- Возможны непредсказуемые варианты, которые могут круто изменить твою жизнь? - ... В действительности же все мы в определённом возрасте уже как трамваи на рельсах. И куда ехать, и стрелочки, в основном, выбирает дорога, а не мы.
- Как из разновидностей альпинизма ты выбрал именно высотный? - Скажу так: в какой-то момент мне осточертел альпинизм. Всё стало как-то нудно повторяться... И тут я впервые отправился в высокие горы. Мы поехали на юго-западный Памир. <...> и мне понравилось! Это ощущение... весь мир под ногами... Вот тогда-то и определилось, что высота — это то, что меня по-настоящему тянет...
- Ты ходишь соло, ходишь в двойке, и в экспедициях работаешь в большой команде. Где тебе комфортнее? - Ненавижу вермишель и макароны. Или рис. Столько их съел на сборах, в экспедициях… Так и здесь... Ходишь в команде, оскомину набьёт — начинаешь плеваться, хочется чего-то другого. А потом походишь один или в двойке, или гидом... а потом снова попадаешь в команду и чувствуешь: как в команде-то здорово! Ни один способ не лучше другого — надо не переедать сверх меры. >>- Каким ты видишь идеального партнёра для восхождения в двойке? - Чтобы было о чём с ним поговорить. Если совпадение только спортивное, техническое, а душевно у нас нет общего... это напоминает эрзац-питание на высоте. Мне нужно, чтобы общение по душам было надолго и было интересно... ... Сейчас мне стало интересно ходить на высоту с девочками. При условии, конечно, что эти девочки подготовлены физически. С ними можно поговорить совсем иначе, чем с ребятами. Вроде бы те же темы, но точка зрения совсем иная. Это новый опыт, приятный :)
- Гималайский альпинизм открыл тебе новые горизонты? - Да. Я же уже говорил. Экспедиция на Макалу в классной компании — это вообще другой масштаб измерений. Это вообще почти космос. Приходит понимание, что стоишь на такой высотище, где уже, кроме самолётов, никого/ничего и не бывает. Фантастические краски, виды, звуки... Голова как-то по-другому работает. Не хочу сказать, что сносит, но эйфорическое что-то есть. <...>
- Ты носишь книги на 8000 м. В фильме «Русский восьмитысячник» у тебя на Южном седле увесистый такой том… неужели не в лом? - Тяжело, но надо же чем-то заниматься на высоте.
- ??? Разве подъём на 8000 – это не самодостаточно? Там передвигать ноги – уже занятие. - Ну, ещё много чего надо на 8-ми тысячах освоить. Когда один или вдвоём, часто ношу с собой электронную книгу. Читаю всякую глупость – детективы, фантастику. А на Эвересте, на Северной стене в преферанс играли. В карты классно – голова занята, поэтому и не болит :)
- Как ты относишься к утверждению Букреева, что на высоте риск погибнуть у сильного больше, чем у слабого? - Не согласен. Разные причины гибели. Слабый погибает на высоте от болезней, обморожений, глупостей… А сильный — от аварий. Сильный высотник понимает, есть у него здоровье или нет. Чувствует, адекватно оценивает. Слабый не понимает.
- Почему так мало людей придумывают свои оригинальные проекты в альпинизме? - Индивидуальностей осталось мало. В техническом классе ещё что-то есть… а в высотном — почти вакуум. Большинство занимается альпинизмом отпуска, по аналогии с «походами выходного дня». Трудно вписать мечту в такие рамки.
- Главный и абсолютный ключ к успеху — мечта. Нет ничего более сложного, чем простота мечты? - Люди похожи на животных. Одни спокойно пасутся, им хватает лужка. Другим непременно надо лезть в тайге напролом... А есть такие, которым надо путешествовать. Мы в Антарктиде встретили пингвина в 100 км от берега. Замёрзшего. Зачем он туда пошёл? Может, ему было просто любопытно – а как там, куда никто из них не ходил? То же и у людей. Это специфическая потребность.
- Как рождается идея нового маршрута, проекта? - Ну как… Вот мы долго смотрели на Победу. Это же не Северная стена Хана, где всё исхожено. Тут же всё новое. Страшная фантастика! Нашли лазейку. И на третий год сходили. А ведь куча народу тоже смотрела на него. Фиг знает, с какого года. И желание возникало, но с каждой новой лавиной, оно уменьшалось и уменьшалось... Нового полно вокруг. <...>
- Оттачивается ли интуиция за годы? Что тебе подсказывает чутьё? - Ну да, каждый год, когда я уезжаю в горы, мне внутренний голос говорит: «Не едь!»
- Точка возврата. Очень трудный момент для высотников. У тебя были трудности, сомнения? - Это вечная тема. Всегда думаю: «вот дойду дотуда и поверну обратно». Дохожу — и иду дальше. На Лхоцзе Шар на 7900 мы прожили 3 ночи. Остались ещё на одну. Сил уже мало. Утро. Ни ветерка. Солнце в склон. А это 1-е ноября. Договорились, что пойдём, но железно повернём назад в 14-00. Я шёл первым. Вершина уже близко. Не буду поворачивать. Решил, что надо оторваться от группы метров на 100, чтобы не доорались. Иду. Оглядываюсь: все тоже идут. 15-00… 16-00... идут. Погода сказочная. На вершину вышел в 18-15. Остальные подтянулись. Через 15 минут зашло солнце. Спускались ночью. Мороз — градусов сто! Ну, ирреальный холод. В палатку залезли в 4 ч. ночи.
И на траверсе Победы была такая ситуация. Когда топтал эти бесконечные снега. Думал: надо поворачивать, дальше будет поздно. А потом раз – и понял, что уже невозможно повернуть, т.к. по этим снегам не спуститься просто-напросто. Вверх ещё можно ползти, а вниз — слишком опасно. Пришлось идти траверс до конца.
Когда бегал на Победу в 93-м... на Важу поднялся, мокрый весь, холодно, замерзаю конкретно. Надо поворачивать... Вдруг из пещеры вылез алпинист... Думал, пригласит в пещеру погреться. И я бы дальше не пошёл. А он молча хмуро посмотрел – и ни слова. И я пошёл дальше...
- Как ты относишься к женщинам-высотницам? - В основном, они малоприятны. Дуры. Но есть несколько женщин, которыми я искренне восхищаюсь. Например, Эльвира Насонова. Среди тех, кто не просто сходил пару семитысячников, а посвятил себя высотному альпинизму, она действительно выдающаяся фигура. Сильная спортсменка, грамотная и исключительно женственная. Это сочетание просто очаровывает. <...>
<...> Уж солнце начинало прятаться за снеговой хребет, когда я въехал в Койшаурскую долину. Осетин-извозчик неутомимо погонял лошадей, чтоб успеть до ночи взобраться на Койшаурскую гору [...]. Славное место эта долина! Со всех сторон горы неприступные, красноватые скалы, обвешанные зелёным плющом и увенчанные купами чинар, жёлтые обрывы, исчерченные промоинами, а там высоко-высоко золотая бахрома снегов, а внизу Арагва, обнявшись с другой безыменной речкой, шумно вырывающейся из чёрного, полного мглою ущелья, тянется серебряною нитью и сверкает, как змея своею чешуёю. >>Подъехав к подошве Койшаурской горы, мы остановились [...]. <...> Я должен был нанять быков, чтоб втащить мою тележку на эту проклятую гору, потому что была уже осень и гололедица, — а эта гора имеет около двух верст длины.
