--------------------------------------------------------------- Как ни странно, фильм(ы) для себя я открыла благодаря вот этой замечательной книжке...
"<...> Незадолго до отъезда на Памир я беседовал с одним знакомым, который вернулся из Швейцарии. Он закатывал кверху глаза и захлёбывался от восторга. Он кричал, что видел такие горы, от которых захватывает дух. Ах, эти Альпы! Ах, Монблан!
Самолёт набрал высоту, и я засмеялся тихим торжествующим смехом. Куда ты суёшься со своими Альпами, жалкий хвастун? Да знаешь ли ты, что твой пресловутый Монблан здесь, на Памире, заблудился бы и затерялся, как школьник на стадионе в футбольный день? Ты бы сейчас бегал по самолёту, заглядывал во все окна и жалобно блеял: «Монблан, где ты? Куда ты запропастился?»
Передо мной раскрывалась картина, написанная величайшим на свете художником. Миллионы лет назад, в период земных катаклизмов, из бурных и дрожащих от чудовищного напряжения недр вырвались эти хребты. С тех пор многое изменилось на свете под той самой луной, о которой писал Экклезиаст. Человечество прошло путь от пещерных рисунков до полотен Рафаэля, от стрел до реактивных самолётов, от звериных шкур до плащей «болонья». А вершины Памира остались такими же, какими были в те времена, когда в океанах, покрывавших землю, ещё не появился прародитель жизни — первый белок. Хотя по разным причинам мне не удалось в то время побывать на Памире, но думаю, что дело обстояло именно так.
Высота — пять тысяч метров. Я сидел между командиром корабля и вторым пилотом и не отрываясь смотрел и смотрел. — Москва, — кивнув налево, сказал командир. Я сочувственно взглянул на него: видимо, и на привычных людях сказывается кислородное голодание. — Москва, — повторил командир. — Так мы называем эту вершину на хребте Петра Первого.
Я поклонился Москве и Петру Первому. Остроконечные белые шапки вонзались в небо. Безжизненное безмолвие… И только где-то далеко внизу кое-где мелькали зелёные полоски. И казалось, что они — это случайное, что единственно сущее — это горы, непостижимо огромные каменные тела, словно сошедшие с иллюстраций к фантастическим романам. Командир показал вниз, где скрещивались две причудливые чёрные полоски. Это сливались реки Вахш и Сурхоб, и вниз стремился уже один бурный Вахш, чтобы дать ток будущей Нурекской ГЭС и вместе с родным братом Пянджем образовать Амударью.
Навстречу летит крохотная стрекозка. Наш самолёт покачивает крыльями и, сделав встречному Ан-2 этот изящный реверанс, берёт курс на Пяндж. И мы летим в долине этой реки. Налево — Советский Союз, направо — Афганистан. Два мира, разделённые серо-зелёной полоской стремительного, полноводного Пянджа… Два крохотных спичечных коробка — это одна из самых высокогорных в стране метеостанций. Привет, друзья! Спасибо за погоду!
Горы, щетинясь зубчатыми пиками и острыми гранями, вонзаются в небо рядом с самолётом. Мы летим совсем рядом с ними. Это величественно, торжественно и немножко страшно. — Погодите, — усмехается командир, — впереди ещё Рушанское окно. А сейчас, между прочим, налево — пик Коммунизма.
Всё грандиозное, из ряда вон выходящее всегда волнует, и минут десять я как заворожённый провожал глазами это чудо природы, величайшую горную вершину нашей страны. Всё никло перед этим семи— и пятикилометровым исполином, даже экзотическая гора Верблюд, действительно очень похожая на популярное животное, даже ледник Медвежий, который недавно расшалился и унёс с Ванчского аэродрома ночевавший там самолёт.
— Говорят, где-то в этих местах прогуливался со своей компанией головорезов Александр Македонский, — прерывает мои размышления командир. Я внимательно посмотрел вниз, но, честно признаюсь, следов легендарного завоевателя мне обнаружить не удалось. Видимо, их занесло снегом.
Мы летим по ущелью реки Пяндж. Здесь — шутки в сторону, оба пилота серьёзны и сосредоточенны. Один неосторожный поворот штурвала, и возможен «поцелуй с горой». Сжатый с двух сторон каменными массивами, красавец Ил-14 кажется хрупкой детской игрушкой. — Рушанское окно, — слышу я голос командира. Теперь я понимаю, почему на Памир нельзя лететь, если на воздушной трассе хоть одно облачко. Самолёт стремительно несётся между скалами, едва, кажется, не задевая их плоскостями. Это длится минуту, это длится вечность.
Ещё минут десять — и самолёт идёт на посадку. Простая земляная площадка, раза в два больше футбольного поля, — это и есть транспортное сердце Памира — Хорогский аэродром. Навстречу бросаются встречающие. Я пожимаю руки пилотам, мужественным людям, для которых эти экзотические перелёты — обыкновенная работа.
АнатолийБукреев: "Я не говорю покорить. <...> Покорение — это насилие. Поэтому я стараюсь использовать слово достичь. Достичь результата, вершины. А покорить горы невозможно. Можно только на какое-то время сравняться с этой высотой горы и потом быстренько спуститься вниз."
* The Climb / Восхождение <...> Как и Рейнхольд Месснер, Букреев предпочитает одиночное общение с горами. Вообще, эти два альпиниста очень близки друг к другу по духу. После трагедии 1996 года на Эвересте, когда американская пресса с подачи журналиста Джона Кракауэра обрушилась на Букреева, первым, кто протянул руку помощи, поддержал Анатолия, был Рейнхольд. Он позвонил Букрееву и сказал, что считает его действия на Эвересте абсолютно правильными. <...> Они были очень дружны, эти два великих восходителя. Летом 1997 года они встретились на леднике Северный Иныльчек под пиком Хан-Тенгри. Здесь, в окружении горных гигантов, в мире, не отягощённом ложью завистников, они проговорили не меньше четырёх часов. Они могли бы ещё долго обсуждать свои переживания, но Анатолию надо было идти на восхождение. Его группа уже подходила к первому лагерю на классическом маршруте на вершину Хан-Тенгри, а он всё не мог расстаться с Рейнхольдом в базовом лагере, чувствуя, что больше встретиться им не доведётся... <...>
"<...> Мы сильнее многих своих соседей, потому что климат Гималаев позволяет выжить только самым сильным. Зимой минус сорок, летом плюс сорок. Мы народ, привыкший к суровым условиям. И авторитет уважаем. Поэтому нас и берут в армию. Почти все мужчины в нашей деревне — лахуры, солдаты. Тренируются с детства. Ведь у нас, чтобы только до школы дойти, нужно карабкаться два часа вверх по склону, перевалить за отрог и спускаться почти до реки. <...>
1 - Гора Джомолунгма (8848 метров). Район проживания гурунгов
<...> Горы придают силу, и еда у нас сильная: рис, пшено, мясо. А ещё ракси, самогон из проса. Пьём мы много — в горах холодно, надо как-то согреваться. Лет двадцать назад у нас даже связи не было, до города пешком дней семь, а теперь — машины, электричество, туристы. Иностранцы большие, тело сильное, а нас нанимают вещи нести. А ещё газ, воду, продукты — ведь на высоте ничего нет, всё нужно снизу поднимать. <...>"
Почему нам так мало известно о шерпах? Вплоть до недавних времён, пришедших с развитием современного альпинизма, шерпы не использовали письменности, не использовали календаря и не имели постоянных имён (имя, как прозвище, могло меняться в течение жизни). Наверное, самое потрясающее и достоверное свидетельство о жизни шерпов – это воспоминания известного шерпа по имени Тенцинг Норгей, записанное с его слов, так как сам он не умел писать. <...>
Основная работа вблизи туристической зоны – переноска тяжестей. Несут не только рюкзаки туристов. Несут товары на рынок, продукты и оборудование. <...>
Рассказы о том, что шерпы с легкостью переносят грузы – неправда. Шерпы несут груз из последних сил, тяжело дыша и часто отдыхая. Напряжение заметно по их искажённым лицам. Иногда на очень крутых подъёмах носильщики сдержанно вскрикивают от напряжения. Иногда падают без сил и не могут встать.
Обычно носить грузы начинают лет с пятнадцати. В бедных семьях носят грузы примерно с двенадцати лет. Женщины тоже носят, но женщин-носильщиков меньше. А вот груз они несут ничуть не меньший, чем мужчины. Несколько раз на тропе мы встречали детей-носильщиков возраста примерно 8-9 лет. <...>
Обычно носильщик ест один раз в день. Вечером, после тяжёлого трека. Большую тарелку риса с овощами. Если повезёт, то мо-мо. Там хотя бы есть мясо. Ночует, как правило, в общей гостиной, чтобы не платить за номер в горном приюте. Но и за эту общую комнату он отрабатывает, помогая хозяевам приюта. После тяжёлого трека. Ночи в горах холодные, и носильщики собираются у единственной печки. <...>
Несмотря на трудности, носильщики отличаются чрезвычайной улыбчивостью и доброжелательностью. Они общительны и любят дурачиться. <...>
Благосостояние носильщика (шерпа и не шерпа) можно определить по обуви. Обувь – один из основных рабочих инструментов. Хорошая обувь для носильщика – это как хорошая фотокамера для московского фотографа. И степень доступности по деньгам примерно такая же. Встреченных нами носильщиков можно было условно поделить на три категории: 1. Бедняки и молодёжь в шлёпанцах и вьетнамках. О том, насколько соответствуют вьетнамки технике безопасности передвижения по скальным участкам, это ещё можно подискутировать. ... Но вот когда видишь молодых парней (у нас бы они считались ещё детьми) на леднике под грузом во вьетнамках – вот здесь реально испытываешь шок. Возникает желание позаботиться. Иногда это желание имеет непредсказуемые последствия. 2. Средний класс в кедах и кроссовках. Уровень кроссовок – непальский сампошив. 3. Богачи в трекинговых ботинках. Их, мягко говоря, немного. Ботинки не брендовые, но даже такие – огромная удача для носильщика. Иногда туристы после трека оставляют старые трекинговые ботинки своим носильщикам в подарок. <...>
Носильщики идут медленно и тяжело, опираясь на массивную деревянную Т-образную палку. Конструкция её незатейлива и отработана веками до совершенства и минимализма, как техника Apple. <...>
Корзины тоже [...] традиционной конструкции. Вместо привычных нам рюкзачных лямок – широкая налобная лента. Груз удерживается на спине усилием лба. Руками тянут за специальные верёвки–балансиры, наподобие того, как эквилибрист балансирует шестом, когда идёт по проволоке. Только носильщик идёт по узкой и скользкой горной тропке. Такая техника переноски грузов выработана веками. <...>
Носильщики-шерпы идут очень расчётливо. Идти в их колонне комфортно. Надо только набраться нахальства и втиснуться на тропе между тяжело дышащими носильщиками. И повторять их движения. <...>
Навстречу попадаются караваны тяжело груженных яков. Яки идут медленнее всех. По походке видно, как сильно у них болят колени и копыта. Як тащит на себе чудовищный для человека вес. Як устал, у него болит, и он раздражён – агрессивное животное. При виде раздражённого яка, шерпы начинают шустро карабкаться на крутой склон, с грузом в 50 кг за спинами, уходя с тропы наверх и пропуская яков ниже себя. <...> Мулы, в отличие от яков, ласковые и отлично помнят встреченного на тропе путника. Если ты погладил какого-нибудь мула, то при повторной встрече на тропе он тебя обязательно вспомнит, остановится и будет выходить на связь глазами.
