--------------------------------------------------------------- Как ни странно, фильм(ы) для себя я открыла благодаря вот этой замечательной книжке...
"<...> Незадолго до отъезда на Памир я беседовал с одним знакомым, который вернулся из Швейцарии. Он закатывал кверху глаза и захлёбывался от восторга. Он кричал, что видел такие горы, от которых захватывает дух. Ах, эти Альпы! Ах, Монблан!
Самолёт набрал высоту, и я засмеялся тихим торжествующим смехом. Куда ты суёшься со своими Альпами, жалкий хвастун? Да знаешь ли ты, что твой пресловутый Монблан здесь, на Памире, заблудился бы и затерялся, как школьник на стадионе в футбольный день? Ты бы сейчас бегал по самолёту, заглядывал во все окна и жалобно блеял: «Монблан, где ты? Куда ты запропастился?»
Передо мной раскрывалась картина, написанная величайшим на свете художником. Миллионы лет назад, в период земных катаклизмов, из бурных и дрожащих от чудовищного напряжения недр вырвались эти хребты. С тех пор многое изменилось на свете под той самой луной, о которой писал Экклезиаст. Человечество прошло путь от пещерных рисунков до полотен Рафаэля, от стрел до реактивных самолётов, от звериных шкур до плащей «болонья». А вершины Памира остались такими же, какими были в те времена, когда в океанах, покрывавших землю, ещё не появился прародитель жизни — первый белок. Хотя по разным причинам мне не удалось в то время побывать на Памире, но думаю, что дело обстояло именно так.
Высота — пять тысяч метров. Я сидел между командиром корабля и вторым пилотом и не отрываясь смотрел и смотрел. — Москва, — кивнув налево, сказал командир. Я сочувственно взглянул на него: видимо, и на привычных людях сказывается кислородное голодание. — Москва, — повторил командир. — Так мы называем эту вершину на хребте Петра Первого.
Я поклонился Москве и Петру Первому. Остроконечные белые шапки вонзались в небо. Безжизненное безмолвие… И только где-то далеко внизу кое-где мелькали зелёные полоски. И казалось, что они — это случайное, что единственно сущее — это горы, непостижимо огромные каменные тела, словно сошедшие с иллюстраций к фантастическим романам. Командир показал вниз, где скрещивались две причудливые чёрные полоски. Это сливались реки Вахш и Сурхоб, и вниз стремился уже один бурный Вахш, чтобы дать ток будущей Нурекской ГЭС и вместе с родным братом Пянджем образовать Амударью.
Навстречу летит крохотная стрекозка. Наш самолёт покачивает крыльями и, сделав встречному Ан-2 этот изящный реверанс, берёт курс на Пяндж. И мы летим в долине этой реки. Налево — Советский Союз, направо — Афганистан. Два мира, разделённые серо-зелёной полоской стремительного, полноводного Пянджа… Два крохотных спичечных коробка — это одна из самых высокогорных в стране метеостанций. Привет, друзья! Спасибо за погоду!
Горы, щетинясь зубчатыми пиками и острыми гранями, вонзаются в небо рядом с самолётом. Мы летим совсем рядом с ними. Это величественно, торжественно и немножко страшно. — Погодите, — усмехается командир, — впереди ещё Рушанское окно. А сейчас, между прочим, налево — пик Коммунизма.
Всё грандиозное, из ряда вон выходящее всегда волнует, и минут десять я как заворожённый провожал глазами это чудо природы, величайшую горную вершину нашей страны. Всё никло перед этим семи— и пятикилометровым исполином, даже экзотическая гора Верблюд, действительно очень похожая на популярное животное, даже ледник Медвежий, который недавно расшалился и унёс с Ванчского аэродрома ночевавший там самолёт.
— Говорят, где-то в этих местах прогуливался со своей компанией головорезов Александр Македонский, — прерывает мои размышления командир. Я внимательно посмотрел вниз, но, честно признаюсь, следов легендарного завоевателя мне обнаружить не удалось. Видимо, их занесло снегом.
Мы летим по ущелью реки Пяндж. Здесь — шутки в сторону, оба пилота серьёзны и сосредоточенны. Один неосторожный поворот штурвала, и возможен «поцелуй с горой». Сжатый с двух сторон каменными массивами, красавец Ил-14 кажется хрупкой детской игрушкой. — Рушанское окно, — слышу я голос командира. Теперь я понимаю, почему на Памир нельзя лететь, если на воздушной трассе хоть одно облачко. Самолёт стремительно несётся между скалами, едва, кажется, не задевая их плоскостями. Это длится минуту, это длится вечность.
Ещё минут десять — и самолёт идёт на посадку. Простая земляная площадка, раза в два больше футбольного поля, — это и есть транспортное сердце Памира — Хорогский аэродром. Навстречу бросаются встречающие. Я пожимаю руки пилотам, мужественным людям, для которых эти экзотические перелёты — обыкновенная работа.
АнатолийБукреев: "Я не говорю покорить. <...> Покорение — это насилие. Поэтому я стараюсь использовать слово достичь. Достичь результата, вершины. А покорить горы невозможно. Можно только на какое-то время сравняться с этой высотой горы и потом быстренько спуститься вниз."
* The Climb / Восхождение <...> Как и Рейнхольд Месснер, Букреев предпочитает одиночное общение с горами. Вообще, эти два альпиниста очень близки друг к другу по духу. После трагедии 1996 года на Эвересте, когда американская пресса с подачи журналиста Джона Кракауэра обрушилась на Букреева, первым, кто протянул руку помощи, поддержал Анатолия, был Рейнхольд. Он позвонил Букрееву и сказал, что считает его действия на Эвересте абсолютно правильными. <...> Они были очень дружны, эти два великих восходителя. Летом 1997 года они встретились на леднике Северный Иныльчек под пиком Хан-Тенгри. Здесь, в окружении горных гигантов, в мире, не отягощённом ложью завистников, они проговорили не меньше четырёх часов. Они могли бы ещё долго обсуждать свои переживания, но Анатолию надо было идти на восхождение. Его группа уже подходила к первому лагерю на классическом маршруте на вершину Хан-Тенгри, а он всё не мог расстаться с Рейнхольдом в базовом лагере, чувствуя, что больше встретиться им не доведётся... <...>
"<...> Мы сильнее многих своих соседей, потому что климат Гималаев позволяет выжить только самым сильным. Зимой минус сорок, летом плюс сорок. Мы народ, привыкший к суровым условиям. И авторитет уважаем. Поэтому нас и берут в армию. Почти все мужчины в нашей деревне — лахуры, солдаты. Тренируются с детства. Ведь у нас, чтобы только до школы дойти, нужно карабкаться два часа вверх по склону, перевалить за отрог и спускаться почти до реки. <...>
1 - Гора Джомолунгма (8848 метров). Район проживания гурунгов
<...> Горы придают силу, и еда у нас сильная: рис, пшено, мясо. А ещё ракси, самогон из проса. Пьём мы много — в горах холодно, надо как-то согреваться. Лет двадцать назад у нас даже связи не было, до города пешком дней семь, а теперь — машины, электричество, туристы. Иностранцы большие, тело сильное, а нас нанимают вещи нести. А ещё газ, воду, продукты — ведь на высоте ничего нет, всё нужно снизу поднимать. <...>"
Почему нам так мало известно о шерпах? Вплоть до недавних времён, пришедших с развитием современного альпинизма, шерпы не использовали письменности, не использовали календаря и не имели постоянных имён (имя, как прозвище, могло меняться в течение жизни). Наверное, самое потрясающее и достоверное свидетельство о жизни шерпов – это воспоминания известного шерпа по имени Тенцинг Норгей, записанное с его слов, так как сам он не умел писать. <...>
Основная работа вблизи туристической зоны – переноска тяжестей. Несут не только рюкзаки туристов. Несут товары на рынок, продукты и оборудование. <...>
Рассказы о том, что шерпы с легкостью переносят грузы – неправда. Шерпы несут груз из последних сил, тяжело дыша и часто отдыхая. Напряжение заметно по их искажённым лицам. Иногда на очень крутых подъёмах носильщики сдержанно вскрикивают от напряжения. Иногда падают без сил и не могут встать.