<...> ... На вершине горы нашли мы снег. Солнце закатилось, и ночь последовала за днём без промежутка, как это обыкновенно бывает на юге; но благодаря отливу снегов мы легко могли различать дорогу, которая всё ещё шла в гору, хотя уже не так круто.
<...> Кругом было тихо, так тихо, что по жужжанию комара можно было следить за его полётом. Налево чернело глубокое ущелье; за ним и впереди нас тёмно-синие вершины гор, изрытые морщинами, покрытые слоями снега, рисовались на бледном небосклоне, ещё сохранявшем последний отблеск зари. На тёмном небе начинали мелькать звёзды, и странно, мне показалось, что оно гораздо выше, чем у нас на севере. По обеим сторонам дороги торчали голые, чёрные камни; кой-где из-под снега выглядывали кустарники, но ни один сухой листок не шевелился, и весело было слышать среди этого мёртвого сна природы фырканье усталой почтовой тройки и неровное побрякиванье русского колокольчика.
- Завтра будет славная погода! — сказал я. Штабс-капитан не отвечал ни слова и указал мне пальцем на высокую гору, поднимавшуюся прямо против нас. - Что ж это? — спросил я. - Гуд-гора. - Ну так что ж? - Посмотрите, как курится. И в самом деле, Гуд-гора курилась; по бокам её ползали лёгкие струйки — облаков, а на вершине лежала чёрная туча, такая чёрная, что на тёмном небе она казалась пятном.
Уж мы различали почтовую станцию, кровли окружающих её саклей. и перед нами мелькали приветные огоньки, когда пахнул сырой, холодный ветер, ущелье загудело и пошёл мелкий дождь. Едва успел я накинуть бурку, как повалил снег. Я с благоговением посмотрел на штабс-капитана... — Нам придётся здесь ночевать, — сказал он с досадою, — в такую метель через горы не переедешь. Что? были ль обвалы на Крестовой? — спросил он извозчика. - Не было, господин, — отвечал осетин-извозчик, — а висит много, много.
<...> Вопреки предсказанию моего спутника, погода прояснилась и обещала нам тихое утро; хороводы звёзд чудными узорами сплетались на далёком небосклоне и одна за другою гасли по мере того, как бледноватый отблеск востока разливался по тёмно-лиловому своду, озаряя постепенно крутые отлогости гор, покрытые девственными снегами. Направо и налево чернели мрачные, таинственные пропасти, и туманы, клубясь и извиваясь, как змеи, сползали туда по морщинам соседних скал, будто чувствуя и пугаясь приближения дня.
Тихо было всё на небе и на земле, как в сердце человека в минуту утренней молитвы; только изредка набегал прохладный ветер с востока, приподнимая гриву лошадей, покрытую инеем. Мы тронулись в путь; с трудом пять худых кляч тащили наши повозки по извилистой дороге на Гуд-гору; мы шли пешком сзади, подкладывая камни под колеса, когда лошади выбивались из сил; казалось, дорога вела на небо, потому что, сколько глаз мог разглядеть, она всё поднималась и наконец пропадала в облаке, которое ещё с вечера отдыхало на вершине Гуд-горы, как коршун, ожидающий добычу; снег хрустел под ногами нашими; воздух становился так редок, что было больно дышать; кровь поминутно приливала в голову, но со всем тем какое-то отрадное чувство распространялось по всем моим жилам, и мне было как-то весело, что я так высоко над миром: чувство детское, не спорю, но, удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми; всё приобретённое отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда, и, верно, будет когда-нибудь опять. Тот, кому случалось, как мне, бродить по горам пустынным, и долго-долго всматриваться в их причудливые образы, и жадно глотать животворящий воздух, разлитый в их ущельях, тот, конечно, поймёт мое желание передать, рассказать, нарисовать эти волшебные картины. Вот наконец мы взобрались на Гуд-гору, остановились и оглянулись: на ней висело серое облако, и его холодное дыхание грозило близкой бурею; но на востоке всё было так ясно и золотисто, что мы, то есть я и штабс-капитан, совершенно о нём забыли... Да, и штабс-капитан: в сердцах простых чувство красоты и величия природы сильнее, живее во сто крат, чем в нас, восторженных рассказчиках на словах и на бумаге.
- Вы, я думаю, привыкли к этим великолепным картинам? — сказал я ему. - Да-с, и к свисту пули можно привыкнуть, то есть привыкнуть скрывать невольное биение сердца. - Я слышал напротив, что для иных старых воинов эта музыка даже приятна. - Разумеется, если хотите, оно и приятно; только всё же потому, что сердце бьётся сильнее. Посмотрите, — прибавил он, указывая на восток, — что за край!
И точно, такую панораму вряд ли где ещё удастся мне видеть: под нами лежала Койшаурская долина, пересекаемая Арагвой и другой речкой, как двумя серебряными нитями; голубоватый туман скользил по ней, убегая в соседние теснины от тёплых лучей утра; направо и налево гребни гор, один выше другого, пересекались, тянулись, покрытые снегами, кустарником; вдали те же горы, но хоть бы две скалы, похожие одна на другую, — и все эти снега горели румяным блеском так весело, так ярко, что кажется, тут бы и остаться жить навеки; солнце чуть показалось из-за тёмно-синей горы, которую только привычный глаз мог бы различить от грозовой тучи; но над солнцем была кровавая полоса, на которую мой товарищ обратил особенное внимание. "Я говорил вам, — воскликнул он, — что нынче будет погода; надо торопиться, а то, пожалуй, она застанет нас на Крестовой. Трогайтесь!" — закричал он ямщикам.