Огромное количество средств для переноски тяжестей в горах (животных и людей), а также отсутствие других доступных способов заработать и прокормиться, порождает предложение услуг по ношению грузов. Альпинизм меняется: он становится легче, доступнее, менее требовательным к здоровью, тренированности, волевым и моральным качествам человека. Это даёт шансы всё большему количеству обычных людей увидеть и сфотографировать разные прекрасные горы, вплоть до вершины Эвереста. Но есть оборотная сторона. <...> Постепенно альпинизм перестаёт быть истинным – тем героическим и романтическим занятием, образ которого сформирован книгами, фильмами, песнями. В современном мире вполне морально допустимо бросить попавшего в беду человека в горах без помощи.<...>
Если раньше люди более тщательно готовились к восхождению: осваивали технические навыки, подгоняли под себя снаряжение, тренировались физически, выходили на пробные тренировочные маршруты, то сейчас люди больше заняты тем, как найти денег на восхождение. Будут деньги – будет восхождение! На остальное часто не остаётся ни времени, ни сил, ни желания. <...>
Носильщики обещали доставить ваш груз, и, в лучшем случае, ваше тело. Что это тело останется живым, вам никто не гарантирует. <...>
Носильщики к туристу относятся как к господину. <...> Взаимоотношения носильщиков-шерпов и туристов-горовосходителей в большинстве случаев доброжелательные. <...> Для носильщика турист – это кошелёк на ножках, который нужно сопровождать, как иногда в природе падальщики сопровождают крупного хищника на его маршруте. А для туриста носильщик – это ноги для туристического рюкзака, который можно доставить в нужную точку, изредка эти ноги подкармливая и поощряя. Отношения функциональны. Истинно личностными, человеческими эти отношения становятся редко. Мешают языковой и культурный барьеры, принадлежность к разным социальным слоям, разные цели. Чтобы отношения стали хотя бы приближённо личностными, должно случиться что-то экстраординарное. <...>
В высокогорье по утрам носильщики-шерпы кашляют глубинным лёгочным кашлем и сплёвывают мокроту. Видно, что это хроническое состояние. <...>
Топовые заработки носильщика в туристической зоне — около $10 в день. Это примерно равно стоимости большого термоса с кипятком, но без заварки и сахара, в горном приюте на большой высоте. Вне туристической зоны заработки намного меньше, конечно. Занятость от случая к случаю. Работу можно ждать неделями. Плюс выпадают дни болезни, которая в этих условиях настигает почти неизбежно. <...>
К 70 годам Месснер стал спокойнее и менее категоричен в оценках, толерантен, но по-прежнему он словоохотлив и любит пофилософствовать. <...>
Как раз в период от 60 до 70 главным занятием Месснера было создание сети музеев в родном Южном Тироле. "Очень трудно было убедить политиков в том, что это необходимо". Аналогов в мире нет, и только уникальная личность могла задумать и реализовать такой нестандартный и масштабный проект. А уж "продавить" через бюрократов — тут нужна выдающаяся воля. <...> "В горах меня всегда сопровождал риск смерти — здесь же существует риск банкротства. И эти заботы, по-моему, стоили мне больше[го количества] седых волос".
Месснер: "Я вырос в горах Южного Тироля, и эти ранние детские переживания определили мою жизнь. Мой инстинкт горного крестьянина помог мне понять и уважать других людей. <...>"
Как обычно, Месснер пытается быть резким в оценках. "Современный альпинизм – это оккупация гор жителями городов. Я хочу показать им, что люди в горах до альпинистов жили в гармонии с природой тысячи лет. И сейчас их образ жизни гораздо правильнее, он самодостаточен".
Высотный опыт — это способность человека к адаптации в высокогорье, приобретённая в результате многократных выездов в горы в прошлом. Высотный опыт имеет подсознательную и осознанную составляющие.
>>К подсознательной составляющей высотного опыта относится память организма по запуску приспособительных реакций на высоте. Организм опытного человека быстрее и эффективнее проводит процесс акклиматизации. К подсознательной составляющей относятся также неосознанные стереотипы правильного поведения на высоте. Если хотите, это условный рефлекс.
К осознанной составляющей высотного опыта относятся приобретённые человеком знания о реакции его организма на высоту, о том, как более мягко проводить акклиматизацию, о недопустимости перегрузок в процессе акклиматизации, об индивидуальных симптомах, предшествующих обострению не только горной болезни, но и других типичных для индивида заболеваний.
Благодаря осознанному высотному опыту, человек осуществляет контроль состояния своего организма и принимает меры по предотвращению развития заболеваний на высоте. Высотный опыт приобретается медленно в течение нескольких лет. Зато он долго сохраняется. Потеря двух или трёх сезонов для уже приобретённого высотного опыта не критична.
---------------------------------------------------------------------------- <...> Насколько трудно "поймать" правильный момент, когда нужно повернуть назад?
>>Валерий Бабанов: Иногда его невозможно уловить или поймать. Многое зависит от самого человека, от его способности распознавать едва слышимые «голоса». Потом, чем больше человек находится в природе или соприкасается с экстримом, тем эти способности к восприятию становятся лучше. Так же у этой категории людей лучше развита интуиция. Всё это помогает. Иногда для того, чтобы повернуть с полпути к цели, требуется гораздо больше усилий и воли, нежели для того, чтобы продолжить путь. Понятно, что тот, кто может прислушаться к внутреннему «голосу», имеет больше шансов принять правильное решение в экстремальной ситуации, и больше шансов выжить. Но ещё раз повторю, что всё это очень индивидуально. И потом, ведь невозможно проверить и узнать, а что бы произошло, если бы продолжить подъём и проигнорировать то, что иногда кажется внутренним «голосом». Быть может, ничего бы и не было?
Психологические трудности, которые ты испытывал в этой экспедиции?
<...> В больших горах, когда ты один, ты чувствуешь себя совершенно незащищённым. Особенно это чувство обостряется, если что-то начинает идти неправильно или ты начинаешь допускать ошибки. Чувствуешь себя как на другой планете. Горы всегда таят в себе опасность. Хотим мы этого или нет, это так же всегда будет нас пугать. Высокие горы всегда будут оставаться для человека чем-то чужим, созданным не для его существования. Поэтому когда ты оказываешься с ними один на один, то часто можешь испытать необъяснимую тоску или даже подавленность. Думаю, что это идёт от нашей беззащитности перед тем, что намного сильнее нас, и мы это интуитивно чувствуем.
Внизу, в городской жизни, мы забываем о том, насколько мы уязвимы перед стихиями, будь то горы, пустыни, или что-то другое. Нам кажется, что мы «цари природы». И только тогда, когда нам удаётся вырваться из повседневной суеты городов и попасть туда, где ты один на один с природой, приходит понимание реальных вещей, возможностей, и нашей уязвимости в этом мире. <...>
* <...> Каждый человек прежде всего ищет "наверху" самого себя. Мы пытаемся ответить на многие, нами же поставленные перед собой, вопросы: зачем..? и почему..? И иногда эти ответы удаётся найти через то, что многие называют "восхождения не для удовольствия". Конечно же, всё не так просто, и одним "ярлыком" всего не обхватить.
У каждого свой путь, у каждого своя дорога. И было бы, наверное, очень скучно жить на белом свете, если бы все мы шли по одной, протоптанной кем-то и когда-то, широкой колее. И я пытался найти свой путь. Я никогда не был "заложником соло-восхождений". Примером тому могут послужить многочисленные восхождения в двойке в тот период, когда многие считали, что я хожу только в одиночку. Просто это были "обычные" и не громкие пятёрки и шестёрки... они, как правило, всегда остаются в тени... "за списком".
К соло-восхождениям я так же пришёл не сразу... процесс созревания шёл очень долго и занял почти 13 лет. [...] я никого не призываю к тому, чтобы ходить в горы в одиночку. Это должно в вас родиться само... это как потребность, это как крик души. Вы просто чувствуете эту потребность, исходящую изнутри. Она не поддаётся никаким оценкам или словесному описанию. Это чувство. <...>
Малая группа в высоких горах... это почти как соло-восхождение. На большой высоте, во время экстремально сложного подъёма, по большому счёту, ты почти один. Вся острота борьбы сосредоточена на каждом и в отдельности взятом. Если что-то случится с одним, очень маленький шанс, что второй сможет в чём-то тебе помочь при условии, что отсутствует уходящая вниз спасительная нитка "перил". Ты постоянно как на "острие ножа". Чувства почти те же, когда ты в горах один. <...>
** <...> В начале своей карьеры Бабанов ходил в команде. Но со временем группы становились всё меньше и меньше, а маршруты всё сложнее и сложнее. "После того как сходишь соло, восхождения в команде кажутся бесцветными, — объясняет Бабанов. — Соло даёт такое ощущение единения с природой, с которым ничто не сравнится. Это активный вид медитации. Говорят, горы — это наркотик. Я думаю, [горы -] это состояние души".