Обычно носить грузы начинают лет с пятнадцати. В бедных семьях носят грузы примерно с двенадцати лет. Женщины тоже носят, но женщин-носильщиков меньше. А вот груз они несут ничуть не меньший, чем мужчины. Несколько раз на тропе мы встречали детей-носильщиков возраста примерно 8-9 лет. <...>
Обычно носильщик ест один раз в день. Вечером, после тяжёлого трека. Большую тарелку риса с овощами. Если повезёт, то мо-мо. Там хотя бы есть мясо. Ночует, как правило, в общей гостиной, чтобы не платить за номер в горном приюте. Но и за эту общую комнату он отрабатывает, помогая хозяевам приюта. После тяжёлого трека. Ночи в горах холодные, и носильщики собираются у единственной печки. <...>
Несмотря на трудности, носильщики отличаются чрезвычайной улыбчивостью и доброжелательностью. Они общительны и любят дурачиться. <...>
Благосостояние носильщика (шерпа и не шерпа) можно определить по обуви. Обувь – один из основных рабочих инструментов. Хорошая обувь для носильщика – это как хорошая фотокамера для московского фотографа. И степень доступности по деньгам примерно такая же. Встреченных нами носильщиков можно было условно поделить на три категории: 1. Бедняки и молодёжь в шлёпанцах и вьетнамках. О том, насколько соответствуют вьетнамки технике безопасности передвижения по скальным участкам, это ещё можно подискутировать. ... Но вот когда видишь молодых парней (у нас бы они считались ещё детьми) на леднике под грузом во вьетнамках – вот здесь реально испытываешь шок. Возникает желание позаботиться. Иногда это желание имеет непредсказуемые последствия. 2. Средний класс в кедах и кроссовках. Уровень кроссовок – непальский сампошив. 3. Богачи в трекинговых ботинках. Их, мягко говоря, немного. Ботинки не брендовые, но даже такие – огромная удача для носильщика. Иногда туристы после трека оставляют старые трекинговые ботинки своим носильщикам в подарок. <...>
Носильщики идут медленно и тяжело, опираясь на массивную деревянную Т-образную палку. Конструкция её незатейлива и отработана веками до совершенства и минимализма, как техника Apple. <...>
Корзины тоже [...] традиционной конструкции. Вместо привычных нам рюкзачных лямок – широкая налобная лента. Груз удерживается на спине усилием лба. Руками тянут за специальные верёвки–балансиры, наподобие того, как эквилибрист балансирует шестом, когда идёт по проволоке. Только носильщик идёт по узкой и скользкой горной тропке. Такая техника переноски грузов выработана веками. <...>
Носильщики-шерпы идут очень расчётливо. Идти в их колонне комфортно. Надо только набраться нахальства и втиснуться на тропе между тяжело дышащими носильщиками. И повторять их движения. <...>
Навстречу попадаются караваны тяжело груженных яков. Яки идут медленнее всех. По походке видно, как сильно у них болят колени и копыта. Як тащит на себе чудовищный для человека вес. Як устал, у него болит, и он раздражён – агрессивное животное. При виде раздражённого яка, шерпы начинают шустро карабкаться на крутой склон, с грузом в 50 кг за спинами, уходя с тропы наверх и пропуская яков ниже себя. <...> Мулы, в отличие от яков, ласковые и отлично помнят встреченного на тропе путника. Если ты погладил какого-нибудь мула, то при повторной встрече на тропе он тебя обязательно вспомнит, остановится и будет выходить на связь глазами.
Огромное количество средств для переноски тяжестей в горах (животных и людей), а также отсутствие других доступных способов заработать и прокормиться, порождает предложение услуг по ношению грузов. Альпинизм меняется: он становится легче, доступнее, менее требовательным к здоровью, тренированности, волевым и моральным качествам человека. Это даёт шансы всё большему количеству обычных людей увидеть и сфотографировать разные прекрасные горы, вплоть до вершины Эвереста. Но есть оборотная сторона. <...> Постепенно альпинизм перестаёт быть истинным – тем героическим и романтическим занятием, образ которого сформирован книгами, фильмами, песнями. В современном мире вполне морально допустимо бросить попавшего в беду человека в горах без помощи.<...>
Если раньше люди более тщательно готовились к восхождению: осваивали технические навыки, подгоняли под себя снаряжение, тренировались физически, выходили на пробные тренировочные маршруты, то сейчас люди больше заняты тем, как найти денег на восхождение. Будут деньги – будет восхождение! На остальное часто не остаётся ни времени, ни сил, ни желания. <...>
Носильщики обещали доставить ваш груз, и, в лучшем случае, ваше тело. Что это тело останется живым, вам никто не гарантирует. <...>
Носильщики к туристу относятся как к господину. <...> Взаимоотношения носильщиков-шерпов и туристов-горовосходителей в большинстве случаев доброжелательные. <...> Для носильщика турист – это кошелёк на ножках, который нужно сопровождать, как иногда в природе падальщики сопровождают крупного хищника на его маршруте. А для туриста носильщик – это ноги для туристического рюкзака, который можно доставить в нужную точку, изредка эти ноги подкармливая и поощряя. Отношения функциональны. Истинно личностными, человеческими эти отношения становятся редко. Мешают языковой и культурный барьеры, принадлежность к разным социальным слоям, разные цели. Чтобы отношения стали хотя бы приближённо личностными, должно случиться что-то экстраординарное. <...>
В высокогорье по утрам носильщики-шерпы кашляют глубинным лёгочным кашлем и сплёвывают мокроту. Видно, что это хроническое состояние. <...>
Топовые заработки носильщика в туристической зоне — около $10 в день. Это примерно равно стоимости большого термоса с кипятком, но без заварки и сахара, в горном приюте на большой высоте. Вне туристической зоны заработки намного меньше, конечно. Занятость от случая к случаю. Работу можно ждать неделями. Плюс выпадают дни болезни, которая в этих условиях настигает почти неизбежно. <...>
К 70 годам Месснер стал спокойнее и менее категоричен в оценках, толерантен, но по-прежнему он словоохотлив и любит пофилософствовать. <...>
Как раз в период от 60 до 70 главным занятием Месснера было создание сети музеев в родном Южном Тироле. "Очень трудно было убедить политиков в том, что это необходимо". Аналогов в мире нет, и только уникальная личность могла задумать и реализовать такой нестандартный и масштабный проект. А уж "продавить" через бюрократов — тут нужна выдающаяся воля. <...> "В горах меня всегда сопровождал риск смерти — здесь же существует риск банкротства. И эти заботы, по-моему, стоили мне больше[го количества] седых волос".
Месснер: "Я вырос в горах Южного Тироля, и эти ранние детские переживания определили мою жизнь. Мой инстинкт горного крестьянина помог мне понять и уважать других людей. <...>"
Как обычно, Месснер пытается быть резким в оценках. "Современный альпинизм – это оккупация гор жителями городов. Я хочу показать им, что люди в горах до альпинистов жили в гармонии с природой тысячи лет. И сейчас их образ жизни гораздо правильнее, он самодостаточен".
Высотный опыт — это способность человека к адаптации в высокогорье, приобретённая в результате многократных выездов в горы в прошлом. Высотный опыт имеет подсознательную и осознанную составляющие.
>>К подсознательной составляющей высотного опыта относится память организма по запуску приспособительных реакций на высоте. Организм опытного человека быстрее и эффективнее проводит процесс акклиматизации. К подсознательной составляющей относятся также неосознанные стереотипы правильного поведения на высоте. Если хотите, это условный рефлекс.
К осознанной составляющей высотного опыта относятся приобретённые человеком знания о реакции его организма на высоту, о том, как более мягко проводить акклиматизацию, о недопустимости перегрузок в процессе акклиматизации, об индивидуальных симптомах, предшествующих обострению не только горной болезни, но и других типичных для индивида заболеваний.
Благодаря осознанному высотному опыту, человек осуществляет контроль состояния своего организма и принимает меры по предотвращению развития заболеваний на высоте. Высотный опыт приобретается медленно в течение нескольких лет. Зато он долго сохраняется. Потеря двух или трёх сезонов для уже приобретённого высотного опыта не критична.