Подложили цепи по колёса вместо тормозов, чтоб они не раскатывались, взяли лошадей под уздцы и начали спускаться; направо был утёс, налево пропасть такая, что целая деревушка осетин, живущих на дне её, казалась гнездом ласточки; я содрогнулся, подумав, что часто здесь, в глухую ночь, по этой дороге, где две повозки не могут разъехаться, какой-нибудь курьер раз десять в год проезжает, не вылезая из своего тряского экипажа. Один из наших извозчиков был русский ярославский мужик, другой осетин: осетин вёл коренную под уздцы со всеми возможными предосторожностями, отпрягши заранее уносных, — а наш беспечный русак даже не слез с облучка! Когда я ему заметил, что он мог бы побеспокоиться в пользу хотя моего чемодана, за которым я вовсе не желал лазить в эту бездну, он отвечал мне: "И, барин! Бог даст, не хуже их доедем: ведь нам не впервые", — и он был прав: мы точно могли бы не доехать, однако ж всё-таки доехали, и если б все люди побольше рассуждали, то убедились бы, что жизнь не стоит того, чтоб об ней так много заботиться... <...>
[...] — Вот и Крестовая! — сказал мне штабс-капитан, когда мы съехали в Чёртову долину, указывая на холм, покрытый пеленою снега <...>. ... И точно, дорога опасная: направо висели над нашими головами груды снега, готовые, кажется, при первом порыве ветра оборваться в ущелье; узкая дорога частию была покрыта снегом, который в иных местах проваливался под ногами, в других превращался в лёд от действия солнечных лучей и ночных морозов, так что с трудом мы сами пробирались; лошади падали; налево зияла глубокая расселина, где катился поток, то скрываясь под ледяной корою, то с пеною прыгая по чёрным камням. В два часа едва могли мы обогнуть Крестовую гору — две версты в два часа! Между тем тучи спустились, повалил град, снег; ветер, врываясь в ущелья, ревел, свистал, как Соловей-разбойник, и скоро каменный крест скрылся в тумане, которого волны, одна другой гуще и теснее, набегали с востока... <...>
Нам должно было спускаться ещё верст пять по обледеневшим скалам и топкому снегу, чтоб достигнуть станции Коби. Лошади измучились, мы продрогли; метель гудела сильнее и сильнее, точно наша родимая, северная; только её дикие напевы были печальнее, заунывнее. "И ты, изгнанница, — думал я, — плачешь о своих широких, раздольных степях! Там есть где развернуть холодные крылья, а здесь тебе душно и тесно, как орлу, который с криком бьётся о решётку железной своей клетки".
- Плохо! — говорил штабс-капитан; — посмотрите, кругом ничего не видно, только туман да снег; того и гляди, что свалимся в пропасть или засядем в трущобу, а там пониже, чай, Байдара так разыгралась, что и не переедешь. Уж эта мне Азия! что люди, что речки — никак нельзя положиться! <...>
<...> В мире слишком мало мест, могущих сравниться по красоте с Гималаями. Если Кашмир с его затенёнными озёрами, в которых отражаются заснеженные вершины, похож на общепринятый образ рая, то северным склонам Гималаев с их резким и прозрачным светом, льющимся на вершины гор, которые тянутся на сотни километров, присуща суровая краса, обращённая к душе. <...>
<..> Солнце ещё не взошло. Было холодно. До боли в ушах вслушивался в абсолютное безмолвие, повисшее над безграничными просторами. Золотые лучи зажигали белые вершины одну за другой, создавая разительный контраст с ещё погруженным во мрак дном долины. <...>
<...> Обычно горы подавляют. Они закрывают солнце и приближают горизонт. Верхогорье Гималаев — счастливое исключение из общего правила. Воздух здесь так сух и прозрачен, что горы видны за сто пятьдесят километров. Земля шарообразна, и далёкие вершины почти скрываются за горизонтом, но самые пики их видны. И создаётся впечатление, что окружающий мир уходит под землю, а ты стоишь на крыше мира и видишь вокруг себя проваливающиеся в бездну пики. На высоте Рингдома высочайшие пики казались ниже меня, думаю, что этот горный пейзаж не имел себе равных в мире по грандиозности простора. <...> >><...> После экспедиций в Бутан, Ладакх, в район Эвереста и Мустанг я понял, что Заскар — самый суровый край в Гималаях. Первые впечатления от пустынных, холодных и негостеприимных мест не вызывали восторга. Я только поражался тому, что человек может жить на столь неблагоприятной земле, которая одаривает население лишь камнями, снегом и льдом. Глядя на море заснеженных вершин и висячие ледники, я ещё не мог уловить скрытого очарования этой страны. Когда я познакомился с её мужественными обитателями, то понял, что Заскар не сообщество разнородных общин, а единое этническое целое с собственным языком, с общими традициями, с вековой историей. <...>
<...> Живя рядом с ними, я начинал понимать, насколько и для тела, и для духа полезна активная жизнь, которая постоянно требует значительных усилий. Чем больше Лобсанг и Нордруп потели и трудились в горах, тем более крепли их воля и энергия. Я ни разу не слышал, чтобы они пожаловались, что надо лезть по крутому склону или гоняться за удравшим в горы пони. Они ежесекундно были готовы к действию, и я часто стыдился собственной неловкости и слабости, когда часами с трудом переставлял ноги, мечтая лишь о том, чтобы карабкание по горам скорее прекратилось. <...>
<...> Будучи в Европе неисправимым лежебокой, я во время своих странствий удивляюсь, как много можно сделать в один день, вставая в пять часов утра. <...>
<...> ... я обрёл прекрасную физическую форму; мои ноги свыклись с постоянными нагрузками и забыли об усталости — ведь я прошёл пешком все долины этого края. Меня снова охватило приподнятое настроение. Мы бодрым шагом шли к сказочным скалистым отрогам, вздымавшимся в конце долины. Высоченные вершины, которые мы раньше видели издали, были на расстоянии вытянутой руки. Нас окружал странный мир скал, вечных льдов и снегов, мы были в зоне, куда не решались забираться даже растения и животные. <...>
<...> Мы поднялись на высоту около пяти тысяч метров, и дышать становилось всё труднее. Поднимая глаза к небу, я различал наполовину скрытый тучами перевал. Вскоре тучи окутали нас серым саваном. Пошёл снег. Мы переставляли ноги, часто дыша, наши сердца стучали в груди, как барабаны. А ведь надо было ещё подбадривать пони, которым дорога тоже давалась нелегко. Мы их перевели по одному через первый заснеженный склон. Дальше тянулся ряд крупных морен, покрывавших ледник, толщину которого можно было оценить по глубоким разломам голубоватого льда. Лобсанг шёл впереди каравана, умело лавируя среди трещин. После медленного и нескончаемого карабканья вверх мы снова вышли на снежное поле, терявшееся в скрытой туманом бесконечной дали. <...>
<...> Нам встретилась более широкая, чем другие, расщелина, по дну её меж двух ледяных стен нёсся водный поток. Мы долго искали более узкое место, чтобы перепрыгнуть трещину: один неверный шаг — и неминуемая смерть в ледяной воде. Пересекли ещё несколько снежных полей. Туман на короткое время рассеялся, и я увидел меж облаков вершины. Они были почти рядом, эти таинственные и устрашающие горы с их шапками девственно белого снега и редкими чёрными проплешинами. Нас окружал ледяной ад, уши закладывало от странной звенящей тишины, и мне казалось сквозь туманную дымку, что земля ползёт, образуя горы прямо на наших глазах. В неземном одиночестве, в окружавшем нас безлюдье я лучше, чем когда-либо, ощущал теснейшие узы дружбы, объединявшей нашу троицу. <...>
<...> Когда лезешь в гору, мечтаешь о спуске, но теперь я понимал, насколько спуск труднее подъёма! С каждым шагом вниз надо с усилием напрягать своё тело, чтобы удержаться. Здесь очень важно иметь крепкую альпинистскую обувь. С самого начала путешествия на мне были специальные ботинки, но они уже начали рваться. Подметки, когда-то имевшие чёткий глубокий рисунок, стали гладкими и просили каши, швы трещали; а ведь я купил совсем новенькую обувь в Каргиле. Правда, после монастыря Рингдом я прошёл пешком шестьсот километров, а путь был усеян острыми скалами. <...>
<...> Вскоре нам встретились три первых дерева — три берёзы, впервые увиденные мной с того момента, как я покинул Сринагар и пересёк перевал Дзожи-Ла. Их вид до того умилил меня, что я сделал целых семь фотографий «рощи», нам она казалась настоящим лесом. <...>
Да, Артемий. Я смотрела и этот фильм. Кроме того, немало читала о восхождениях на Победу.