---------------------------------------------------------------------------- * <...> Совершив «главное восхождение своей жизни», Месснер отнюдь не чувствовал себя героем. Вот его слова из интервью, данного после восхождения: «18 августа я поднялся в 5 часов утра и двинулся вверх. Вдруг обвалился снежный мостик, и я упал в трещину на глубину 10 метров. Ещё никогда я не испытывал такого страха. Хотелось кричать, звать на помощь, но я знал, что никто не протянет мне руку. Только спустя несколько часов я выбрался из трещины. Второй раз я такую пытку не пережил был. Я совершил всё, что мог. Я истратил не только физические, но и все моральные силы. Горы предстали передо мной совершенно в ином свете. Я как будто попал в лагерь неприятеля. Ущелья враждебно следили за каждым моим шагом, ждали ошибок и были готовы убить меня… Я выжил случайно». Однако те, кто не понаслышке знает горы, воздают должное выдержке и выносливости Месснера. <...>
---------------------------------------------------------------------------- "Горы зовут тех, чья душа им по росту" (Владимир Львович Белиловский)
Элизабет Хоули. Это имя известно всему Непалу, точнее, всем, кто так или иначе связан с альпинизмом в этой гималайской теперь уже республике, а также в сопредельных Индии и Тибете. В начале 1960-х американская журналистка начала свою «альпинистскую» карьеру и постепенно стала летописцем восхождений, а затем – единственном источником информации обо всех (!) альпэкспедициях, совершённых и совершаемых в регионе. В архиве мисс Хоули несколько десятков тысяч историй, отчётов и рассказов.
>>Она не просто интервьюирует альпинистов, она «ведёт» экспедицию от начала до конца, проводит перекрёстную проверку полученной информации о восхождении, прежде чем очередное дело окажется на полке в архиве.
<...> Элизабет Хоули никогда не совершала восхождений, но живо интересуется тем, что происходит на альпинистской арене непальских Гималаев, и знакома со многими восходителями. Историком альпинизма она стала случайно. Прибыв в Катманду в сентябре 1960 года, мисс Хоули работала журналистом по совместительству для журнала Time-Life. Спустя два года она начала писать и для агентства «Рейтер». В какой-то момент стало понятно, что значительную часть времени у неё занимало освещение в СМИ альпинистских экспедиций, и весной 1963 года мисс Хоули начала встречать каждую такую экспедицию, прибывавшую в Непал. Когда китайцы открыли Тибет для иностранцев, в поле зрения журналистки начали попадать и те восходители, которые поднимались на гималайские пики со стороны Тибета. У неё зафиксированы все восхождения всех альпинистов, приезжавших в указанные районы. Особенно подробная информация имеется по восхождениям на Эверест. Сейчас, спустя пятьдесят лет, мисс Хоули по-прежнему ведёт статистику, несмотря на то, что количество восходителей выросло настолько, что для сбора данных приходится привлекать помощников. <...>
Что для вас важнее и интереснее – статистика восхождений либо истории?
Мне всегда было интересно общаться с людьми, которые делают историю, в частности, историю альпинизма. Сейчас большинство восходителей повторяет то, что было сделано до них, – те же маршруты, те же вершины, одно и то же, и это скучно. Но есть альпинисты, которые не идут проторёнными дорожками, а делают нечто новое и сами меняются в процессе этого делания. Например, Кшиштоф Велицки, Райнхольд Месснер. Тот же Месснер за годы нашего знакомства изменился совершенно. Его первым восьмитысячником была Нанга Парбат, где он потерял брата. Вторым – Манаслу, и здесь он попал в поле моего зрения. Когда я первый раз увидела его, это был простой паренёк с гор, про которого можно было сказать «деревенщина». <...> У Месснера были идеи, как развивать альпинизм, он шёл на шаг впереди других и смотрел вперёд. В итоге он стал тем, кем он является сейчас, плюс открыл два музея и даже заседал в парламенте. Наблюдать за тем, как он менялся, это очень увлекательно. Это наиболее интересная составляющая моей работы. <...>
В какой момент вы вдруг поняли, что стали своего рода арбитром или, скажем так, судьёй для альпинистов?
Так говорить неправильно. Собранная мною база данных – это не повод для суждения или осуждения кого-либо. Это регистрация достижений, это факты. Когда ко мне приходит альпинист и говорит: «я поднялся на такую-то гору или сделал то-то и то-то», необходимо узнать все детали, чтобы достижение можно было зафиксировать. Ведь когда кто-либо движется вперёд, всегда найдутся те, кто сомневается. В том числе поэтому я должна получить все данные о восхождении. Это снимает много вопросов у сомневающихся.
В качестве примера стоит привести случай, имевший место несколько лет назад. Тогда шло фактически соревнование между альпинистками – кто поднимется первой на все четырнадцать восьмитысячников. «Номинанток» было две: испанка Эдурне Пасабан и альпинистка из Южной Кореи О Ын Сон. Поначалу, казалось, победит кореянка, – она заявила о покорении Канченджанги, эта гора стала у неё четырнадцатой. Однако появились сомнения.
В Южной Корее есть две официальные альпинистские организации – одна любительская, которая сразу поверила мисс О и засчитала восхождение. Другая, состоящая из профессиональных альпинистов, вынесла следующий вердикт: предоставленные доказательства не дают возможность со стопроцентной вероятностью заявить, что восхождение совершено. Если мисс О предоставит дополнительные доказательства, тогда достижение будет засчитано.
В тот день на горе были ещё несколько альпинистов, которые могли видеть мисс О, и я поговорила с ними, а главное – я опросила трёх шерпов из команды мисс О. Один шерп заявил, что она поднялась на вершину, второй сказал «я не знаю», третий определённо заявил, что до вершины мисс О не дошла.
Здесь стоит сделать оговорку. Я не думаю, что мисс О сознательно солгала, равно как и многие другие люди, чьи восхождения были поставлены под сомнение.
Вы думаете, что она просто могла ошибиться ввиду того, насколько сложными является такое восхождение?
Именно так. Мисс О в конце подъёма была измождена и физически, и морально. Это более восьми километров, это «зона смерти». На этой высоте мозг человека работает иначе. В таком состоянии её шерп мог сказать, что она на вершине, она бы ему поверила. Он бы мог сказать ей, что сейчас пятница, хотя, например, было воскресенье, она бы и этому поверила.
Тогда получается, что шерп обманул?
Его главная задача была не допустить, чтобы мисс О умерла при восхождении. Я не исключаю, что, оценив правильно её тяжелое состояние, он сказал, что она дошла до вершины. Сказал только для того, чтобы мисс О повернула назад, таким образом, он спас ей жизнь. Это работа профессионального проводника. Повторюсь, это лишь моя теория. Что касается фактов, было очевидно, что те фото, которые предоставила мисс О, отличаются от фотографий других альпинистов с вершины Канченджанги. <...>
Как вы относитесь к тому, что происходит в альпинизме сейчас, когда люди с большими кошельками и большими амбициями лезут на Эверест, не будучи альпинистами и не имея достаточно опыта восхождений?
К сожалению, такие вещи происходят всё чаще, и заканчиваются они плохо. Многие люди считают, что, преуспев на коммерческом поприще за счёт хватки и личных деловых качеств, они в состоянии будут подняться на восьмитысячник, поставить личный рекорд, используя те же средства, что и в бизнесе. Это колоссальное заблуждение. Такие бизнесмены, назовём их так, не имея соответствующей подготовки, просто не понимают, что подняться – это полдела, причём эта половина – не самая сложная. Куда сложнее, будучи измотанным и уставшим, сохранить силы и экономно расходовать их на спуске, не сорваться и не оступиться. И они не понимают, что даже за большие деньги у горы или у проводников не купишь себе гарантии. <...>
Как вы ухитряетесь отделять зёрна от плевел – вылавливать среди обилия любителей настоящих альпинистов, которые делают что-то новое?
Я не ловлю их. Я просто знаю, сколько пермитов (англ. permit – разрешение) выдано и на какие горы. Кстати, в последнее время одним из отличительных признаков того, что экспедиция будет интересной, стало получение пермитов в «нестандартные районы».
То есть?
Большинство коммерческих экспедиций покупает пермиты на так называемые престижные горы, которые у всех на слуху, – Эверест, Ама Даблам и так далее. Эти пики исхожены почти целиком, и всё равно на них поднимаются и поднимаются, несмотря на то, что рядом находится много гор пусть более низких, но не менее сложных, на которые ещё нога человека не ступала. Конечно, это ещё обусловлено и «раскрученностью». Когда экспедиция коммерческая, нужно найти спонсора, а люди, дающие деньги, не знают, что такое, например, Апи или Сайпал (Api и Saipal – пики-семитысячники в Западном Непале). Другое дело Эверест. Это уже бренд, под который куда охотнее дадут финансы.
Получается, было лучше, когда экспедиции финансировались государствами, или все же проще одиночкам вроде Месснера, который принёс в Гималаи альпийский стиль восхождений?
Сложно сказать. Насчёт последнего, поправлю вас: Месснер привнёс не совсем то, что вы сказали. Альпийский стиль – это вверх и вниз одним днём, как в Альпах, где небольшие высоты. Месснер пропагандирует восхождение чистыми средствами, то есть с минимумом снаряжения. Возвращаясь к нестандартным маршрутам, можно сказать, что, например, тот же Хумар исповедовал и чистый стиль, и поднимался он на нестандартные горы. Например, на Бобайе. <...>
"Вспомним миф о происхождении гор. Когда планетный Создатель трудился над оформлением тверди, он устремил внимание на плодоносные равнины, которые могли дать людям спокойное хлебопашество. Но Матерь Мира сказала: "Правда, люди найдут на равнинах и хлеб, и торговлю, но когда золото загрязнит равнины, куда же пойдут чистые духом для укрепления? Или пусть они получат крылья, или пусть им будут даны горы, чтобы спастись от золота". И Создатель ответил: "Рано давать крылья, они понесут на них смерть и разрушение, но дадим им горы. Пусть некоторые боятся их, но для других они будут спасением." Так различаются люди на равнинных и на горных".