---------------------------------------------------------------------------- <...> Насколько трудно "поймать" правильный момент, когда нужно повернуть назад?
>>Валерий Бабанов: Иногда его невозможно уловить или поймать. Многое зависит от самого человека, от его способности распознавать едва слышимые «голоса». Потом, чем больше человек находится в природе или соприкасается с экстримом, тем эти способности к восприятию становятся лучше. Так же у этой категории людей лучше развита интуиция. Всё это помогает. Иногда для того, чтобы повернуть с полпути к цели, требуется гораздо больше усилий и воли, нежели для того, чтобы продолжить путь. Понятно, что тот, кто может прислушаться к внутреннему «голосу», имеет больше шансов принять правильное решение в экстремальной ситуации, и больше шансов выжить. Но ещё раз повторю, что всё это очень индивидуально. И потом, ведь невозможно проверить и узнать, а что бы произошло, если бы продолжить подъём и проигнорировать то, что иногда кажется внутренним «голосом». Быть может, ничего бы и не было?
Психологические трудности, которые ты испытывал в этой экспедиции?
<...> В больших горах, когда ты один, ты чувствуешь себя совершенно незащищённым. Особенно это чувство обостряется, если что-то начинает идти неправильно или ты начинаешь допускать ошибки. Чувствуешь себя как на другой планете. Горы всегда таят в себе опасность. Хотим мы этого или нет, это так же всегда будет нас пугать. Высокие горы всегда будут оставаться для человека чем-то чужим, созданным не для его существования. Поэтому когда ты оказываешься с ними один на один, то часто можешь испытать необъяснимую тоску или даже подавленность. Думаю, что это идёт от нашей беззащитности перед тем, что намного сильнее нас, и мы это интуитивно чувствуем.
Внизу, в городской жизни, мы забываем о том, насколько мы уязвимы перед стихиями, будь то горы, пустыни, или что-то другое. Нам кажется, что мы «цари природы». И только тогда, когда нам удаётся вырваться из повседневной суеты городов и попасть туда, где ты один на один с природой, приходит понимание реальных вещей, возможностей, и нашей уязвимости в этом мире. <...>
* <...> Каждый человек прежде всего ищет "наверху" самого себя. Мы пытаемся ответить на многие, нами же поставленные перед собой, вопросы: зачем..? и почему..? И иногда эти ответы удаётся найти через то, что многие называют "восхождения не для удовольствия". Конечно же, всё не так просто, и одним "ярлыком" всего не обхватить.
У каждого свой путь, у каждого своя дорога. И было бы, наверное, очень скучно жить на белом свете, если бы все мы шли по одной, протоптанной кем-то и когда-то, широкой колее. И я пытался найти свой путь. Я никогда не был "заложником соло-восхождений". Примером тому могут послужить многочисленные восхождения в двойке в тот период, когда многие считали, что я хожу только в одиночку. Просто это были "обычные" и не громкие пятёрки и шестёрки... они, как правило, всегда остаются в тени... "за списком".
К соло-восхождениям я так же пришёл не сразу... процесс созревания шёл очень долго и занял почти 13 лет. [...] я никого не призываю к тому, чтобы ходить в горы в одиночку. Это должно в вас родиться само... это как потребность, это как крик души. Вы просто чувствуете эту потребность, исходящую изнутри. Она не поддаётся никаким оценкам или словесному описанию. Это чувство. <...>
Малая группа в высоких горах... это почти как соло-восхождение. На большой высоте, во время экстремально сложного подъёма, по большому счёту, ты почти один. Вся острота борьбы сосредоточена на каждом и в отдельности взятом. Если что-то случится с одним, очень маленький шанс, что второй сможет в чём-то тебе помочь при условии, что отсутствует уходящая вниз спасительная нитка "перил". Ты постоянно как на "острие ножа". Чувства почти те же, когда ты в горах один. <...>
** <...> В начале своей карьеры Бабанов ходил в команде. Но со временем группы становились всё меньше и меньше, а маршруты всё сложнее и сложнее. "После того как сходишь соло, восхождения в команде кажутся бесцветными, — объясняет Бабанов. — Соло даёт такое ощущение единения с природой, с которым ничто не сравнится. Это активный вид медитации. Говорят, горы — это наркотик. Я думаю, [горы -] это состояние души".
---------------------------------------------------------------------------- * <...> Совершив «главное восхождение своей жизни», Месснер отнюдь не чувствовал себя героем. Вот его слова из интервью, данного после восхождения: «18 августа я поднялся в 5 часов утра и двинулся вверх. Вдруг обвалился снежный мостик, и я упал в трещину на глубину 10 метров. Ещё никогда я не испытывал такого страха. Хотелось кричать, звать на помощь, но я знал, что никто не протянет мне руку. Только спустя несколько часов я выбрался из трещины. Второй раз я такую пытку не пережил был. Я совершил всё, что мог. Я истратил не только физические, но и все моральные силы. Горы предстали передо мной совершенно в ином свете. Я как будто попал в лагерь неприятеля. Ущелья враждебно следили за каждым моим шагом, ждали ошибок и были готовы убить меня… Я выжил случайно». Однако те, кто не понаслышке знает горы, воздают должное выдержке и выносливости Месснера. <...>
---------------------------------------------------------------------------- "Горы зовут тех, чья душа им по росту" (Владимир Львович Белиловский)
Элизабет Хоули. Это имя известно всему Непалу, точнее, всем, кто так или иначе связан с альпинизмом в этой гималайской теперь уже республике, а также в сопредельных Индии и Тибете. В начале 1960-х американская журналистка начала свою «альпинистскую» карьеру и постепенно стала летописцем восхождений, а затем – единственном источником информации обо всех (!) альпэкспедициях, совершённых и совершаемых в регионе. В архиве мисс Хоули несколько десятков тысяч историй, отчётов и рассказов.
>>Она не просто интервьюирует альпинистов, она «ведёт» экспедицию от начала до конца, проводит перекрёстную проверку полученной информации о восхождении, прежде чем очередное дело окажется на полке в архиве.
<...> Элизабет Хоули никогда не совершала восхождений, но живо интересуется тем, что происходит на альпинистской арене непальских Гималаев, и знакома со многими восходителями. Историком альпинизма она стала случайно. Прибыв в Катманду в сентябре 1960 года, мисс Хоули работала журналистом по совместительству для журнала Time-Life. Спустя два года она начала писать и для агентства «Рейтер». В какой-то момент стало понятно, что значительную часть времени у неё занимало освещение в СМИ альпинистских экспедиций, и весной 1963 года мисс Хоули начала встречать каждую такую экспедицию, прибывавшую в Непал. Когда китайцы открыли Тибет для иностранцев, в поле зрения журналистки начали попадать и те восходители, которые поднимались на гималайские пики со стороны Тибета. У неё зафиксированы все восхождения всех альпинистов, приезжавших в указанные районы. Особенно подробная информация имеется по восхождениям на Эверест. Сейчас, спустя пятьдесят лет, мисс Хоули по-прежнему ведёт статистику, несмотря на то, что количество восходителей выросло настолько, что для сбора данных приходится привлекать помощников. <...>
Что для вас важнее и интереснее – статистика восхождений либо истории?
Мне всегда было интересно общаться с людьми, которые делают историю, в частности, историю альпинизма. Сейчас большинство восходителей повторяет то, что было сделано до них, – те же маршруты, те же вершины, одно и то же, и это скучно. Но есть альпинисты, которые не идут проторёнными дорожками, а делают нечто новое и сами меняются в процессе этого делания. Например, Кшиштоф Велицки, Райнхольд Месснер. Тот же Месснер за годы нашего знакомства изменился совершенно. Его первым восьмитысячником была Нанга Парбат, где он потерял брата. Вторым – Манаслу, и здесь он попал в поле моего зрения. Когда я первый раз увидела его, это был простой паренёк с гор, про которого можно было сказать «деревенщина». <...> У Месснера были идеи, как развивать альпинизм, он шёл на шаг впереди других и смотрел вперёд. В итоге он стал тем, кем он является сейчас, плюс открыл два музея и даже заседал в парламенте. Наблюдать за тем, как он менялся, это очень увлекательно. Это наиболее интересная составляющая моей работы. <...>
В какой момент вы вдруг поняли, что стали своего рода арбитром или, скажем так, судьёй для альпинистов?