Фильм Вашего земляка "отпугнул" меня :) продолжительностью и "саундтреками". Как вариант, конечно, хорош. Понимаю, что автору кромсать отснятый материал — это как "по живому"... Тем не менее, из "имеющихся камней, льда и снега", предварительно "утрамбованных и утоптанных", можно смонтировать ого-го какой "ужастик"! Плюс музыкальное оформление полностью заменить. А ещё краткими яркими комментариями в нужных местах сюжет "усугубить"...
Такие вот мысли вслух. Прошу воспринимать как частное субъективное стороннее мнение.
А вообще, молодцы, конечно, все-все "беспокойные сердца", кто совершает подобные вылазки в суровый, но прекрасный мир гор. Спасибо за возможность, читая и наблюдая, понимать, каково это и почём...
БутылкаАфанасьева (гора Белуха) >><...>... И попадаю я в середину «песочных часов», потом это стало называться «бутылкой», вот в горлышко бутылки.
Песочные часы – вниз клин и вверх клин, а в середине — нависание ледопадов, справа и слева. Это страшное место. Особенно когда идёшь снизу. Снизу я бежал почему? Потому что нависают ледопады и иногда обваливаются сераки и обломками перекрывают нижнюю часть «песочных часов», т.е. «бутылку». Работал, прокладывал путь, и вот в этой середине, горловине, попал в глубокие снега, проваливаюсь по грудь.
Проваливаюсь, надо мной висит снежная стена, которая сыпь не сыпь — над тобой висит. Лицом, можно сказать, упираешься в эту стену. Тут меня охватила некоторая паника. Несильная. Испытывал панику и побольше, покруче. А здесь деловая паника, ещё могу что-то делать. Правда, песня прервалась, видимо, разговаривал сам с собою. Ушёл влево, вправо и выбрался. Ходил траверсами буквально по сугробам, а потом – раз! – и удалось выбраться.
Когда прошёл горловину – слава богу. Боялся, что может сойти лавина. Снег был рыхлый, но не лавиноопасный. Весь его проскочил и выхожу выше, а там — уже фирнизованный снежочек. «Лечу» вверх со страшной скоростью, от страха, опять же. Лечу, лечу вверх.
Там три ледовых кочки выступали ледовыми массивами из общего фона этого склона снегольда. Слева направо возвышались три ледовых дюны. Сейчас их почему-то нет. Видимо, похудел ледовый покров. И на одной из этих дюн, по-моему, на средней, завинтил бур, чтобы отдохнуть. Потому что бежал и бежал. Сам устал, а ноги замёрзли. Стою и ногами размахиваю, кровь гоняю для согрева конечностей.
А ботинки у меня на ногах размера на четыре больше, относительно моего, – 46. Взял их у Валеры Якубовского. Просто у меня в тот момент не было хороших горных ботинок. Поэтому и взял у него. А поскольку они большие, то кошки вместе с ними на ногах, естественно, болтались. Но в ситуации, когда «копыта уже сами рыли землю», выбора не было. Беру то снаряжение, которое есть, с которым плохо или хорошо, но надо идти. И пошёл. <...>
Понимаю, что неудобно, носик задирается, как у турецких тапочек. А что поделаешь? Кому сейчас легко? Другого момента не будет. А когда ты соберёшь всё снаряжение, у тебя здоровья не будет, или желания не будет, или вообще чего-то там не будет.
Тут дело не в снаряжении. Дело всегда в желании или даже во внутренней установке. Помните, как Александр Дюма-отец сказал устами Д`Артаньяна-отца, когда тот провожал сына покорять Париж. Применю слегка вольный перевод: «Когда ты молодой и сильный и встанет вопрос о восхождении – обязательно иди на гору, но когда станешь взрослым и не очень лёгким на подъём, то всё равно иди на гору, а вот когда станешь старым и дряхлым, тут, конечно, сынок, ничего не поделаешь: тем более надо идти на гору!». На сей день имею в своём активе более 420 восхождений, из них около 80 первопроходов. Ещё в прошлом году, зимой, прошёл шестёрку-первопрохождение. У нас, в Иркутске, появился кураж: за пп 6 к/тр., пройденный в период календарной зимы, давать нашивку с изображением головы волка. Это неофициальное звание «Горный волк».
Так вот, в 85-м такие у меня оказались башмаки. Но ноги мёрзли, хотя носков надел достаточно, чтобы компенсировать пространство в ботинках. Помахал ногами на этом ледобуре, отогрелся чуть-чуть, выбурил бур, обошёл правую верхнюю дюну и устремился к скалам.
Скалы прошёл по снежному насту-корке, состояние было редкостно благоприятным, башмак лёгким движением вбивался на полстопы и ступени держали. Лучше не придумаешь. Кошки у меня не очень хорошо держали, но держали. Проверял также, чтобы они не могли сорваться, не подвели во время восхождения. Прошёл, стараясь держатся по центрам, но в верхней части вышел чуть правее (слева блестел ледок), где некрутые скалы градусов 50, и далее, на основной гребень. Вспомнил уроки одного из моих учителей, Сергея Николаевича Безверхова, о том, как ходить по снежным склонам вдоль скал со страховкой через скальные крючья. Крючья у меня были, потому и выбрал этот короткий участок, но в процессе прохождения поленился тратить время на страховку. Продолжал «лететь» [...]. Маршрут получился красивый, называется «по деритиссиме Северной стены», проходит практически по прямой, от бергшрунда, через горловину «песочных часов», маленький изгиб справа, в обход третьей дюны, и до вершины треугольника Восточной Белухи. Классифицировал этот маршрут года через три. Причём в советское время проходить маршруты в одиночку запрещалось правилами горовосхождений и каралось дисциплинарной комиссией. <...>
Вижу: вот она, вершина. Подошёл к вершине, вижу Ильича.