"Как на Вершине мало места для всех, кто взойдёт, так нужно понять, что восхождение не может происходить с тяжёлым грузом, и нет места на Вершине всему ненужному. И дух восходящий должен постоянно думать об отрыве от привязанности к жизни будней. Склоны отвесны, и нужно помнить, что лишь подножие Вершины широко. У подножия есть место всему житейскому, но Вершина остра и мала для всех житейских принадлежностей. Виднее с Вершины явления житейские. Так нужно запомнить всем о явлении Вершины и покатом склоне. При восхождении, при мужестве, при твёрдости, при творчестве нужно вспомнить, что узка явленная Вершина, но необъятен горизонт. Чем выше, тем шире и мощнее; чем мощнее, тем слияние воедино ярче. Так запомним напутствие, явленное для восхождения."
Северный Кавказ породил оригинальное самобытное социокультурное пространство, в котором веками формировались специфические отношения между человеком и природой, составляющие основу мировоззренческой картины человека. Эти особенности связаны с исторически сложившимся отношением к природе, земле, другим людям, пониманием добра и зла, свободы и справедливости. Они определяли мотивацию деятельности человека.
>>Кавказский образ жизни имел свою специфику: почитаемое отношение к земле и горам, ценностное отношение и привязанность к ним, ко всему живому, которое следовало свято оберегать. Это было вызвано во многом геополитическим фактором. <...> Ценность прошлого в кавказском сознании, традиционно занимавшая высшую иерархическую ступень в системе ценностных приоритетов, определяла диалог человека и природы. Поэтому у всех горцев своя специфическая космософия, т.е. не только природа, территория, в которой они живут, а некий смысл, некий вечно познаваемый его обитателями мир. И это великое его познание происходит на протяжении всей истории народов.
Космо-психо-логос горцев особый, и основным Космосом выступают у них Горы, которые больше, чем Дом и Небо, спасение и опасность. Горы у них – связующее звено между Землей, ими и Небом. Горы – это вечность их обитателей. Горы – это вечный их очаг. Горы никогда никому не прощают измены. Они всегда требуют к себе самого бережного, чуткого отношения. Здесь – в Стране Гор, каждый камень имеет своё место и назначение. В горах ничего менять нельзя. В горах животный и растительный мир соседствуют в вечной гармонии. Сюда из равнины никакого зверя не пропустят. Он просто не выживет. Точно так же равнинные растения никогда здесь не укоренятся. В горах даже кислород «на учёте» у Природы. <...>
Наделение природы антропоморфными, а человека зооморфными чертами являлось попыткой людей сблизиться с природой, сделать её себе подобной, чтобы побороть свой страх перед стихией. Например, все горские народы обожествляют гору Эльбрус. Они уверены, что эта гора им даёт всё: и жизнь, и благополучие в этой жизни. Поэтому Эльбрус и переводится как «гора счастья». По сей день горцы даже погоду на будущее определяют по «настроению» Эльбруса.
<...> Горы для их обитателей были мудрой школой, «Основным Законом», которому они всегда следовали, ибо Законы Гор грозны и строги. Горец не представлял себе жизни без гор. Недаром старинная народная пословица гласит: «Джигит, давно пришедший с гор, глядит на горы до сих пор».
Это нашло своё отражение и в народной педагогике северокавказцев, главным постулатом которой было отождествление гор с родным очагом. И вовсе не случайно удивление русских и иностранных путешественников о том, что горец скорее расстанется с жизнью, чем покинет свой очаг, а тем более, предаст его. Такому воспитанию способствовало то, что одной из самых суровых форм наказания у кавказцев являлось изгнание из своего сообщества человека, который нарушил Законы гор. Он был обречён на смерть или вечные мучения. <...> Природа народными педагогами отождествлялась с Родиной. Это всё нашло широкое отражение в устном народном творчестве: поговорках, пословицах, героическом эпосе. <...>
Любовь к Родине для горца священна. Важнее и сильнее её нет ничего на свете и коренится она во всём существе каждого человека, не растерявшего себя, не утратившего под внешним влиянием сокровенного начала в себе, не утратившего память о своей родословной. Любовь к Родине – это любовь всеохватывающая, пламенная, тоскующая, энергичная. Проявляется она как патриотизм. Именно в нём достигается высшая мера национального духа. Любовь к родной земле неотрывны от прекрасной природы Отечества.
Испокон веков на Северном Кавказе проживало множество национальностей, которые образовались из многих исторических слагаемых, среди которых мы особо выделили природу. В ней всё богатство, великолепие и разнообразие этой чудно украшенной земли сплелось, воспламенилось и завершилось; в ней родная природа с её особенной красотой и статью отслоилась, подобно годовым кольцам в срезе дерева. Природа отозвалась в обычаях, обрядах, творчестве и во всём существе горцев. <...>
Но всё–таки благодаря тяжёлым климатическим и рельефным условиям, горную природу было преобразовать значительно труднее, чем равнинную. По сравнению с широкими просторами равнины, в горах народ был загнан в узкие рамки своего существования, и потому его нравственность находилась на виду у всех. Поэтому здесь веками вырабатывались особые правила поведения людей, которые учитывали особенности необычного их Космоса. У каждого из горских народов Космос ассоциировался с нравственностью, с этикетом (“хабзэ” – адыг., «æфсарм» – осет., «намыс» – кар.–балк. и т.д.). Человек хорошей репутации не мыслился без знания этих норм. Нормы горского этикета были исключительно действенны и неуклонно поддерживались общественным мнением. Отступление от принятых норм поведения считалось позорным. О таких отступниках складывались сатирические песни, их даже бойкотировали. Поэтому горец предпочитал жертвовать жизнью, но не нарушать этикетных норм. <...>
В этой связи, корреспондент лондонской газеты «Таймс» Дж.А. Лонгворт, побывавший на Северном Кавказе (в Карачае) с Дж. Беллом в 1839 году, писал, что общепризнанные нормы поведения оказывают здесь в целом самое благотворное влияние, и они полностью отличаются от тех, которые существуют в любой другой стране мира. Это говорит о том, какое огромное значение придавали горцы воспитанию у своих детей нравственных установлений. С самого раннего детства ребята должны были усвоить правила поведения в обществе, в совершенстве изучить законы гостеприимства.
Подросшим мальчикам и девочкам полагалось знать все знаки внимания, оказываемые мужчиной женщине, женщиной – мужчине. Как ни в какой другой области воспитание нравственных воззрений у детей находилось под влиянием религиозных традиций, повышенного внимания к женской чести, почитание родителей и старших. По этому поводу историк М.М. Ковалевский констатировал: «Безусловное повиновение родителю и неограниченное право – вот те два начала, на которых построено отношение старого и молодого поколений». Такая суровость воспитания непосредственно была связана с природной средой, в которой вынуждены были жить горцы. По свидетельству кавказоведа Д.Я. Лаврова, трудные жизненные условия горцев накладывали отпечаток «на их своеобразном суровом спартанстве обычаев и привычек, в воздержанности к излишеству и баловству в образе жизни».
Красота горской природы способствовала и эстетическому воспитанию детей и юношества. «На самой примитивной ступени развития человечества красота природы была первой и единственной красотой, пробудившей первое, самое простейшее эстетическое чувство древнего человека», – пишет Г.Н. Волков. <...>
Таким образом, во многих произведениях горского фольклора явления природы, воспринятые в их эстетическом значении, сравниваются с человеческой жизнью. Природные явления выступают в качестве параллели к жизни человека, к человеческим качествам. Такие параллели помогают осознать, лучше воспринять человеческие достоинства, их красоту. Кроме того, эти параллели усиливают эстетическое воздействие на молодых людей и природы, и самих песен о красотах природы.
<...> Природа оказывала огромное влияние на формирование личности и человека. Поэтому природе и выпала честь быть тем главным и решающим фактором, который объединяет в единое целое все стороны формирования личности. Она создавала (и создаёт) гармонию между отдельными элементами воспитания; но так как человек сам есть часть природы, то эта гармония имеет особенный смысл.
Понятие священной горы существует практически у всех народов, населяющих Землю. Испокон веков люди приписывали неприступным вершинам сакральный смысл. Горы ближе всего к небесам, а значит, к богу, к чему-то таинственному и недосягаемому. <...>
В горах люди искали и находили проявления высших сил, здесь нередко хоронили праведников. Обожествляя горы, традиционное сознание породило систему религиозных табу, отголоски которых сохраняются в обычаях некоторых горных народов. Даже в наше время альпинистам не удаётся покорить некоторые священные вершины Гималаев из-за жёсткого сопротивления тибетцев, а в сибирских Саянах местные жители проводят молебны, чтобы очистить осквернённые туристами горы.
>>«Люди Запада любят покорять горы, люди Востока любят созерцать их», – говорят японцы. Однако рациональные европейцы не всегда стремились забраться в заоблачные выси. Сегодня, в эпоху расцвета спортивного альпинизма и горного туризма, трудно представить, что ещё триста лет назад подъём на гору ради удовольствия и новых впечатлений, да ещё с огромным риском для жизни, показался бы окружающим чистым безумием. Широкое понимание того, что дикой природой можно восхищаться, пришло уже в Новое время, это одно из завоеваний современной европейской цивилизации. <...>
К началу XIX столетия холодная эстетика льда, солнечного света, отвесных скал и ломаных линий не подвергалась сомнению. Не говоря уже о кристально чистом воздухе. Горы начали оказывать сильное – и часто гибельное – влияние на человеческие души. «Воздействие Маттерхорна на сознание столь велико, что даже самые серьёзные философы не могут его избежать», – писал в 1862 году английский писатель и художник Джон Рескин о жемчужине швейцарских Альп. <...>
Сегодня миллионы людей исповедуют культ гор. Образы неприступных отвесных скал и пронзающих небо заснеженных пиков глубоко укоренились в городской западной культуре, жадно стремящейся к воссоединению с дикой природой. <...>
Чем же альпинизм так привлекает людей? Как ни странно, не в последнюю очередь тем, что он опасен для жизни. Человек в ходе эволюции так долго боролся за безопасность своего существования, что сегодня многим физически не хватает бурлящего в крови адреналина и щекочущих нервы приключений. <...>
Некогда эти величественные нагромождения камней и льда были воплощением могущества богов и ограниченности человеческих сил. Горы внушали благоговейный мистический ужас. Однако люди уже давно не считают их бесполезными и опасными. Эти крутые склоны, эти белоснежные вершины стали для нас идеалами чистоты и красоты. Для современного человека горы — одно из прекраснейших творений природы, и ради любви к ним кое-кто готов даже пожертвовать жизнью.