Так говорить неправильно. Собранная мною база данных – это не повод для суждения или осуждения кого-либо. Это регистрация достижений, это факты. Когда ко мне приходит альпинист и говорит: «я поднялся на такую-то гору или сделал то-то и то-то», необходимо узнать все детали, чтобы достижение можно было зафиксировать. Ведь когда кто-либо движется вперёд, всегда найдутся те, кто сомневается. В том числе поэтому я должна получить все данные о восхождении. Это снимает много вопросов у сомневающихся.
В качестве примера стоит привести случай, имевший место несколько лет назад. Тогда шло фактически соревнование между альпинистками – кто поднимется первой на все четырнадцать восьмитысячников. «Номинанток» было две: испанка Эдурне Пасабан и альпинистка из Южной Кореи О Ын Сон. Поначалу, казалось, победит кореянка, – она заявила о покорении Канченджанги, эта гора стала у неё четырнадцатой. Однако появились сомнения.
В Южной Корее есть две официальные альпинистские организации – одна любительская, которая сразу поверила мисс О и засчитала восхождение. Другая, состоящая из профессиональных альпинистов, вынесла следующий вердикт: предоставленные доказательства не дают возможность со стопроцентной вероятностью заявить, что восхождение совершено. Если мисс О предоставит дополнительные доказательства, тогда достижение будет засчитано.
В тот день на горе были ещё несколько альпинистов, которые могли видеть мисс О, и я поговорила с ними, а главное – я опросила трёх шерпов из команды мисс О. Один шерп заявил, что она поднялась на вершину, второй сказал «я не знаю», третий определённо заявил, что до вершины мисс О не дошла.
Здесь стоит сделать оговорку. Я не думаю, что мисс О сознательно солгала, равно как и многие другие люди, чьи восхождения были поставлены под сомнение.
Вы думаете, что она просто могла ошибиться ввиду того, насколько сложными является такое восхождение?
Именно так. Мисс О в конце подъёма была измождена и физически, и морально. Это более восьми километров, это «зона смерти». На этой высоте мозг человека работает иначе. В таком состоянии её шерп мог сказать, что она на вершине, она бы ему поверила. Он бы мог сказать ей, что сейчас пятница, хотя, например, было воскресенье, она бы и этому поверила.
Тогда получается, что шерп обманул?
Его главная задача была не допустить, чтобы мисс О умерла при восхождении. Я не исключаю, что, оценив правильно её тяжелое состояние, он сказал, что она дошла до вершины. Сказал только для того, чтобы мисс О повернула назад, таким образом, он спас ей жизнь. Это работа профессионального проводника. Повторюсь, это лишь моя теория. Что касается фактов, было очевидно, что те фото, которые предоставила мисс О, отличаются от фотографий других альпинистов с вершины Канченджанги. <...>
Как вы относитесь к тому, что происходит в альпинизме сейчас, когда люди с большими кошельками и большими амбициями лезут на Эверест, не будучи альпинистами и не имея достаточно опыта восхождений?
К сожалению, такие вещи происходят всё чаще, и заканчиваются они плохо. Многие люди считают, что, преуспев на коммерческом поприще за счёт хватки и личных деловых качеств, они в состоянии будут подняться на восьмитысячник, поставить личный рекорд, используя те же средства, что и в бизнесе. Это колоссальное заблуждение. Такие бизнесмены, назовём их так, не имея соответствующей подготовки, просто не понимают, что подняться – это полдела, причём эта половина – не самая сложная. Куда сложнее, будучи измотанным и уставшим, сохранить силы и экономно расходовать их на спуске, не сорваться и не оступиться. И они не понимают, что даже за большие деньги у горы или у проводников не купишь себе гарантии. <...>
Как вы ухитряетесь отделять зёрна от плевел – вылавливать среди обилия любителей настоящих альпинистов, которые делают что-то новое?
Я не ловлю их. Я просто знаю, сколько пермитов (англ. permit – разрешение) выдано и на какие горы. Кстати, в последнее время одним из отличительных признаков того, что экспедиция будет интересной, стало получение пермитов в «нестандартные районы».
То есть?
Большинство коммерческих экспедиций покупает пермиты на так называемые престижные горы, которые у всех на слуху, – Эверест, Ама Даблам и так далее. Эти пики исхожены почти целиком, и всё равно на них поднимаются и поднимаются, несмотря на то, что рядом находится много гор пусть более низких, но не менее сложных, на которые ещё нога человека не ступала. Конечно, это ещё обусловлено и «раскрученностью». Когда экспедиция коммерческая, нужно найти спонсора, а люди, дающие деньги, не знают, что такое, например, Апи или Сайпал (Api и Saipal – пики-семитысячники в Западном Непале). Другое дело Эверест. Это уже бренд, под который куда охотнее дадут финансы.
Получается, было лучше, когда экспедиции финансировались государствами, или все же проще одиночкам вроде Месснера, который принёс в Гималаи альпийский стиль восхождений?
Сложно сказать. Насчёт последнего, поправлю вас: Месснер привнёс не совсем то, что вы сказали. Альпийский стиль – это вверх и вниз одним днём, как в Альпах, где небольшие высоты. Месснер пропагандирует восхождение чистыми средствами, то есть с минимумом снаряжения. Возвращаясь к нестандартным маршрутам, можно сказать, что, например, тот же Хумар исповедовал и чистый стиль, и поднимался он на нестандартные горы. Например, на Бобайе. <...>
"Вспомним миф о происхождении гор. Когда планетный Создатель трудился над оформлением тверди, он устремил внимание на плодоносные равнины, которые могли дать людям спокойное хлебопашество. Но Матерь Мира сказала: "Правда, люди найдут на равнинах и хлеб, и торговлю, но когда золото загрязнит равнины, куда же пойдут чистые духом для укрепления? Или пусть они получат крылья, или пусть им будут даны горы, чтобы спастись от золота". И Создатель ответил: "Рано давать крылья, они понесут на них смерть и разрушение, но дадим им горы. Пусть некоторые боятся их, но для других они будут спасением." Так различаются люди на равнинных и на горных".
"Как на Вершине мало места для всех, кто взойдёт, так нужно понять, что восхождение не может происходить с тяжёлым грузом, и нет места на Вершине всему ненужному. И дух восходящий должен постоянно думать об отрыве от привязанности к жизни будней. Склоны отвесны, и нужно помнить, что лишь подножие Вершины широко. У подножия есть место всему житейскому, но Вершина остра и мала для всех житейских принадлежностей. Виднее с Вершины явления житейские. Так нужно запомнить всем о явлении Вершины и покатом склоне. При восхождении, при мужестве, при твёрдости, при творчестве нужно вспомнить, что узка явленная Вершина, но необъятен горизонт. Чем выше, тем шире и мощнее; чем мощнее, тем слияние воедино ярче. Так запомним напутствие, явленное для восхождения."
Северный Кавказ породил оригинальное самобытное социокультурное пространство, в котором веками формировались специфические отношения между человеком и природой, составляющие основу мировоззренческой картины человека. Эти особенности связаны с исторически сложившимся отношением к природе, земле, другим людям, пониманием добра и зла, свободы и справедливости. Они определяли мотивацию деятельности человека.
>>Кавказский образ жизни имел свою специфику: почитаемое отношение к земле и горам, ценностное отношение и привязанность к ним, ко всему живому, которое следовало свято оберегать. Это было вызвано во многом геополитическим фактором. <...> Ценность прошлого в кавказском сознании, традиционно занимавшая высшую иерархическую ступень в системе ценностных приоритетов, определяла диалог человека и природы. Поэтому у всех горцев своя специфическая космософия, т.е. не только природа, территория, в которой они живут, а некий смысл, некий вечно познаваемый его обитателями мир. И это великое его познание происходит на протяжении всей истории народов.