Там тогда находился бронзовый Ильич, который стоял в полный рост и шёл, был как бы в движении. Владимир Ильич Ленин. Его ростовая фигура. Статуэтка сантиметров 30 высотой. У неё под платформой имелся штырь, и этот штырь втыкали прямо в фирновый снег. А поскольку там народ менялся, то его переставляли: то туда, то сюда.
А потом его там не стало. <...>
... Подхожу к Ленину, вижу его на расстоянии полверёвки от меня. Не пошёл на вершину, потому что суеверно ходить на вершину, когда хожу соло и спуск в эту же сторону. Мне всегда кажется, что я несколько не то чтобы оскорбляю гору, а совершаю некое хулиганство. Зачем мне это афишировать даже перед самим собой?
Но я не могу не совершать соло. Это не хулиганство, а крик моей души, по тем временам. Сейчас, конечно, на такие подвиги не способен.
Спустился на гребень, вдоль гребня прошёл по канаве, причём почти бегом. Кошки у меня хорошо держали, как оказалось, подогнал правильно. А там не голый лёд, а фирн, сцепление хорошее. Хотя крутизна достаточно большая. От 40 до 45 градусов. Выбежал над Седлом на северо-западный гребень, перевалил вправо на стену. По стене бегу гигантскими шагами под подушками снежными, по верхней части подушек, чтобы не подрезать снежные доски, сначала по ходу слева направо, потом около верхней части песочных часов, а потом справа налево вылетаю в сторону этой лапы, которую я тогда называл «бутылкой». В вершину этой бутылки выхожу над ледовым сбросом.
У меня верёвка с собой, репшнур фирмы «Элита», бросил вниз, на ледобуре спустился, организовал всё с продёргиванием, выдернул этот бур своей же верёвкой и спустился на лапу. Бегу по лапе, снега глубокие: снега лежат на скалах, порыхлее, чем на льду. На льду они стекают, а здесь держатся.
Мне надоело идти по лапе, и решил «выпрыгнуть» на лёд. Выбрался на лёд в эту же сторону, откуда начинал.
У меня с собой три инструмента: фифа, ледовый молоток и ледоруб. Попеременно их менял. Но здесь пошли в ход ледовый молоток и фифа, ледорубом пользовался на подъёме и когда скакал по снегам. И ходко-ходко, на передних зубьях кошек, с фифой и ледовым молотком в руках, спускаюсь лицом к склону. Быстро-быстро шёл. <...>
Когда спустился, засёк время. Получилось 9.55. В 4.05 начал, а в 9.55 спустился. А в 8 часов утра я был на вершине. Получилось у меня 3.55 наверх и 1.55 – вниз.
А откуда пошло название «бутылка»?
Впервые упомянул, считаю, я. Бутылкой я называл скалу, которая находится справа от этих «песочных часов». Но название перенеслось на ледовый участок, оно лёгкое – «бутылка», а «песочные часы» трудно выговаривать. А ту скалу стали называть просто «лапой». <...>
Зачем человеку соло?
Во-первых, сам себе демонстрируешь свои возможности. Во-вторых, узнаёшь, насколько ты психологически слаб, не в ущерб другим людям. В-третьих: во время борьбы за свою шкуру так соскучишься по населению планеты, что некоторое время ещё любишь окружающих просто за то, что они есть. А потом опять становишься плохим, невнимательным, важным, гордым даже. Человеку вообще полезно регулярно получать, как говорится, «по соплям». Дабы уважать других. Только получать желательно маленькими порциями, чтобы не обломаться.
Так вот, соло – это лучший способ самовоспитания на благо человечества.
Но ведь восхождения в одиночку совершать очень опасно? Возможно, хотя скорее страшно, чем опасно. Альпинизм любого качества и в любом количестве является опасным занятием. И субъективный фактор несчастных случаев довлеет над объективно опасными процессами. Или, скажем, гибнет вся группа по вине одного. Пусть уж лучше бы шёл он в одиночку.
Нет такой статистики, которая учитывает процент несчастных случаев от общего числа восхождений в одиночку, чтобы сравнить, насколько соло опасней обычных восхождений.
-------------------------------------------- *Памятник любви
- [...] Как оно там, в Гималаях? - <...> Гималаи, конечно, впечатляют. Казалось бы, уж и повидали горы, но в Гималаях грандиозность такая, что вообще. <...> >>- Что большее впечатление оказывает – этот вот ореол, созданный людьми, или горы сами по себе? - Именно что комплекс – физические параметры вместе с духовной какой-то величиной. Так вот, если посмотреть по сравнению, допустим, с центральным Памиром, Гималаи – это просто гряда. Из базового лагеря Севера ты можешь перейти на базовый лагерь Юга за один день. И всё – это уже водораздел, уже, можно сказать, пересёк Гималаи. Но когда видишь сразу несколько восьмитысячников... В первые дни такой зрительный ряд оказывал сильное впечатление – горы давили на нас. А потом мы два месяца жили под Эверестом, пялились на него, пялились, и казалось: "Господи, как он надоел". Но когда пошли на штурм, он дал организму такую сильную встряску и физически, и душевно, что пришлось всё пересмотреть, и уже нисколько не жалелось о том, что провели там два месяца. Именно вот это всё в комплексе и даёт общее впечатление. Если ты пришёл, просто посмотрел и ушёл – это одно. Если ты лез где-то в пургу с закрытыми глазами – это тоже другое. А вот именно всё вместе и даёт ни с чем не сравнимые ощущения. Нигде такое почувствовать нельзя.
- В первом нашем интервью ты говорил, что не ждёшь от восьми тысяч ничего нового по сравнению с семью... - Да. Я был уверен, что гора она и есть гора. Ну выше маленько, но примерно всё то же самое. Оказалось, что есть ещё моменты, которые могут удивить, преподнести сюрпризы. Высота восемь тысяч – совсем другое. С первого взгляда казалось, что всё просто. Допустим, нам говорили: "Вы зайдёте на 8300 в штурмовой лагерь, и там нельзя не то что спать, там вообще жизнь в чём теплится непонятно." А мы там так спали, что нам вставать утром не хотелось. Мы там ели нормально. Ну и казалось, существуем нормально. А между тем, всё это пребывание вытягивает из тебя силы буквально на глазах. Когда ты лежишь или сидишь в палатке, кажется, что всё хорошо, а стоит пойти вверх — и оказывается: сил-то нет. Они все вытянуты бытом, пребыванием. Это вот было интересное чувство. Оказалось, что не только тренированность там решает. Очень большое значение там имеет опыт пребывания на большой высоте.