Предисловия сравнимы с предгорьями. Отправляясь в горы, человек должен пройти акклиматизацию. Немаловажны и психологическая адаптация, и настрой, и подготовленность к восприятию, и знания... <...>
>>Считается, что эстетические вдохновляющие ресурсы природы неисчерпаемы. Но лишь при одном условии: когда им соответствует духовное самосознание людей на планете. <...>
<...> Н. Рерих: "Чем-то зовущим, неукротимо влекущим наполняется дух человеческий, когда он, преодолевая все трудности, восходит к вершинам... Где же такое сверкание, такая духовная насыщенность, как не среди этих драгоценных снегов?"
Очевидно, альпинизм привлекает не только трудностью, возможностью проверки сил и мужества, но и неожиданностью, неопределённостью, непредусмотренными ситуациями, когда, кажется, помогает какое-то шестое чувство. Впрочем, даже при достаточной интуиции и опыте настоящие альпинисты не отмахиваются от научных рекомендаций, разработок по адаптации. <...>
Кажется, далеки горы от академических лабораторий, где решались проблемы квантовой теории металлов и взаимодействия света с веществом, велись работы по термоядерному синтезу и элементарным частицам. Но они способствовали движению мысли исследователя, освобождали от интеллектуального перенапряжения. Многие учёные утверждают, что во время ходьбы лучше думается. Говорят о "ландшафтном мышлении". В горах этот процесс, вероятно, активнее и острее. <...>
Увлечение горами приходит не просто само по себе, а через преодоление трудностей. Мне довелось ощутить это во время одного из кавказских восхождений. Шли на подъёме из последних сил. Небо казалось клочком голубизны, как со дна колодца. Кто сказал, что горы восхищают? Тогда мы их ругали на чём свет стоит. Они, такие зловеще красивые, неприступные и суровые, принижали нас, а мы стремились вырваться из их плена, самоутвердиться, возвыситься над ними. Горы сбивали спесь, тщеславие. Когда "дыхалка на разрыв аорты", как сказал поэт, когда задыхаешься как выброшенная на берег рыба, не очень-то задерёшь нос. <...>
Как же оценивать горы? Может быть, по трудностям, опасностям, подстерегающим здесь людей?
Психологи и медики приходят к мнению: для нормальной жизнедеятельности человеку необходимы стрессовые ситуации, в которых повышается его поисковая активность. Только поэты и философы могут, да и то образно, называть человеческие возможности безграничными. Познанием этих возможностей занимается новое научное направление медицины — антропомаксимология, изучающая резервные возможности человека в условиях максимальных нагрузок, перед лицом неожиданных опасностей и пытающаяся прогнозировать его поведение. Ведь мастерство, умение преодолевать трудности гораздо ценнее, чем "безумство храбрых". И чувство страха не всегда плохо. Разумеется, если оно не чрезмерно. Такие состояния были необходимы в эволюции человека, они остались подкорковым предохранителем, своеобразным тормозом, который настораживает, предупреждает, мобилизует.
Без чувства страха не испытать по-настоящему остроту спортивного романтического азарта. Но надо знать, предвидеть грани и степени риска, пределы безопасности. <...>
Вот как характеризует ветер в горах чешский альпинист Я. Вольф в книге "Восхождение на Макалу": "Коварнейший страж горы и самый беспощадный враг человека. Он — брат высот, и в Гималаях он дома, как никто иной. Он — жестокое дитя сухих ледовых тибетских высот, тепла и влажности, которую приносит близость океана. Он — ледниковая засуха, от которой трескаются губы, подушечки пальцев и сохнет во рту и горле. Он — всепроникающая влажность, приносящая ежедневно массы снега на базовый лагерь и всю гору. Он — яростный и удручающий враг, действующий на нервы своим бесконечным глухим шумом, не похожим ни на голос реки, ни на шум плотины, ни на грохот поезда". <...>
Стихия нередко подводит к крайнему рубежу. Но человек держится, обязан удержаться. И вопреки, и благодаря трудностям. Они закаляют, повышают чувство ответственности, указывают на слабые места, стимулируют исследования, знаниям придают особую силу и значение. <...>
Для отдыха и жизнедеятельности людей в горах имеют значение и различные метеорологические явления. Поэтому неблагоприятными днями для альпинистов и туристов считаются дни со штормовыми ветрами, обильными осадками, туманами, грозами. Такая погода не препятствует спорту, но повышает сложность маршрутов, требует от людей большого опыта и закалки. А для массовых видов отдыха, для новичков эти дни — табу. <...>
"Порог смерти" — физиологически непреодолимый высотный рубеж — определяется в зависимости от закалённости и особенностей организма. <...>
В среднегорье плотность кислорода и углекислоты обычно не снижается до такой степени, чтобы вызвать горную болезнь. Более того, плотность этих газов здесь стабильнее, чем на равнине и в предгорье, поэтому и дышится легче. Умеренны температура и влажность. Благоприятен горный воздух. Это определяется свободным обменом молекул, отрицательной ионизацией, лучшими окислительными условиями, чем на равнине, диссоциацией, т.е. распадом молекул вблизи горных порожистых рек, повышенным электромагнитным излучением и ультрафиолетовой радиацией. Можно утверждать, что среднегорный (а в отдельных случаях и высокогорный) климат целебен для человека. <...>
Правильно подмечено, что путь в горах — это путешествие вдвойне: одновременно в горизонтальном и вертикальном направлениях. Поэтому при ходьбе по пересечённой местности знать путь в метрах или километрах недостаточно. Одно дело — подняться в гору, совсем другое — спуститься с неё, хотя расстояние одно и то же. Окмир Агаханянц, известный советский памировед, географ, а точнее, геоботаник, в своей книге "Один памирский год" пишет по этому поводу: "Путешествие в горах не всегда поддаётся равнинной логике: если вы прошли три четверти пути, это вовсе не значит, что осталась всего одна четверть. Иной раз вся эта арифметика рассыпается вдребезги, оставляя место лишь удивлению собственной наивной вере в прописные истины". <...>
Наша страна держит первенство в мире по числу восхождений на семитысячники. На них уже поднялись более 1000 человек. Центр спортивного альпинизма перемещается в горы Средней Азии, к вершинам и ледникам Памира. <...> <...> <...>
Медленно созревали перемены в горах. Ходили караваны, шла меновая торговля, уединённо и замкнуто жили люди в своих долинах. Но наступило, как пишут очеркисты, пробуждение. К сожалению, иногда очень уж бурное и как бы лихорадочное. Горы огласились взрывами, рёвом тракторов на склонах, уханьем техники на стройплощадках. Эта архиреволюционность говорила сама за себя: "Пусть будут взорваны самые "красивые" скалы, пусть исчезнут оглушающие водопады, пусть девственность тайги будет нарушена железными столбами с проводами электромагистралей! Это знаменует победу человека, даёт новое понятие о прекрасном", — так писал в 1927 г. А. Коптелов, автор книги "Золотые горы". На вмешательство человека незамедлительно откликнулась природа: стремительными селями и обвалами, лавинами и оползнями, климатическими аномалиями, а нередко и землетрясениями. Интенсивность природных процессов в горах, тектоническая подвижность способствовали катастрофическим явлениям. Горные инженерно-конструктивные дисциплины обретали самостоятельность научного направления.
Время углубляет взаимосвязи человека и природы. Техническое совершенство распространяется и на гармонию с ландшафтом. Природу при таком "инженерном" обхождении не придётся покорять и завоёвывать. Надо уметь с ней сотрудничать, и она сама пойдёт нам навстречу.
Идущих к вершинам ждут новые открытия. Неисследованные перевалы и ледники, тайны уязвимых ландшафтов. И эти пути должны отличаться этической и экологической чистотой.
Александр Шейнов, он же Киргиз (1958-1992), г. Москва. В классификаторе не найдёте маршрутов Шейнова, а в Гугле — его фото. О нём не знает мировое альпинистское сообщество. Прожил-то всего 34 года. 10 лет активных занятий альпинизмом, более 70 восхождений 5-6 к.т. При жизни стал легендой и неоспоримым авторитетом. После гибели остаётся недостижимым эталоном альпиниста для тех, кто в теме. <...>
Его называли кавказским Месснером. Фактически Киргиз ещё тогда делал то, чем знаменит сейчас Ули Штек. <...>
Он был отчаянно дерзким и в то же время целеустремлённым альпинистом. И дело не в том, какие горы он успел сходить, а в том, КАК он это делал. Понятия «стиля» в советском альпинизме тогда ещё не было, главным был результат. Киргиз одним из первых в стране возвёл альпинизм в ранг высокого искусства.
... Шейнов, конечно, уступает К. Дестивель по популярности в мировом альпинизме, но мы не рискнули бы прогнозировать их сравнительные рейтинги, если бы Шейнову обеспечить такой же, как ей, PR вместо дисквалификаций...
<...> ... я хотел идти дальше своей дорогой, даже если меня ждала гибель. За эти шесть недель у меня редко появлялась возможность разобраться в своих ощущениях, иначе я уехал бы ещё раньше. Я с трудом приходил в себя в паузах между интервью. Всё казалось мне абсолютно бесцветным. Я не желал больше никому подчиняться, даже самому себе. Обыденная жизнь, которой живут люди, погубила бы меня. Поэтому я и шёл своей дорогой и чувствовал себя сильным, только когда мой путь и моё "я" совпадали. Откуда бралась эта сила, я не знал и не ломал голову над объяснениями. Я пользовался ею. Раньше я обретал силу только в диких ущельях, одиноких долинах и высоких горах.