Космо-психо-логос горцев особый, и основным Космосом выступают у них Горы, которые больше, чем Дом и Небо, спасение и опасность. Горы у них – связующее звено между Землей, ими и Небом. Горы – это вечность их обитателей. Горы – это вечный их очаг. Горы никогда никому не прощают измены. Они всегда требуют к себе самого бережного, чуткого отношения. Здесь – в Стране Гор, каждый камень имеет своё место и назначение. В горах ничего менять нельзя. В горах животный и растительный мир соседствуют в вечной гармонии. Сюда из равнины никакого зверя не пропустят. Он просто не выживет. Точно так же равнинные растения никогда здесь не укоренятся. В горах даже кислород «на учёте» у Природы. <...>
Наделение природы антропоморфными, а человека зооморфными чертами являлось попыткой людей сблизиться с природой, сделать её себе подобной, чтобы побороть свой страх перед стихией. Например, все горские народы обожествляют гору Эльбрус. Они уверены, что эта гора им даёт всё: и жизнь, и благополучие в этой жизни. Поэтому Эльбрус и переводится как «гора счастья». По сей день горцы даже погоду на будущее определяют по «настроению» Эльбруса.
<...> Горы для их обитателей были мудрой школой, «Основным Законом», которому они всегда следовали, ибо Законы Гор грозны и строги. Горец не представлял себе жизни без гор. Недаром старинная народная пословица гласит: «Джигит, давно пришедший с гор, глядит на горы до сих пор».
Это нашло своё отражение и в народной педагогике северокавказцев, главным постулатом которой было отождествление гор с родным очагом. И вовсе не случайно удивление русских и иностранных путешественников о том, что горец скорее расстанется с жизнью, чем покинет свой очаг, а тем более, предаст его. Такому воспитанию способствовало то, что одной из самых суровых форм наказания у кавказцев являлось изгнание из своего сообщества человека, который нарушил Законы гор. Он был обречён на смерть или вечные мучения. <...> Природа народными педагогами отождествлялась с Родиной. Это всё нашло широкое отражение в устном народном творчестве: поговорках, пословицах, героическом эпосе. <...>
Любовь к Родине для горца священна. Важнее и сильнее её нет ничего на свете и коренится она во всём существе каждого человека, не растерявшего себя, не утратившего под внешним влиянием сокровенного начала в себе, не утратившего память о своей родословной. Любовь к Родине – это любовь всеохватывающая, пламенная, тоскующая, энергичная. Проявляется она как патриотизм. Именно в нём достигается высшая мера национального духа. Любовь к родной земле неотрывны от прекрасной природы Отечества.
Испокон веков на Северном Кавказе проживало множество национальностей, которые образовались из многих исторических слагаемых, среди которых мы особо выделили природу. В ней всё богатство, великолепие и разнообразие этой чудно украшенной земли сплелось, воспламенилось и завершилось; в ней родная природа с её особенной красотой и статью отслоилась, подобно годовым кольцам в срезе дерева. Природа отозвалась в обычаях, обрядах, творчестве и во всём существе горцев. <...>
Но всё–таки благодаря тяжёлым климатическим и рельефным условиям, горную природу было преобразовать значительно труднее, чем равнинную. По сравнению с широкими просторами равнины, в горах народ был загнан в узкие рамки своего существования, и потому его нравственность находилась на виду у всех. Поэтому здесь веками вырабатывались особые правила поведения людей, которые учитывали особенности необычного их Космоса. У каждого из горских народов Космос ассоциировался с нравственностью, с этикетом (“хабзэ” – адыг., «æфсарм» – осет., «намыс» – кар.–балк. и т.д.). Человек хорошей репутации не мыслился без знания этих норм. Нормы горского этикета были исключительно действенны и неуклонно поддерживались общественным мнением. Отступление от принятых норм поведения считалось позорным. О таких отступниках складывались сатирические песни, их даже бойкотировали. Поэтому горец предпочитал жертвовать жизнью, но не нарушать этикетных норм. <...>
В этой связи, корреспондент лондонской газеты «Таймс» Дж.А. Лонгворт, побывавший на Северном Кавказе (в Карачае) с Дж. Беллом в 1839 году, писал, что общепризнанные нормы поведения оказывают здесь в целом самое благотворное влияние, и они полностью отличаются от тех, которые существуют в любой другой стране мира. Это говорит о том, какое огромное значение придавали горцы воспитанию у своих детей нравственных установлений. С самого раннего детства ребята должны были усвоить правила поведения в обществе, в совершенстве изучить законы гостеприимства.
Подросшим мальчикам и девочкам полагалось знать все знаки внимания, оказываемые мужчиной женщине, женщиной – мужчине. Как ни в какой другой области воспитание нравственных воззрений у детей находилось под влиянием религиозных традиций, повышенного внимания к женской чести, почитание родителей и старших. По этому поводу историк М.М. Ковалевский констатировал: «Безусловное повиновение родителю и неограниченное право – вот те два начала, на которых построено отношение старого и молодого поколений». Такая суровость воспитания непосредственно была связана с природной средой, в которой вынуждены были жить горцы. По свидетельству кавказоведа Д.Я. Лаврова, трудные жизненные условия горцев накладывали отпечаток «на их своеобразном суровом спартанстве обычаев и привычек, в воздержанности к излишеству и баловству в образе жизни».
Красота горской природы способствовала и эстетическому воспитанию детей и юношества. «На самой примитивной ступени развития человечества красота природы была первой и единственной красотой, пробудившей первое, самое простейшее эстетическое чувство древнего человека», – пишет Г.Н. Волков. <...>
Таким образом, во многих произведениях горского фольклора явления природы, воспринятые в их эстетическом значении, сравниваются с человеческой жизнью. Природные явления выступают в качестве параллели к жизни человека, к человеческим качествам. Такие параллели помогают осознать, лучше воспринять человеческие достоинства, их красоту. Кроме того, эти параллели усиливают эстетическое воздействие на молодых людей и природы, и самих песен о красотах природы.
<...> Природа оказывала огромное влияние на формирование личности и человека. Поэтому природе и выпала честь быть тем главным и решающим фактором, который объединяет в единое целое все стороны формирования личности. Она создавала (и создаёт) гармонию между отдельными элементами воспитания; но так как человек сам есть часть природы, то эта гармония имеет особенный смысл.
Понятие священной горы существует практически у всех народов, населяющих Землю. Испокон веков люди приписывали неприступным вершинам сакральный смысл. Горы ближе всего к небесам, а значит, к богу, к чему-то таинственному и недосягаемому. <...>
В горах люди искали и находили проявления высших сил, здесь нередко хоронили праведников. Обожествляя горы, традиционное сознание породило систему религиозных табу, отголоски которых сохраняются в обычаях некоторых горных народов. Даже в наше время альпинистам не удаётся покорить некоторые священные вершины Гималаев из-за жёсткого сопротивления тибетцев, а в сибирских Саянах местные жители проводят молебны, чтобы очистить осквернённые туристами горы.
>>«Люди Запада любят покорять горы, люди Востока любят созерцать их», – говорят японцы. Однако рациональные европейцы не всегда стремились забраться в заоблачные выси. Сегодня, в эпоху расцвета спортивного альпинизма и горного туризма, трудно представить, что ещё триста лет назад подъём на гору ради удовольствия и новых впечатлений, да ещё с огромным риском для жизни, показался бы окружающим чистым безумием. Широкое понимание того, что дикой природой можно восхищаться, пришло уже в Новое время, это одно из завоеваний современной европейской цивилизации. <...>
К началу XIX столетия холодная эстетика льда, солнечного света, отвесных скал и ломаных линий не подвергалась сомнению. Не говоря уже о кристально чистом воздухе. Горы начали оказывать сильное – и часто гибельное – влияние на человеческие души. «Воздействие Маттерхорна на сознание столь велико, что даже самые серьёзные философы не могут его избежать», – писал в 1862 году английский писатель и художник Джон Рескин о жемчужине швейцарских Альп. <...>
Сегодня миллионы людей исповедуют культ гор. Образы неприступных отвесных скал и пронзающих небо заснеженных пиков глубоко укоренились в городской западной культуре, жадно стремящейся к воссоединению с дикой природой. <...>
Чем же альпинизм так привлекает людей? Как ни странно, не в последнюю очередь тем, что он опасен для жизни. Человек в ходе эволюции так долго боролся за безопасность своего существования, что сегодня многим физически не хватает бурлящего в крови адреналина и щекочущих нервы приключений. <...>
Некогда эти величественные нагромождения камней и льда были воплощением могущества богов и ограниченности человеческих сил. Горы внушали благоговейный мистический ужас. Однако люди уже давно не считают их бесполезными и опасными. Эти крутые склоны, эти белоснежные вершины стали для нас идеалами чистоты и красоты. Для современного человека горы — одно из прекраснейших творений природы, и ради любви к ним кое-кто готов даже пожертвовать жизнью.