Выяснилось, что всё надо делать по-другому. Надо делать всё медленно. Вообще не делать резких движений. Сделал десять шагов, если даже тебе хорошо дышится, всё равно встань, отдохни, подожди. Ты не чувствуешь, а ткани в это время хоть маленько, да насыщаются кислородом. Мы впервые оказались на такой горе, и при всех рекомендациях как там и что, всё равно организм у каждого реагирует по-разному, и без собственного опыта невозможно вести себя грамотно. Резкое отличие от 7000. Т.е., казалось бы, добавляется всего километр, и там должны действовать примерно те же законы. А законы-то не те! И это ставит в тупик порою. Вот мы выходили из палатки на штурм. Ночью дул ветер, и мы полностью одевались в палатке, но кошки я попытался надеть на улице. И не смог! Снимаю две рукавицы, на мне остаются одни флисовые, и в этих флисовых я как только ремень затягиваю — рука начинает примерзать и отогреться уже не может. Пришлось, чтоб кошки надеть, обратно залезть в тесную палатку. Потом, на улице, пока рюкзак, пока ледоруб, пока то, сё – я стартовал полностью замерзший и уже отогреться так и не смог.
Мы вышли спустя три часа после всей толпы и догнали их на гребне. Т.е. мы шли очень быстро, а так быстро ходить не надо. Оказалось, что чем быстрее идёшь, тем быстрее остываешь. Мы быстро-быстро шли, и когда догнали толпу, то стоять в очереди уже не могли. Т.е. мы грелись за счёт движения, а когда их догнали и встали, то буквально через пятнадцать минут начали замерзать, и ничего нельзя было сделать. Вся остальная толпа шла медленно на всём пути, ритм движения не меняла, и они как-то приноровились к этому (хотя, правда, половина всё равно спустилась обмороженная). Парадокс: мы, полностью одетые, идём быстро и непрерывно мёрзнем. Идёшь в гору быстро — и быстрее остываешь. Такое вот интересное чувство. Вот здесь мы ходим зимой, и надо просто шевелиться — и всё будет нормально. Ты шевелишься – греешься, а если встал – замёрз. Там парадокс: ты встал, и если постоял пять минут и не замёрз, ты можешь стоять дальше полчаса. Т.е. там организм как-то по-другому реагирует. Ты двигаешься, двигаешься, машешь руками и ногами, а обогрева почти не происходит. Пока мы поднялись до гребня, я три раза отмахивал ноги, а другие, шедшие медленно, шли нормально – никто не махал. Я же мёрз непрерывно. И когда шёл, и когда стоял. Мёрз оттого, что мы быстро шли. Для меня это были совершенно новые ощущения – всё по-другому. <...>
- Вот ты говоришь, что успех всех клиентов – это практически результат работы шерпов. А каков уровень у шерпов? - У них очень высокая однообразная "физика" – они могут бегать вверх-вниз; но абсолютно низкий технический уровень – чуть какая-нибудь заминка, и они уже не соображают. Все два месяца, сезон, они проводят, не спускаясь ниже 6400! И при этом всё время ходят грузовые ходки, а грузовая ходка – это, допустим, с 7000 до 8000. И так они ходят через день, никаких там двух-трёх дней отдыха. Т.е. буквально: те, кто чуть послабже, там сгорают. Остаются действительно самородки только. В строю несколько сезонов подряд остаются только самые герои. У них идёт такой мощный естественный отбор. Но работоспособность тех, кто остаётся, — неописуемая. <...>
theodor japs: Есения: Но, к сожалению, пара Ваших "высогорных фотофактов", что на сайте, - не той "весовой категории", не той "убойной силы".. М-да Есения, я это реакция ожидал. Сложно мне это так обяснить, скажу так - гора начинается не там где фото иметь "убойная сила". Снимки из "другая категория" надо делать в эсктремально сложно и тяжелые для тела и духа условия. Это снимки не табу, но не теперь и не сегодня. Sorry, я сомневатся что ты это в состояние осмыслить такое сочетания как любовь в горы. Хорошо если я ошибатся, но маловероятно.
Нет-нет :) не согласна насчёт отсутствия удачных возможных точек съёмки гор масштабно издалека. Кстати, не зря говорится: лицом к лицу лица не увидать. Сплошь и рядом фотографии непосредственно самих вершин, но такие фотографии, относительно масштабов, — "немые". Хотя крупные планы участков горы — это очень, очень интересно. Но только в "наборе" с фото её полных общих планов на местности и сведениями о ней вообще.
Не сомневайтесь, Тео, я вполне могу "представить и осмыслить" :) Не напрасно люди пишут книги и отчёты, рисуют и фотографируют. По поводу "ощутить" сложнее, конечно. Но вовсе не недоступно, если честно-то.
- <...> женщина в альпинизме – это что за явление такое? - Женщина – это удивительное явление :) Нет, есть, конечно, сильные альпинистки среди женщин. Особенно на Западе. В России тоже есть около десяти женщин, которые ходят более-менее сложные маршруты в горах… >>- Более-менее сложные маршруты – это какие? - Скажем, «пятёрки». Если считать по альпинистской градации от единички до шестёрки, то они ходят пятую категорию сложности самостоятельно.
- Самостоятельно – это женская команда? - Женская команда – это двойка, самое большое. А вообще, пока что в мире не было положительных примеров чисто женской команды. Не получается. Всё заканчиваются трагически. Притом, что женщина имеет лучшую реакцию и ум, в экстремальных ситуациях мужчины лучше выходят из ситуации. Логика жизни такая. Поэтому все женщины, которые добивались успехов, были в мужских командах. Но попасть в мужскую команду сложно. Женщина не может нести ту же нагрузку.
- Почему? - Вот идёт команда. Тот, кто лезет первым, крепит верёвку. Это очень тяжело и психологически сложно. На моей памяти нет случаев, чтобы это была женщина. Чтобы идти сзади, надо тащить много груза. Женщина тоже не может. К тому же: шесть человек, двадцать дней на горе надо как-то прожить – гигиенические сложности. Вот и выходит, что женщина бывает скорее обузой.
Но в нашей команде была такая женщина, которую мы брали с удовольствием. Ира Миллер – мастер спорта по скалолазанию, мастер спорта по альпинизму. Она сходила с нами на все семитысячники в Союзе, но никогда не носила тяжёлых рюкзаков и никогда не лезла первой. Но она нашла золотую середину поведения в мужском коллективе. Женщина в альпинизме – это хорошо на среднем и начальном уровне.
Например, раньше в Союзе была система альплагерей, финансируемых государством. Туда новичками приезжало около 70% девчонок. А среди разрядников уже было процентов 10. Тогда на воротах в лагеря с названием было подписано: «Альпинизм – школа замужества» :)
<...> вообще, хороший альпинист – это хороший скалолаз, хороший ледолаз, к тому же имеющий мозги на месте, потому что нужно уметь построить тактику восхождения, чтобы не попасть в опасные места, которые можно заранее предусмотреть.
<...> горная болезнь всё равно будет проявлять себя. Выше высоты 6000 м. человек может находиться месяц-два, не больше. Но это не касается людей, родившихся на больших высотах, которые живут там поколениями. Например, шерпы – тибетцы. Они рождаются на высоте 4000 м. <...>
- Можно предположить, что в Тибете живут лучшие альпинисты? - Нет. Там живут люди, физиологически хорошо приспособленные к горам. Это не значит, что они лучшие альпинисты. <...> лучшие альпинисты не они, а те, которые могут самостоятельно пройти технически предельно сложный стенной маршрут на больших высотах.