Ещё год назад я пытался всё обдумать, доискивался смысла жизни. Теперь же я принимал её такой, какая она есть, со всеми её уродствами, сумасшествием, её иронией, как жизнь ради жизни. Иногда она так проста, что сама отвечает на все вопросы, если только при этом ни о чём не думать. Пусть другие жалуются, мучаются, я слагаю с себя это бремя и иду на Нанга Парбат. Ну, вот я и принял решение. И отвечать за всё буду сам. Не знаю, почему меня опять так захватила идея восхождения в одиночку. Ведь год назад, казалось, я раз и навсегда отказался от этой затеи. Тогда я чувствовал себя чересчур слабым и слишком старым. Был уже конец июня. Гуляя днём по Мюнхену, я иногда смотрел на солнце. Меня это забавляло. Я щурился и в какой-то момент ловил себя на том, что смотрю вверх, в просветы между облаками, и мой взгляд останавливался на высоте 8.000 метров. Мне казалось, что я правильно определяю эту высоту по цвету неба. Я перестал думать о печальном в жизни, и моя раздвоенность исчезла. Она растворилась там, за облаками. <...> <...> <...>
>>... "Будет поздно, если ты сейчас же не начнёшь спуск". Пусть на небе покажется луна. Меня всё ещё завораживают тяжёлые облака, заполняющие расположенные на 1000 метров ниже меня долины и ползущие по спинам гор. Ночь медленно завладевает долинами, она похожа на неясные, прохладные, как роса, испарения, в которых расплываются все очертания. Тёплый солнечный свет задерживается только на верхних слоях облаков. Я никак не могу расстаться с вершиной. Вдруг в ярких солнечных лучах в воздухе сверкнули ледяные кристаллики. Теперь мне действительно пора вниз, думаю я. Найду ли я ночью палатку? Какие странные иногда принимаешь решения, когда речь идёт о том, чтобы выжить. Вершина кажется мне такой спокойной, а спуск – не имеющим значения. Как будто я сам ничего не значу, словно бы вышел из моря одиночества в покой Вселенной. Насколько хватает глаз, простираются облака, покрытые фирном вершины и никаких признаков жизни. Эта гора – символ враждебности всему живому, обитель холода и полной отрешённости – вызывает у меня особенное ощущение, будто я постиг смысл мироздания. Горизонт вокруг меня – это круг. Мои следы на снегу – единственное доказательство совершающихся изменений. Я страдаю оттого, что не могу ни с кем поделиться этими сильными ощущениями. Но то, что я испытываю, я бы, наверное, не сумел облечь в слова. Я пришёл сюда, где могу окончательно перестать мыслить. Туманный горизонт, дрожащий воздух – это по ту сторону человеческого языка. Невозможно объяснить даже приблизительно, что я ощущаю. Я просто сижу здесь и растворяюсь в этих ощущениях. Я проникаю в суть вещей... Хочется навсегда затеряться в этом полумраке над горизонтом. "Я", – говорю я себе, но даже этот единственный звук, исторгнутый моей гортанью, грозит разорвать меня. Когда сижу так, я становлюсь облаком, туманом. Безбрежный покой вызывает ощущение умиротворённости. А тишина заставляет меня с большой осторожностью прикасаться к вершине. Это я и всё-таки не я? Когда я снова хочу что-то сказать, вершина не даёт мне говорить. История моей жизни расстилается передо мной, как ветер. При этом я начинаю ясно понимать, что так и может длиться бесконечно. Но меня это не печалит. Мир заключает меня в свои объятия, и я вижу, как всё в нём бродит, клубится. Когда я стоял здесь 8 лет назад, мои ощущения были более яркими – или другими. А может быть, и теми же. Гюнтер в это время преодолевал последний на пути к вершине гребень. На какое-то мгновение мне показалось, что я парю на одном из этих облаков и вижу, как мы обнимаем друг друга. <...> <...> ... Я отрезан от остального мира, совершенно один – как это мне знакомо!
------------------------------------------------------------- ВОКРУГ ГОРЫ`-УБИЙЦЫ (и в общем-целиком — замечательный-увлекательный сайт; очень рекомендую)
>>В Западном Непале, на границе с Тибетом, туристы — редкое явление. Там есть деревни, в которых никогда не слышали английского языка, не видели белого человека. Люди там меньше удивились бы летающей тарелке, чем туристу с рюкзаками и камерой.
Горные жители добры, гостеприимны и щедры, несмотря на бедность и простоту жизни. В горах нельзя отказать человеку в тепле, в пище, в месте для сна и отдыха. Кем бы ты ни был, они разделят с тобой всё, что у них есть, потому что они знают, как тебе тяжело. <...>
Когда проводишь много времени в путешествиях с незнакомыми людьми, становишься более терпимым, гибким, легче воспринимаешь всё, что преподносит жизнь: и так хорошо, и по-другому неплохо. Иногда из Западного Непала я не возвращаюсь месяц, а то и дольше, брожу по горам, живу в горных поселениях. <...>
Мне интересны контрасты: приятно возвращаться в цивилизацию, а из неё потом приятно уходить в дикие места. Если возвращаешься в Катманду, перемена не так разительна: непальцы — спокойные, приветливые люди. А вот возвращаться в Россию тяжело: я не был в Москве год, приехал и столкнулся со стеной негатива и недовольства. Уровень жизни москвичей в десятки раз выше, чем непальцев, но и разница в принятии жизни просто колоссальная.
Традициями и философией людей этой части мира я заинтересовался ещё до того, как полюбил горы. <...> Высоко в горах нет суеты, ничто не отвлекает от наблюдения за горами и собой. Это экспедиция и это же — медитация.
>><...> ... Сказочная погода – март, «бархатный сезон»! Безоблачное небо, щедрое солнце, ослепительно белые горы, зажавшие с двух сторон наше благословенное ущелье, – седьмой год здесь живу, а не устаю любоваться (в хорошую погоду, конечно, в плохую – глаза бы мои не видели этого унылейшего на свете пейзажа). Особенно хороши горы. Издали я даже Актау люблю, хотя на его склонах прописаны все мои пятнадцать лавинных очагов, в том числе и четвёртый, с которым у меня особые счёты. Впрочем, и остальные ко мне не очень расположены. Мама уверена, что при виде меня они настораживаются и ждут первого же неосмотрительного шага, чтобы сорваться и сломать ребёнку шею. Возможно, что так оно и есть на самом деле. Несмотря на мою трусливую бдительность – честное слово, я очень бдителен, так как испытываю подсознательную симпатию к своей особе, – они уже раз двадцать срывались с цепи, как собаки, готовые разорвать меня на части. <...>
В массе своей туристы к моей деятельности относятся с почти единодушным неодобрением, полагая, что я внедрён сюда для того, чтобы мешать им кататься на лыжах. Я – главное пугало ущелья Кушкол, самостраховщик и бюрократ, несговорчивейший на свете тип, который по велению левой ноги закрывает обкатанные трассы и срывает людям отпуск. Зато бармены меня обожают: когда трассы закрыты, в барах и ресторанах яблоку негде упасть – а куда ещё деваться, не сидеть же в номерах... <...>
<…> Называемся мы лавинщиками. Нас вообще мало, по всей стране и трёх-четырёх сотен не наберётся. Мы – очень дефицитны... <…> … Платят нам деньги за то, что мы предупреждаем о лавинной опасности и принимаем меры к её ликвидации. Помимо того, мы обязаны не допустить собственной гибели, хватать за шиворот лихачей, любящих лавиноопасные склоны больше жизни, и собирать материалы для диссертаций вышестоящих товарищей. Хотя специальная литература достаточно обширна, в бессмертную душу лавины проникла она ещё слабовато: о последствиях мы пока что знаем куда больше, чем о механизме её действия. Впрочем, не дальше нас по пути познания ушли вулканологи и исследователи цунами и тайфунов, не говоря уже о многострадальных синоптиках, ибо куда проще дать прогноз на ближайшую тысячу лет, чем на завтрашний день. <…>
«Что такое лавина? Пласт снега, сброшенный мальчишками с крыши и вбивший прохожего, как кол, в мостовую, – это и есть снежная лавина в её элементарном виде. Мысленно увеличьте её размеры в тысячу раз – и вы получите вполне приличную лавину, достойную внимания исследователя…» <…>
… лавины заинтересовали человека лишь тогда, когда стали ему мешать, то есть тогда, когда человек начал обживать горы. Одновременно и лавины заинтересовались человеком – так называемым нездоровым интересом. Возникнув в тот период, когда Земля выдавила из себя горные хребты, а с неба пошёл первый снег, лавины миллионами лет привыкали к уединению и посему в штыки встретили его нарушителей: чего иного ждать от мирно спавшего в берлоге медведя, которого люди разбудили свистом и улюлюканьем? «Да обойдут тебя лавины» – так напутствуют жители гор своих ближних. Хорошо, если обойдут! Да минует вас чаша сия – оказаться на их пути.
Лавины – неприхотливейшие существа: для того чтобы вызвать их к жизни, нужны лишь снег да горы с подходящими склонами. Снег для лавин – манна небесная, единственный источник пищи. Во время снегопада он собирается в лавиносборе, на самой верхотуре, чтобы затем выбрать подходящий момент, ринуться со страшной скоростью по лотку вниз и образовать на месте схода лавинный конус мощностью иной раз в несколько десятков метров. Много снега – лавина расцветает, наливается соками и, достигнув, как говорит Гвоздь, половой зрелости, начинает беситься и сходить с ума; мало снега – лавина съёживается, усыхает и лишь при исключительной удаче – скажем, если с ней задумал поиграть в кошки-мышки ухарь-удалец, может сорваться и утащить его в преисподнюю. Как пчела, погибает сама, но и наказывает личность, которая отнеслась к ней без должного уважения. Правда, жалит она побольнее.