Предисловия сравнимы с предгорьями. Отправляясь в горы, человек должен пройти акклиматизацию. Немаловажны и психологическая адаптация, и настрой, и подготовленность к восприятию, и знания... <...>
>>Считается, что эстетические вдохновляющие ресурсы природы неисчерпаемы. Но лишь при одном условии: когда им соответствует духовное самосознание людей на планете. <...>
<...> Н. Рерих: "Чем-то зовущим, неукротимо влекущим наполняется дух человеческий, когда он, преодолевая все трудности, восходит к вершинам... Где же такое сверкание, такая духовная насыщенность, как не среди этих драгоценных снегов?"
Очевидно, альпинизм привлекает не только трудностью, возможностью проверки сил и мужества, но и неожиданностью, неопределённостью, непредусмотренными ситуациями, когда, кажется, помогает какое-то шестое чувство. Впрочем, даже при достаточной интуиции и опыте настоящие альпинисты не отмахиваются от научных рекомендаций, разработок по адаптации. <...>
Кажется, далеки горы от академических лабораторий, где решались проблемы квантовой теории металлов и взаимодействия света с веществом, велись работы по термоядерному синтезу и элементарным частицам. Но они способствовали движению мысли исследователя, освобождали от интеллектуального перенапряжения. Многие учёные утверждают, что во время ходьбы лучше думается. Говорят о "ландшафтном мышлении". В горах этот процесс, вероятно, активнее и острее. <...>
Увлечение горами приходит не просто само по себе, а через преодоление трудностей. Мне довелось ощутить это во время одного из кавказских восхождений. Шли на подъёме из последних сил. Небо казалось клочком голубизны, как со дна колодца. Кто сказал, что горы восхищают? Тогда мы их ругали на чём свет стоит. Они, такие зловеще красивые, неприступные и суровые, принижали нас, а мы стремились вырваться из их плена, самоутвердиться, возвыситься над ними. Горы сбивали спесь, тщеславие. Когда "дыхалка на разрыв аорты", как сказал поэт, когда задыхаешься как выброшенная на берег рыба, не очень-то задерёшь нос. <...>
Как же оценивать горы? Может быть, по трудностям, опасностям, подстерегающим здесь людей?
Психологи и медики приходят к мнению: для нормальной жизнедеятельности человеку необходимы стрессовые ситуации, в которых повышается его поисковая активность. Только поэты и философы могут, да и то образно, называть человеческие возможности безграничными. Познанием этих возможностей занимается новое научное направление медицины — антропомаксимология, изучающая резервные возможности человека в условиях максимальных нагрузок, перед лицом неожиданных опасностей и пытающаяся прогнозировать его поведение. Ведь мастерство, умение преодолевать трудности гораздо ценнее, чем "безумство храбрых". И чувство страха не всегда плохо. Разумеется, если оно не чрезмерно. Такие состояния были необходимы в эволюции человека, они остались подкорковым предохранителем, своеобразным тормозом, который настораживает, предупреждает, мобилизует.
Без чувства страха не испытать по-настоящему остроту спортивного романтического азарта. Но надо знать, предвидеть грани и степени риска, пределы безопасности. <...>
Вот как характеризует ветер в горах чешский альпинист Я. Вольф в книге "Восхождение на Макалу": "Коварнейший страж горы и самый беспощадный враг человека. Он — брат высот, и в Гималаях он дома, как никто иной. Он — жестокое дитя сухих ледовых тибетских высот, тепла и влажности, которую приносит близость океана. Он — ледниковая засуха, от которой трескаются губы, подушечки пальцев и сохнет во рту и горле. Он — всепроникающая влажность, приносящая ежедневно массы снега на базовый лагерь и всю гору. Он — яростный и удручающий враг, действующий на нервы своим бесконечным глухим шумом, не похожим ни на голос реки, ни на шум плотины, ни на грохот поезда". <...>
Стихия нередко подводит к крайнему рубежу. Но человек держится, обязан удержаться. И вопреки, и благодаря трудностям. Они закаляют, повышают чувство ответственности, указывают на слабые места, стимулируют исследования, знаниям придают особую силу и значение. <...>
Для отдыха и жизнедеятельности людей в горах имеют значение и различные метеорологические явления. Поэтому неблагоприятными днями для альпинистов и туристов считаются дни со штормовыми ветрами, обильными осадками, туманами, грозами. Такая погода не препятствует спорту, но повышает сложность маршрутов, требует от людей большого опыта и закалки. А для массовых видов отдыха, для новичков эти дни — табу. <...>
"Порог смерти" — физиологически непреодолимый высотный рубеж — определяется в зависимости от закалённости и особенностей организма. <...>
В среднегорье плотность кислорода и углекислоты обычно не снижается до такой степени, чтобы вызвать горную болезнь. Более того, плотность этих газов здесь стабильнее, чем на равнине и в предгорье, поэтому и дышится легче. Умеренны температура и влажность. Благоприятен горный воздух. Это определяется свободным обменом молекул, отрицательной ионизацией, лучшими окислительными условиями, чем на равнине, диссоциацией, т.е. распадом молекул вблизи горных порожистых рек, повышенным электромагнитным излучением и ультрафиолетовой радиацией. Можно утверждать, что среднегорный (а в отдельных случаях и высокогорный) климат целебен для человека. <...>
Правильно подмечено, что путь в горах — это путешествие вдвойне: одновременно в горизонтальном и вертикальном направлениях. Поэтому при ходьбе по пересечённой местности знать путь в метрах или километрах недостаточно. Одно дело — подняться в гору, совсем другое — спуститься с неё, хотя расстояние одно и то же. Окмир Агаханянц, известный советский памировед, географ, а точнее, геоботаник, в своей книге "Один памирский год" пишет по этому поводу: "Путешествие в горах не всегда поддаётся равнинной логике: если вы прошли три четверти пути, это вовсе не значит, что осталась всего одна четверть. Иной раз вся эта арифметика рассыпается вдребезги, оставляя место лишь удивлению собственной наивной вере в прописные истины". <...>
Наша страна держит первенство в мире по числу восхождений на семитысячники. На них уже поднялись более 1000 человек. Центр спортивного альпинизма перемещается в горы Средней Азии, к вершинам и ледникам Памира. <...> <...> <...>
Медленно созревали перемены в горах. Ходили караваны, шла меновая торговля, уединённо и замкнуто жили люди в своих долинах. Но наступило, как пишут очеркисты, пробуждение. К сожалению, иногда очень уж бурное и как бы лихорадочное. Горы огласились взрывами, рёвом тракторов на склонах, уханьем техники на стройплощадках. Эта архиреволюционность говорила сама за себя: "Пусть будут взорваны самые "красивые" скалы, пусть исчезнут оглушающие водопады, пусть девственность тайги будет нарушена железными столбами с проводами электромагистралей! Это знаменует победу человека, даёт новое понятие о прекрасном", — так писал в 1927 г. А. Коптелов, автор книги "Золотые горы". На вмешательство человека незамедлительно откликнулась природа: стремительными селями и обвалами, лавинами и оползнями, климатическими аномалиями, а нередко и землетрясениями. Интенсивность природных процессов в горах, тектоническая подвижность способствовали катастрофическим явлениям. Горные инженерно-конструктивные дисциплины обретали самостоятельность научного направления.
Время углубляет взаимосвязи человека и природы. Техническое совершенство распространяется и на гармонию с ландшафтом. Природу при таком "инженерном" обхождении не придётся покорять и завоёвывать. Надо уметь с ней сотрудничать, и она сама пойдёт нам навстречу.
Идущих к вершинам ждут новые открытия. Неисследованные перевалы и ледники, тайны уязвимых ландшафтов. И эти пути должны отличаться этической и экологической чистотой.