- Что испытывает человек, стоя на вершине? Это время нередко занимает несколько минут. - Чувствуют, что спускаться пора :) Вообще, по-разному бывает. Пока молодые – всё проходит быстро: мотивация на выполнение разрядов, прыгают по горам. Так у большинства людей. А красоту и исключительность гор как природного феномена начинаешь понимать с годами. Попадаешь в горы, где никого нет. Там абсолютная свобода. Погибнешь – никто и не узнает, где погиб. Можно ещё рацию внизу оставить, чтобы и связи не было :) Свобода и тишина. Но так не везде. В Альпах сильно шумно. Там мне не нравится. Самолёты летают, истребители военные. Туристы с вертолёта рассматривают. Горнолыжники катаются, курорты. Это хорошо. Но я там чувствую себя неуютно. В горах всё-таки надо ощутить автономность.
- Где самые тихие горы? - В Антарктике. Мы были там, где вообще никого прежде не было.
- Можно считать, что свобода находится в Антарктике? - Да. Можно так сказать. Свобода – это когда ты один и нет близко цивилизации. Например, что за свобода в Швейцарии? Там вообще свободы никакой, даже радиостанцию на любительской волне использовать. Только начнёшь на связь выходить, тут же полиция вмешивается и глушит. Это страна примерных порядков, но лучше всего чувствуешь себя в горах, где близко нет цивилизации. В Европе всё не так. Там есть такая профессия – горный гид. Он заключает контракты с любыми желающими за хорошие деньги. Это популярно. У нас, к сожалению, нет такой профессии. Но будет. Просто у нас люди ещё не наездились на пляжи и острова и не начали активно отдыхать.
- А как люди живут на стене? - В палатке, подвешенной на крючьях, дно которой размером чуть больше письменного стола, ночует четыре-шесть человек. У каждого из них своя подвесная система – самостраховка – короткая верёвка с карабином. На стене вообще всё крепится. В горах ничего нельзя ронять. И контроль должен быть всегда, даже ночью. Из палатки выпал ботинок – всё, без ноги остался. Поэтому всё надо пристёгивать.
- И как же спать в таких условиях? - А за 14 дней ко всему привыкаешь. К этому времени вертикаль превращается в горизонталь. И ты уже гуляешь по стене :)
- С Вами случались случаи, когда что-то всё-таки падало вниз? - На самом сложном восхождении в моей жизни в моей команде был такой случай. Мы были на южной стене пика Коммунизма. Мы лезли восемь дней. И в первый день уронили все продукты. В таких случаях надо спускаться. Решили лезть. Спустились еле живыми. Голодные были! :)
- <...> Что можно найти в горах? Друзей можно найти, жену, свободу, самоутверждение и свою исключительность, здоровье… - Нет. Как и любой профессиональный спорт, экстремальный альпинизм не прибавляет здоровья. А массовый альпинизм – самый лучший способ активного отдыха и укрепления здоровья..
- А если бы не горы, чем бы Вы занялись? - Я бы на рояле играл или на скрипке.
<...> Чего только не вместила в себе эта разнообразная красота! Тропические подходы, луга альпийские и, наконец, все неисчислимые ледники, насыщенные метеорной пылью. Никто не скажет, что Гималаи – это теснины; никто не отважится указать, что это мрачные врата, никто не произнесёт, вспоминая о Гималаях, слово «однообразие». Поистине целая часть людского словаря будет оставлена, когда вы войдёте в царство снегов гималайских. И будет забыта именно мрачная и скучная часть словаря.
Чем-то зовущим, неукротимо влекущим наполняется дух человеческий, когда он, преодолевая все трудности, всходит к этим вершинам. И сами трудности, порою очень опасные, становятся лишь нужнейшими и желаннейшими ступенями, делаются только преодолениями земных условностей. Все опасные бамбуковые переходы через гремящие горные потоки, все скользкие ступени вековых ледников над гибельными пропастями, все неизбежные спуски перед следующими подъёмами, и вихрь, и голод, и холод, и жар преодолеваются там, где полна чаша нахождений. <...>
Зачем же вспоминаются Гималаи, зачем же нужно о них мыслить, вспоминать и к ним устремляться?! >>Хотя бы мысленное приобщение к торжественному величию будет лучшим укрепляющим средством. Ведь всё по-своему стремится к прекрасному. О прекрасном по-своему мыслит каждый и непременно захочет так или иначе сказать о нём. Мысль о прекрасном настолько мощна и растуща, что человек не вместит её молчаливо, а непременно захочет поведать её в словах. Может быть, в песне или в каком-либо начертании человек должен выражать и запечатлевать мысль о прекрасном.
От малейшего цветка, от крыла бабочки, от сверкания кристалла и так дальше и выше, через прекрасные человеческие образы, через таинственное касание надземное человек хочет утверждаться на незыблемо прекрасном. Если были на Земле прекрасные создания рук человеческих – к ним придёт путник, успокоится под их сводами в сиянии фресок и стёкол. Если путник очарован миражами далёких горизонтов, он устремится к ним. Наконец, если он узнает, что где-то сверкают вершины наивысшие, он увлечётся к ним, и в одном этом стремлении он уже укрепится, очистится и вдохновится для всех подвигов о добре, красоте и восхождении. <...>
Конечно, восторг и восхищение прежде всего связаны с восхождением. При восходе является непреодолимое желание заглянуть за возносящиеся перед вами высоты. Когда же вы идёте вниз, то в каждой уходящей вершине звучит печальное «прости». Потому-то так светло не только идти на вершину, но хотя бы мысленно следовать путям восходящим. Когда слышим о новых путниках на Гималаи, то уже признательны хотя бы за то, что опять напоминается о вершинах, о зовущем, о вечно прекрасном, которое так нужно всегда. <...>
Людям, которые побывали в Непале и Швейцарии, долины Гималаев напоминают долины Альп... <...>
<...> ... общим — вечным и непременным — для далёких друг от друга стран остаются горы. Горный рельеф не только сжал обе страны, но и помог им выстоять между могущественными соседями. <...>
Сходные черты в культуре наиболее заметны в изолированных горных долинах. В северном Непале и на швейцарском высокогорье — одинаковые деревья и тот же строительный камень. А это придаёт здешней архитектуре её характерный облик. С крутых обрывистых склонов нередко низвергаются лавины. Поэтому горцы-крестьяне очень тщательно выбирают место для деревень и полей. Короткие сельскохозяйственные сезоны и каменистая неплодородная почва ограничивают возможности земледелия. В обеих странах горные склоны покрыты несколькими поясами растительности. Внизу — тёплые долины, затем пастбища и хвойные леса и, наконец, зоны вечных снегов. И люди научились эффективно использовать эти узкие экологические зоны. >>Деревни лежат на склонах над долиной, где плодородные земли распаханы под поля или засажены садами. Луга полого поднимаются выше деревень. Здесь ранней весной и поздней осенью пасётся скот и несколько раз за лето косят сено. Далее начинается зона хвойных лесов, где крестьяне добывают топливо и строительный материал. Ещё выше, между лесами и зоной вечных снегов, расположены напоённые ледниковыми водами пастбища.