Про лавины я могу ораторствовать часами, пока слушатель не озвереет, так что буду закругляться. Каждому, кто ими интересуется всерьёз, я готов предоставить список специальной литературы из двух-трёх тысяч названий; меня же на данном отрезке времени интересуют лишь лавины ущелья Кушкол, так как именно за них я несу персональную ответственность.
Гора Актау – это не точно, на самом деле Актау – это отрог Главного Кавказского хребта длиной в несколько километров, со склонами средней крутизны, градусов под двадцать пять – тридцать. Именно такие склоны и обожают лавины – с них так приятно соскальзывать, можно набрать скорость. Обладай лавины живой душой – а чем дольше с ними имеешь дело, тем сильнее веришь, что именно так оно и есть, – вряд ли бы они нашли более подходящее место для своих проказ.
<…> … именно с началом горнолыжного бума, когда этот вид спорта вдруг стал престижным, спокойная жизнь в горах кончилась. Кого лавины по-настоящему терпеть не могут, так это лихачей, забывающих обо всём на свете при виде покрытого снегом склона; впрочем, кроме доброго снегопада, они вообще никого и ничего не любят. <…>
… «Будь немножко трусом», – заклинает меня мама. Транспарант с этим заклинанием висит у нас на станции рядом с хрестоматийным афоризмом Оболенского: «Лучше сто раз попасть под дождь, чем один раз под лавину».
<…> … безопасной лавина бывает только тогда, когда она мертва, то есть спущена вниз.
<…> Делается это так. Мы проходим лавиноопасный склон, соблюдая железное правило: один – на лыжне, остальные страхуют его верёвками. Только так. Если лавина созрела, она может сорваться от малейшей нагрузки, и гигантская утрамбованная плита – мы называем её снежной доской – устремится вниз. В этой игре лавина единственный раз в своей жизни ведёт себя по-честному: прежде чем сорваться, она издаёт утробный звук: «бух! вум! ух!», оставляя лавинщику на размышления несколько потрясающе быстротечных секунд... <...>
------------------------------------------------------------------- Валерий Бабанов: Уйти, чтобы вернуться
>>"Я всем телом рванулся вправо, к той спасительной черте, за которой ещё долю секунды назад было такое умиротворение и кажущееся спокойствие.
Прошло уже столько времени с того дня, а в ушах до сих пор отчётливо слышен пробирающий до костей крик Давида: "Avalanche!!" — "Лавина!!"
В одно мгновение весь склон пришёл в движение. И в том месте, где только что ноги уверенно выбивали ступени вверх, всё взорвалось в одном хлопке: склон, лопнувший как барабан, и потёкший, увлекая вниз сотни тонн снега, а вместе с ними — и наши мечты о прекрасной вершине. Дальнейшее произошло за 3-4 секунды — те, что врезаются в память и остаются там навсегда. Нас протащило около 400 метров и вынесло в верхней части ледника. Выбросило на поверхность в конце траектории падения. Повезло. Стоны Давида и его неестественно вывернутая ступня дали мне понять: наша попытка восхождения на этом закончилась, и предстоят тяжёлые спасработы. Да и сам я едва стоял на ногах: отбиты оба колена, плохо работала левая нога, ушибленная о скалу во время падения. Впереди был тяжёлый спуск вниз.
В прозрачном декабрьском небе всё так же светило солнце, плыли облака причудливых форм, и почти ничто не говорило о том, что несколько минут назад здесь разыгралось событие, едва не стоившее нам жизни. <...> <...> Царство красоты и безмятежности. Ничто, казалось бы, не предвещало беды. Тишину морозного воздуха нарушал только скрип кошек о жёсткий снег. Под ногами медленно разматывались метры, ведущие к еле видимой точке вверху, где голубое небо смыкается с перевалом. Только где-то в глубине сознания засело странное предчувствие. ... прошли больше половины пути, когда тишина взорвалась хлопком лопнувшего склона, и всё перемешалось в одном белом месиве. Нам просто повезло...
Двое суток продолжались спасработы по спуску моего друга Давида из этого богом забытого цирка в верховьях ущелья Кара-Су. Даже погонщики-киргизы были здесь первый раз.
Мы уходили вниз. Казалось бы, опять без видимого успеха. Но каждая такая попытка, даже небольшой промежуток времени, прожитый в этом мире за гранью, что-то оставляет в душе. Глубоко. Поэтому мы возвращаемся сюда снова и снова. <...>"
<...> А потом горовосходители спустились с вершины и попали в гостеприимные объятья сванского князя Татархана Дадешкелиани. Вино и красота юной австрийки ударили кавказцу в голову, и он распорядился: подарить Ушбу! Как сообщил в том же году журнал "Записки Крымского Горного Клуба" (Одесса, 1903 г., №7-10), Дадешкелиани скрепил этот подарок официальным документом, составленным по всем правилам юриспруденции: "Я, князь Татархан Дадешкелиани, отдаю госпоже Ценци фон Фикер из Инсбрука в собственность гору Ушба, имеющую координаты 16 19'25"89 восточной долготы и 43 7'34"62 северной широты и являющуюся самой высокой вершиной этого района, и всё, что примыкает к этой вершине с севера, запада и юга в альпинистско-топографическом смысле. Эцери в Сванетии, 12/25 июля 1903 г."
Документ, подтверждающий права Ценци фон Фиккер на Ушбу, долгое время хранился в Альпийском Союзе в Мюнхене.
Народ, конечно, не одобрил экстравагантного подарка. "Как ты мог нашу Ушбу отдать какой-то чужеземке?" – спросили князя сваны. "Гора где стояла, там и стоит. А женщине приятно!" – резонно ответил князь.
И нашим современникам нечего волноваться: гору не сдвинешь, и в кармане не унесёшь. Да и наследников у фрау Зильд не осталось. Осталась только красивая история о галантном и щедром кавказце. Но кто б сомневался в горских мужчинах! (журнал "Горец")
<...> Подготовка к [...] экспедиции начинается задолго до [...]. Основная работа вначале происходит на ментальном уровне, то есть зарождается некая идея в голове, а затем начинается тщательное её обдумывание со всех сторон, во всех деталях.
Это очень важный этап в подготовке. Именно отсюда черпается энергия для психологического настроя и физической подготовки. Когда идея созрела, а затем и отстоялась в голове, то уже ничто не может тебя остановить. Скажем так: ты начинаешь проявлять чудеса не только в тренировках, когда ты можешь носиться часами по пересечённой местности, наращивая выносливость, но и в искусстве менеджмента и дипломатии, когда необходимо убедить спонсоров в важности созданного проекта и заручиться поддержкой ещё многих неофициальных лиц.
>>Физическая подготовка и психология – всё очень сильно взаимосвязано. Не имея достаточно хорошего физического уровня, никогда не будешь чувствовать [себя] уверенно психологически. Физическую форму набрать гораздо проще и быстрее, нежели психологическую. Последняя набирается иногда годами, аккумулируясь из поражений и побед, из горечи потерь и мгновений удач. Это то, что накапливается с трудом, а потому ценится превыше всего. Но то, что уже набрано, уже никуда не денется. Оно всегда будет с вами.
Мне приходилось разговаривать со многими альпинистами экстра-класса, и все они без исключения ставят на первое место психологическую подготовку. Особенно это становится актуальным, когда речь заходит о сложных и опасных высотных восхождениях. В распоряжении человека не так уж много средств, которые он может противопоставить высотной гипоксии, космическому холоду, ураганным ветрам, опасности попасть в скрытые трещины или быть сметённым со склона снежной лавиной. Одно из таких средств – внутренняя сила и устойчивая психика. И всё равно, человек – это очень хрупкое создание.
<...> ... Дело в том, что на каком-то этапе альпинистской карьеры ты понимаешь (будем называть вещи своими именами), что на всех восхождениях, которые ты совершал до этого, пусть они даже были суперсложными технически, но на относительно небольшой высоте над уровнем моря (до 5000 метров), ты мог с большой вероятностью прогнозировать как успех, так и неуспех. И вот здесь-то и теряется некая составляющая того, что так неудержимо тянет человека в горы. Пропадает некий шарм неизвестности.
Получается: ты подходишь к стене, смотришь на вершину, которая теряется где-то высоко в небе, прикидываешь, сколько времени тебе надо для того, чтобы на неё подняться, и лезешь. Но беда в том, что ты уже знаешь с большой долей вероятности, что ты на неё поднимешься. Вопрос только времени. А где же неизвестность?
Так вот, неизвестность находится в больших горах. Там, где стены превышают 2000-2500 метров, а высоты зашкаливают за 6000. Я уж не говорю про семи- и восьмитысячники, там — просто "выход в открытый космос". Часто, начиная восхождение в двойке по огромной стене в Гималаях или на том же Тянь-Шане, ты абсолютно не можешь прогнозировать какой бы то ни было результат. Иногда бывает так, что у тебя в руках "билет" только в одном направлении — только до вершины. Обратной дороги нет, спуск вниз только через вершину. Просто-напросто нет столько снаряжения, чтобы спуститься обратно по пути подъёма.
Вот это и есть она, неизвестность, тот "запах", что так дурманит. Кроме технических навыков, в нас начинает работать машина выживания. Включается интуиция, человек подобен сжатой до предела пружине. В процессе такого восхождения нечто меняется внутри нас самих. Поэтому становится понятным, почему многим из тех немногих, кто был на Южной стене Лхоцзе или на чём-то подобном, уже неинтересно играть в другие игры. Здесь уже иной калибр.
Понятно, что к этому приходишь постепенно. Вначале у каждого — свой Эльбрус, затем у каждого — своя Ак-Су, ну а дальше – это уж как получится...
<...> <...> Знаю, что я ещё и близко не подошёл к тому, что можно было бы назвать личным пределом. А раз так, то во мне продолжает жить сильное желание стремления к чему-то новому, большому и неизвестному. Каждое сложное восхождение – это новый опыт, который мы получаем через соприкосновение с опасностью, переживаемые страдания. А этот опыт – бесценный.