Александр Шейнов, он же Киргиз (1958-1992), г. Москва. В классификаторе не найдёте маршрутов Шейнова, а в Гугле — его фото. О нём не знает мировое альпинистское сообщество. Прожил-то всего 34 года. 10 лет активных занятий альпинизмом, более 70 восхождений 5-6 к.т. При жизни стал легендой и неоспоримым авторитетом. После гибели остаётся недостижимым эталоном альпиниста для тех, кто в теме. <...>
Его называли кавказским Месснером. Фактически Киргиз ещё тогда делал то, чем знаменит сейчас Ули Штек. <...>
Он был отчаянно дерзким и в то же время целеустремлённым альпинистом. И дело не в том, какие горы он успел сходить, а в том, КАК он это делал. Понятия «стиля» в советском альпинизме тогда ещё не было, главным был результат. Киргиз одним из первых в стране возвёл альпинизм в ранг высокого искусства.
... Шейнов, конечно, уступает К. Дестивель по популярности в мировом альпинизме, но мы не рискнули бы прогнозировать их сравнительные рейтинги, если бы Шейнову обеспечить такой же, как ей, PR вместо дисквалификаций...
<...> ... я хотел идти дальше своей дорогой, даже если меня ждала гибель. За эти шесть недель у меня редко появлялась возможность разобраться в своих ощущениях, иначе я уехал бы ещё раньше. Я с трудом приходил в себя в паузах между интервью. Всё казалось мне абсолютно бесцветным. Я не желал больше никому подчиняться, даже самому себе. Обыденная жизнь, которой живут люди, погубила бы меня. Поэтому я и шёл своей дорогой и чувствовал себя сильным, только когда мой путь и моё "я" совпадали. Откуда бралась эта сила, я не знал и не ломал голову над объяснениями. Я пользовался ею. Раньше я обретал силу только в диких ущельях, одиноких долинах и высоких горах.
Ещё год назад я пытался всё обдумать, доискивался смысла жизни. Теперь же я принимал её такой, какая она есть, со всеми её уродствами, сумасшествием, её иронией, как жизнь ради жизни. Иногда она так проста, что сама отвечает на все вопросы, если только при этом ни о чём не думать. Пусть другие жалуются, мучаются, я слагаю с себя это бремя и иду на Нанга Парбат. Ну, вот я и принял решение. И отвечать за всё буду сам. Не знаю, почему меня опять так захватила идея восхождения в одиночку. Ведь год назад, казалось, я раз и навсегда отказался от этой затеи. Тогда я чувствовал себя чересчур слабым и слишком старым. Был уже конец июня. Гуляя днём по Мюнхену, я иногда смотрел на солнце. Меня это забавляло. Я щурился и в какой-то момент ловил себя на том, что смотрю вверх, в просветы между облаками, и мой взгляд останавливался на высоте 8.000 метров. Мне казалось, что я правильно определяю эту высоту по цвету неба. Я перестал думать о печальном в жизни, и моя раздвоенность исчезла. Она растворилась там, за облаками. <...> <...> <...>
>>... "Будет поздно, если ты сейчас же не начнёшь спуск". Пусть на небе покажется луна. Меня всё ещё завораживают тяжёлые облака, заполняющие расположенные на 1000 метров ниже меня долины и ползущие по спинам гор. Ночь медленно завладевает долинами, она похожа на неясные, прохладные, как роса, испарения, в которых расплываются все очертания. Тёплый солнечный свет задерживается только на верхних слоях облаков. Я никак не могу расстаться с вершиной. Вдруг в ярких солнечных лучах в воздухе сверкнули ледяные кристаллики. Теперь мне действительно пора вниз, думаю я. Найду ли я ночью палатку? Какие странные иногда принимаешь решения, когда речь идёт о том, чтобы выжить. Вершина кажется мне такой спокойной, а спуск – не имеющим значения. Как будто я сам ничего не значу, словно бы вышел из моря одиночества в покой Вселенной. Насколько хватает глаз, простираются облака, покрытые фирном вершины и никаких признаков жизни. Эта гора – символ враждебности всему живому, обитель холода и полной отрешённости – вызывает у меня особенное ощущение, будто я постиг смысл мироздания. Горизонт вокруг меня – это круг. Мои следы на снегу – единственное доказательство совершающихся изменений. Я страдаю оттого, что не могу ни с кем поделиться этими сильными ощущениями. Но то, что я испытываю, я бы, наверное, не сумел облечь в слова. Я пришёл сюда, где могу окончательно перестать мыслить. Туманный горизонт, дрожащий воздух – это по ту сторону человеческого языка. Невозможно объяснить даже приблизительно, что я ощущаю. Я просто сижу здесь и растворяюсь в этих ощущениях. Я проникаю в суть вещей... Хочется навсегда затеряться в этом полумраке над горизонтом. "Я", – говорю я себе, но даже этот единственный звук, исторгнутый моей гортанью, грозит разорвать меня. Когда сижу так, я становлюсь облаком, туманом. Безбрежный покой вызывает ощущение умиротворённости. А тишина заставляет меня с большой осторожностью прикасаться к вершине. Это я и всё-таки не я? Когда я снова хочу что-то сказать, вершина не даёт мне говорить. История моей жизни расстилается передо мной, как ветер. При этом я начинаю ясно понимать, что так и может длиться бесконечно. Но меня это не печалит. Мир заключает меня в свои объятия, и я вижу, как всё в нём бродит, клубится. Когда я стоял здесь 8 лет назад, мои ощущения были более яркими – или другими. А может быть, и теми же. Гюнтер в это время преодолевал последний на пути к вершине гребень. На какое-то мгновение мне показалось, что я парю на одном из этих облаков и вижу, как мы обнимаем друг друга. <...> <...> ... Я отрезан от остального мира, совершенно один – как это мне знакомо!
------------------------------------------------------------- ВОКРУГ ГОРЫ`-УБИЙЦЫ (и в общем-целиком — замечательный-увлекательный сайт; очень рекомендую)
>>В Западном Непале, на границе с Тибетом, туристы — редкое явление. Там есть деревни, в которых никогда не слышали английского языка, не видели белого человека. Люди там меньше удивились бы летающей тарелке, чем туристу с рюкзаками и камерой.
Горные жители добры, гостеприимны и щедры, несмотря на бедность и простоту жизни. В горах нельзя отказать человеку в тепле, в пище, в месте для сна и отдыха. Кем бы ты ни был, они разделят с тобой всё, что у них есть, потому что они знают, как тебе тяжело. <...>
Когда проводишь много времени в путешествиях с незнакомыми людьми, становишься более терпимым, гибким, легче воспринимаешь всё, что преподносит жизнь: и так хорошо, и по-другому неплохо. Иногда из Западного Непала я не возвращаюсь месяц, а то и дольше, брожу по горам, живу в горных поселениях. <...>
Мне интересны контрасты: приятно возвращаться в цивилизацию, а из неё потом приятно уходить в дикие места. Если возвращаешься в Катманду, перемена не так разительна: непальцы — спокойные, приветливые люди. А вот возвращаться в Россию тяжело: я не был в Москве год, приехал и столкнулся со стеной негатива и недовольства. Уровень жизни москвичей в десятки раз выше, чем непальцев, но и разница в принятии жизни просто колоссальная.
Традициями и философией людей этой части мира я заинтересовался ещё до того, как полюбил горы. <...> Высоко в горах нет суеты, ничто не отвлекает от наблюдения за горами и собой. Это экспедиция и это же — медитация.