И у швейцарцев, и у шерпов непальской долины Кхумбу сезон полевых работ начинается поздней весной. Сначала оттаивают поля, находящиеся ниже деревни. С продвижением тепла вверх по склонам, земледельцы постепенно поднимаются к самым высоким полям, сеют сначала пшеницу и ячмень, потом сажают картофель. Когда крестьяне спускаются на нижние поля, пастухи со стадами яков, коров, коз или овец начинают свой медленный подъём к летним пастбищам. Вначале они пасут стада на нижних лугах, а потом, по мере таяния снега, продвигаются к высокогорным пастбищам. Там они остаются до начала осенних холодов.
Пастухи идут вниз в конце августа. Зато земледельцы, по мере созревания пшеницы, снова взбираются всё выше по склонам. Разница в высоте полей может быть метра в полтора, но пшеница поспевает с разрывом в два-три дня. Так, шаг за шагом вверх, убирают крестьяне урожай.
К концу сентября пшеница убрана, а на сеновалы затаскивают последние копны сена. Тогда к деревне подгоняют скот, и до начала зимы он пасётся на жнивье, удобряя поля. С первым сильным снегопадом полевой сезон заканчивается. Скот загоняют в стойла.
Чтобы облегчить эти сложные ежегодные перемещения, шерпы и швейцарцы выработали одинаковые формы пользования землей. У каждой семьи есть свои небольшие поля и сенокосы неподалёку от деревни. Зато высокогорные леса и альпийские луга — общая собственность деревни. Ведь уход за скотом на высокогорных пастбищах и рубка леса требуют координированных усилий всех односельчан.
У каждого хозяйства могут быть ещё по шесть-восемь участков — на разных высотных уровнях. И если на одном из них будет плохой урожай, то, может быть, уродится на другом. Если лавина накроет одно поле, спасено будет другое.
Без тесного сотрудничества в горах не проживёшь. И власть в деревне принадлежит всем членам общины. Весной горцы сообща принимают решение по насущным проблемам. [...] Деревня как единое целое решает куда, когда и сколько скота отправить на пастбища, когда и что сеять, как лучше очистить ирригационные сооружения, где заготовлять лес. Житель альпийской деревни по своему многовековому опыту хорошо знает, что одно-единственное безответственное решение может привести к непоправимым бедам. Поэтому дисциплина среди горцев не менее сурова, чем сама жизнь в здешних местах.
Считается, что горцы суеверны (по крайней мере, так рассказывают жители равнин). Действительно, на тропах Гималаев и Альп часто попадаются кресты, пирамиды из камней и молитвенные флаги. Но разве не подстерегает человека в горах реальная опасность? Что может заставить его не выходить после наступления сумерек из дома лучше, чем образ снежного человека? Наслушавшись рассказов о разных чудищах, таящихся в тёмных расселинах скал, человек дважды подумает, прежде чем отправиться на поиски телёнка по крутым, опасным склонам.
Перенаселённость горных долин издавна заставляла людей искать заработка на стороне. Горцы успешно торговали, занимались ремесленным производством, нанимались на работу в далёких низинах и служили наёмниками в чужих войсках. Непальских гуркхов называют швейцарцами Азии. <...>
Сто лет тому назад в Швейцарию ринулись туристы; Непал с этим столкнулся относительно недавно. Туристы проникли даже в труднодоступную долину Кхумбу; японцы построили там отель с видом на Эверест. В некоторых горных районах местность после туристского сезона выглядит, как поле стадиона после поп-концерта: консервные банки, обрывки бумаги, плёночные обёртки... Вдоль тропинок, ведущих на пастбища, день ото дня разрастаются кучи мусора. С каждым годом всё меньше скотоводов поднимается на альпийские луга. Швейцарцы и другие европейские горцы осознали, что бурное развитие туризма приносит не только прибыли, но и большой вред. Непальцы только сейчас начинают понимать, что за приток туристов приходится расплачиваться дорогой ценой.
Туризм — отнюдь не единственный враг экологии Альп и Гималаев. Необходимо расплачиваться и за модернизацию — сооружение дорог, мостов, плотин, электростанций. Шерпы давным-давно убедились в том, что беспорядочная вырубка леса и вытаптывание пастбищ наносит горам непоправимый вред — куда больший, чем на равнине. Самые безобидные с виду изменения на крутом склоне могут вызвать необратимую эрозию, которая вначале поражает высокогорье, а затем может распространиться и на орошаемые поля в долине. И хотя строительство дорог и плотин поможет соединить изолированные долины с внешним миром и использовать энергию воды, оно ускоряет исчезновение растительности и, тем самым, разрушение склонов. Достаточно вспомнить оголённые горы вокруг Средиземного моря и в американских Аппалачах: десятилетиями их подвергали бездумной эксплуатации. Экологическая система гор ведь так хрупка!
Будущее не только Альп и Гималаев, но и всех горных областей, которым угрожает экологическое разрушение, быть может, зависит от того, насколько хорошо мы сумеем понять роль и место человеческого фактора в горных системах экологии.
К несчастью, и в Швейцарии и в Непале, накопленные с древних пор умения людей адаптироваться к горной среде быстро улетучиваются. Главная тому причина — массовый исход горцев на равнины.
А ведь жители гор никогда не были антропологическим курьёзом, это люди, которые выжили в чрезвычайно трудных и суровых природных условиях [...].
(Р. Е. Роудс, английский этнограф; перевод К. Мелик-Симонян)
ПЕРЕВОД: Месснер говорит: "Несколько лет мне просили делать фильм в поход на Маттерхорн. Я всегда говорил, если у меня есть время. В конце концов пришел мой друг, на более высокой позиции газету Ilustrierten и сказал мы хотим делать конкурс и победитель будет идти с вами на Маттерхорн". Он согласилсе, и через половина года он и Линда делает восхождение. ps. Здесь скажу что все организовано с телепредача "Verstehen Sie Spass" и это ( для мне только юмор) всё нельзя серьёзно считать. Вечер накануне с помощь вертолет установили около вершине киоск, про это Месснер не знал (?) Kогда пришел Райнхолд, спросил что это театр ? Продавец говорил нет, я я иметь официальное разрешение, буду делать киоск на все вершину. Он предлагал покупать книги от Reinhold Messner или часы с кукушки. Месснер был вне себя от ярости, говорил если так будет жалоба в суд и на бургомистра, и в гору не ступит его нога. В разгар спора прилетит вертолет и все станет ясно, все только шутка. В конце он говорит что это было действительно, "я не был достаточно чувствителен к ситуация, и принял всё как правда, ситуация которые встречаем в жизни и очень редко на горе".
Предыдущая