Восхождение на большие горы по сложным маршрутам – это погружение в другой мир. Погружаясь в него, человек постепенно, но необратимо, меняется. Проходит время, и в какой-то момент он с удивлением обнаруживает, что стал другим и уже не может жить без того мира, в котором существуют большие, белые горы. Человек спускается с вершин, в цивилизацию, но только лишь для того, чтобы вскоре вернуться обратно. Эти изменения сильно чувствуются в Гималаях, где присутствует огромная энергетика. Гималаи способны дать человеку очень много, но взамен они забирают его душу и сердце.
>><...> К сожалению, а может и нет, но и в 98-м, и в следующие годы, когда я предпринимал попытки скоростного прохождения Победы, была отвратительнейшая погода, и соваться на Гору было чистым безумием.
<...> Для акклиматизации во всех своих попытках я совершал по три восхождения на Хан-Тенгри, зная, что только совпадение всех условий (а это – погода, состояние маршрута, физическая форма, акклиматизация, правильная тактика прохождения траверса, знание маршрута) помогут удачно проскочить все эти километры. В противном случае – ну, вы сами понимаете...
<...> ... Тихая безветренная погода и большое количество снега, выпавшего в весенний период, создали опасную ситуацию на больших высотах. Склоны оказались перегруженными сыпучим высотным снегом <...>. Ежедневные послеобеденные осадки лишь ухудшали создавшуюся ситуацию. К сожалению, внизу, на ледниках Южный Иныльчек, Звёздочка и др. было достаточно тепло, снега было мало, и это искажало представления о ситуации наверху. <...>
<...> 16 августа в 4-30 из б.л."Ак-Сай" на морене л. Звёздочка [...]. Погода была отличная, снежные мостики держали прекрасно, и, ни разу не провалившись, я к 13-30 был в получасе от перевала Чон-Терен, и лишь раскисший снег не позволил мне подняться на перемычку. Пиво (минус 1кг), музыка, тёплый вечер и ночь хорошо восстановили силы.
17 августа вышел в 8-30. Подмороженные следы ебуржцев хорошо держали вес, и в 11-00 я был уже на перевале.
Первый, очень крутой, взлёт принёс первый неприятный сюрприз. Чем круче становился склон, тем больше становилось снега. Метров через 100 его было по пояс, ещё через 50 — по грудь, через 20 — по шею. Техника движения в таком снегу чрезвычайно проста. В начале, если это снежная доска, надо руками сгрести снег себе под ноги. Если снег просто пушистый или рыхлый, его просто прихлопываешь. Далее руками задираешь ногу, т.к. в одежде, ботинках, кошках (или снегоступах) высоко поднимать ноги не получается. Если нога проваливается, то её убираешь, подсыпаешь снега — и всё по-новому. В рыхлом, сыпучем снегу это приходится делать всё время, часто по нескольку раз на один шаг. Двигаться надо с максимальной осторожностью, стараясь не пробивать снег на всю глубину, формировать ступени осторожно, без резких ударов и хлопков, подниматься вертикально вверх, не подрезая склон. Это достаточно тяжело, когда ты лицом упираешься в кромку снега и работаешь в таком стиле несколько часов. На таких склонах невозможно повернуть назад: не получается плавное движение вниз, и очень много шансов уехать "скорым" со всей кучей пушистого мягкого снега. Через пару взлётов я понял, что точка возврата была на перевале.
Шикарная погода тем временем безнадёжно испортилась. Ветер нагнал тучи, пошёл снег, видимость пропала. Было не холодно, но сказывалась усталость, и в 17-00, где-то на 6300, под небольшим наддувом, я поставил палатку. Весь вечер сводило руки: сказалось непривычное движение, где руки такие же участники, как и ноги. Надо заметить, что руки работали в таком качестве практически весь подъём, и каждый вечер в палатке я получал массу "приятных" ощущений.
Чай под хорошую музыку и тетрадь для стихов хорошо скрадывают одиночество.
18 августа весь день сильный снег, ветер. День отсидки. Пару раз откапывался. В палатке холодно. Помогают коньяк, музыка и стихи.
19 августа вышел в 8-00. Погода с утра держится, но после обеда привычно портится. Склоны заряжены до предела. Последний, предвершинный, взлёт прямо вверх не получался, снег не топтался, и я просто тонул в сугробе. Вытянутыми вверх руками держался за кромку, а ноги дна не доставали. Пришлось надеть снегоступы и, по пояс в снегу, руками выдергивая ноги, тупо подрезать до ближайших скал.
Обычно я считаю какое-то количество шагов, а потом отдыхаю — и по-новому... А тут пришлось шаги считать вслух, и даже орать — силы кончились. Весь взлёт, метров 250, шёл шесть часов, а где подрезал — метров 50 — три часа. По скалам поднялся ещё на пятьдесят, искал место для лагеря.
18-30, зверски холодно. Погода — караул! Очень долго не мог поставить палатку. Думал — всё! Кранты! <...>
20 августа вышел в 8-15. Холодно, погода нормальная. Иду по скалам. Класс. Совсем другое дело. Под Большим камнем, в ста метрах от вершины, нашёл заброску 2000 года. Взял два баллончика газа, пластиковую бутылку с чёрной смородиной, банку сгущёнки и чай "Ахмад" в пакетиках. Спасибо, друзья!
11-30, ЕСТЬ ВОСТОЧНАЯ!
Какое удовольствие идти по колено в снегу, по тёплой, солнечной китайской стороне. Повстречал казанцев. Идут как в воду опущенные, ну и понятно...
По их следам ещё час — и я на подготовленной площадке. Дальше следов уже нет — занесло. Решаю остаться... <...> Вечер хорош! Облака наплывают из-за Победы, но уже ясно, что сегодня непогоды не будет. Опять музыка, чай с вареньем, стихи...
Мне кажется, что человеку иногда надо побыть одному, подумать о своей жизни: что в ней правильно, что нет. Причём одному, и в таких условиях, когда он сам и только сам принимает те или иные решения, от которых напрямую зависит его жизнь. И это не обязательно должен быть альпинизм. Ну, это моё мнение, и, как говорится, мнение редакции может не совпадать с мнением автора.
21 августа, погода отличная, вышел в 8-00. Опять пошли взлёты, забитые под завязку лавиноопасным снегом. <...>
... Подъём стал чрезвычайно опасным, и я решил подрезать его наиболее крутую часть. На предыдущем взлёте это прошло очень удачно. Несколько движений вправо... Не успеваю отскочить, и гигантская стиральная машина закрутила и потащила вниз... Несколько мгновений, и я уже метров на сто ниже, заклиненный в камнях северного склона. Ещё чуть-чуть влево-вправо и... был бы “последний полёт альбатроса”.
11-00. Сижу в сугробе, как котлета в гарнире, левая нога у уха, больно, но не смертельно. Локоть болит. Но ледоруб в руках, и даже рюкзак на месте, за спиной. Выковыриваю из фотоаппарата и себя снег, фотографирую траекторию полёта и быстренько ковыляю вверх. Все разборки, анализ ошибок потом, внизу. <...>
13-00. Начинаю подъём на Главную Победу. Много снега, наст, но достаточно безопасно. <...> Идти в снегоступах одно удовольствие: без них — по пояс, в них – по колено. <...> Вечер ветреный, но ясно и очень холодно.
22 августа. Солнце, ветер, холодно. Вышел в 7-30. Гребень прост, снега мало, в основном — фирн. 11-50. ВЕРШИНА. Ради этих секунд стоит жить.
Спуск с Главной Победы — полная неожиданность. И раньше-то было неслабо, а сейчас вообще какие-то вертикальные гребни с кучей снега. Пришлось уйти в Китай, и оттуда, по очень крутому и глубокому снегу, траверсом, выйти на более пологую часть гребня. Опять плавание в сугробах, хорошо хоть придержаться можно было кое-где за скалы. Дальше, метров триста, — на передних зубьях, дальше — пешком, и в мульду под “обелиском” — на попе. <...>
Погода тем временем абсолютно испортилась: снег, ветер, туман. Видимость – ноль.
“Верблюд”, главный снежно-ледовый жандарм в гребне между Главной и Западной Победами, проходил на ощупь. Только чувствовал, что вниз очень круто и, если попадались лавинные участки или глубокий снег, уходил вверх, к карнизам. Очень плохой траверс, но прошёл ведь.
<...> ... поплёлся дальше, рассчитывая до темноты приспуститься с Западной Победы и заночевать в более защищённом от ветра месте. Увы, темнота наступила в этот день значительно раньше. В 17-30 можно было разглядеть только свои руки. Пришлось ставить палатку. Ветер словно сошёл с ума...
Проснулся от мысли, что кто-то лопатой бросает мне снег в лицо. Открываю глаза. Передо мной, на месте рюкзака, сугроб, на мне — тоже, по палатке гуляет ветер. Скашиваю глаза: на месте входа — экран, а на нём, в лунном свете, — серебристый Хан-Тенгри...
Кое-как подполз к выходу. Сильный ветер раскрыл, выдавил молнии. Пытаюсь застегнуть — не получается, на бегунках намерз лёд. Пришлось отогревать их голыми руками. Еле-еле получилось. Палаточные дуги к этому времени уже вылетели, и палатка стала просто мешком, что спасло её от окончательного разрыва. Ещё два раза открывались молнии, пришлось поплевать на них, заморозить, так сказать, входы.
Ночь прошла нескучно, в борьбе за существование. Досадно было бы пройти такой траверс, и в последнюю ночь превратиться в кусок мороженого мяса.
23 августа. Погода поганая. Очень сильный порывистый и холодный ветер сдул за ночь весь снег, унёс снегоступы. С трудом, временами на четвереньках, выхожу, выползаю на Важу. Какой замечательный спуск. Фирн. С каждым метром ветер тише и тише. 6600 метров. Палатка. Грузины. Друзья. <...> ........................................................................... 18-30. Базовый лагерь. FINITA LA COMMEDIA
P.S. А скоростной, за сутки, траверс ВОЗМОЖЕН! Теперь я это точно знаю. Надо только соблюсти все условия...