>><...> ... Сказочная погода – март, «бархатный сезон»! Безоблачное небо, щедрое солнце, ослепительно белые горы, зажавшие с двух сторон наше благословенное ущелье, – седьмой год здесь живу, а не устаю любоваться (в хорошую погоду, конечно, в плохую – глаза бы мои не видели этого унылейшего на свете пейзажа). Особенно хороши горы. Издали я даже Актау люблю, хотя на его склонах прописаны все мои пятнадцать лавинных очагов, в том числе и четвёртый, с которым у меня особые счёты. Впрочем, и остальные ко мне не очень расположены. Мама уверена, что при виде меня они настораживаются и ждут первого же неосмотрительного шага, чтобы сорваться и сломать ребёнку шею. Возможно, что так оно и есть на самом деле. Несмотря на мою трусливую бдительность – честное слово, я очень бдителен, так как испытываю подсознательную симпатию к своей особе, – они уже раз двадцать срывались с цепи, как собаки, готовые разорвать меня на части. <...>
В массе своей туристы к моей деятельности относятся с почти единодушным неодобрением, полагая, что я внедрён сюда для того, чтобы мешать им кататься на лыжах. Я – главное пугало ущелья Кушкол, самостраховщик и бюрократ, несговорчивейший на свете тип, который по велению левой ноги закрывает обкатанные трассы и срывает людям отпуск. Зато бармены меня обожают: когда трассы закрыты, в барах и ресторанах яблоку негде упасть – а куда ещё деваться, не сидеть же в номерах... <...>
<…> Называемся мы лавинщиками. Нас вообще мало, по всей стране и трёх-четырёх сотен не наберётся. Мы – очень дефицитны... <…> … Платят нам деньги за то, что мы предупреждаем о лавинной опасности и принимаем меры к её ликвидации. Помимо того, мы обязаны не допустить собственной гибели, хватать за шиворот лихачей, любящих лавиноопасные склоны больше жизни, и собирать материалы для диссертаций вышестоящих товарищей. Хотя специальная литература достаточно обширна, в бессмертную душу лавины проникла она ещё слабовато: о последствиях мы пока что знаем куда больше, чем о механизме её действия. Впрочем, не дальше нас по пути познания ушли вулканологи и исследователи цунами и тайфунов, не говоря уже о многострадальных синоптиках, ибо куда проще дать прогноз на ближайшую тысячу лет, чем на завтрашний день. <…>
«Что такое лавина? Пласт снега, сброшенный мальчишками с крыши и вбивший прохожего, как кол, в мостовую, – это и есть снежная лавина в её элементарном виде. Мысленно увеличьте её размеры в тысячу раз – и вы получите вполне приличную лавину, достойную внимания исследователя…» <…>
… лавины заинтересовали человека лишь тогда, когда стали ему мешать, то есть тогда, когда человек начал обживать горы. Одновременно и лавины заинтересовались человеком – так называемым нездоровым интересом. Возникнув в тот период, когда Земля выдавила из себя горные хребты, а с неба пошёл первый снег, лавины миллионами лет привыкали к уединению и посему в штыки встретили его нарушителей: чего иного ждать от мирно спавшего в берлоге медведя, которого люди разбудили свистом и улюлюканьем? «Да обойдут тебя лавины» – так напутствуют жители гор своих ближних. Хорошо, если обойдут! Да минует вас чаша сия – оказаться на их пути.
Лавины – неприхотливейшие существа: для того чтобы вызвать их к жизни, нужны лишь снег да горы с подходящими склонами. Снег для лавин – манна небесная, единственный источник пищи. Во время снегопада он собирается в лавиносборе, на самой верхотуре, чтобы затем выбрать подходящий момент, ринуться со страшной скоростью по лотку вниз и образовать на месте схода лавинный конус мощностью иной раз в несколько десятков метров. Много снега – лавина расцветает, наливается соками и, достигнув, как говорит Гвоздь, половой зрелости, начинает беситься и сходить с ума; мало снега – лавина съёживается, усыхает и лишь при исключительной удаче – скажем, если с ней задумал поиграть в кошки-мышки ухарь-удалец, может сорваться и утащить его в преисподнюю. Как пчела, погибает сама, но и наказывает личность, которая отнеслась к ней без должного уважения. Правда, жалит она побольнее.
Про лавины я могу ораторствовать часами, пока слушатель не озвереет, так что буду закругляться. Каждому, кто ими интересуется всерьёз, я готов предоставить список специальной литературы из двух-трёх тысяч названий; меня же на данном отрезке времени интересуют лишь лавины ущелья Кушкол, так как именно за них я несу персональную ответственность.
Гора Актау – это не точно, на самом деле Актау – это отрог Главного Кавказского хребта длиной в несколько километров, со склонами средней крутизны, градусов под двадцать пять – тридцать. Именно такие склоны и обожают лавины – с них так приятно соскальзывать, можно набрать скорость. Обладай лавины живой душой – а чем дольше с ними имеешь дело, тем сильнее веришь, что именно так оно и есть, – вряд ли бы они нашли более подходящее место для своих проказ.
<…> … именно с началом горнолыжного бума, когда этот вид спорта вдруг стал престижным, спокойная жизнь в горах кончилась. Кого лавины по-настоящему терпеть не могут, так это лихачей, забывающих обо всём на свете при виде покрытого снегом склона; впрочем, кроме доброго снегопада, они вообще никого и ничего не любят. <…>
… «Будь немножко трусом», – заклинает меня мама. Транспарант с этим заклинанием висит у нас на станции рядом с хрестоматийным афоризмом Оболенского: «Лучше сто раз попасть под дождь, чем один раз под лавину».
<…> … безопасной лавина бывает только тогда, когда она мертва, то есть спущена вниз.
<…> Делается это так. Мы проходим лавиноопасный склон, соблюдая железное правило: один – на лыжне, остальные страхуют его верёвками. Только так. Если лавина созрела, она может сорваться от малейшей нагрузки, и гигантская утрамбованная плита – мы называем её снежной доской – устремится вниз. В этой игре лавина единственный раз в своей жизни ведёт себя по-честному: прежде чем сорваться, она издаёт утробный звук: «бух! вум! ух!», оставляя лавинщику на размышления несколько потрясающе быстротечных секунд... <...>
------------------------------------------------------------------- Валерий Бабанов: Уйти, чтобы вернуться
>>"Я всем телом рванулся вправо, к той спасительной черте, за которой ещё долю секунды назад было такое умиротворение и кажущееся спокойствие.
Прошло уже столько времени с того дня, а в ушах до сих пор отчётливо слышен пробирающий до костей крик Давида: "Avalanche!!" — "Лавина!!"
В одно мгновение весь склон пришёл в движение. И в том месте, где только что ноги уверенно выбивали ступени вверх, всё взорвалось в одном хлопке: склон, лопнувший как барабан, и потёкший, увлекая вниз сотни тонн снега, а вместе с ними — и наши мечты о прекрасной вершине. Дальнейшее произошло за 3-4 секунды — те, что врезаются в память и остаются там навсегда. Нас протащило около 400 метров и вынесло в верхней части ледника. Выбросило на поверхность в конце траектории падения. Повезло. Стоны Давида и его неестественно вывернутая ступня дали мне понять: наша попытка восхождения на этом закончилась, и предстоят тяжёлые спасработы. Да и сам я едва стоял на ногах: отбиты оба колена, плохо работала левая нога, ушибленная о скалу во время падения. Впереди был тяжёлый спуск вниз.
В прозрачном декабрьском небе всё так же светило солнце, плыли облака причудливых форм, и почти ничто не говорило о том, что несколько минут назад здесь разыгралось событие, едва не стоившее нам жизни. <...> <...> Царство красоты и безмятежности. Ничто, казалось бы, не предвещало беды. Тишину морозного воздуха нарушал только скрип кошек о жёсткий снег. Под ногами медленно разматывались метры, ведущие к еле видимой точке вверху, где голубое небо смыкается с перевалом. Только где-то в глубине сознания засело странное предчувствие. ... прошли больше половины пути, когда тишина взорвалась хлопком лопнувшего склона, и всё перемешалось в одном белом месиве. Нам просто повезло...
Двое суток продолжались спасработы по спуску моего друга Давида из этого богом забытого цирка в верховьях ущелья Кара-Су. Даже погонщики-киргизы были здесь первый раз.
Мы уходили вниз. Казалось бы, опять без видимого успеха. Но каждая такая попытка, даже небольшой промежуток времени, прожитый в этом мире за гранью, что-то оставляет в душе. Глубоко. Поэтому мы возвращаемся сюда снова и снова. <...>"
<...> А потом горовосходители спустились с вершины и попали в гостеприимные объятья сванского князя Татархана Дадешкелиани. Вино и красота юной австрийки ударили кавказцу в голову, и он распорядился: подарить Ушбу! Как сообщил в том же году журнал "Записки Крымского Горного Клуба" (Одесса, 1903 г., №7-10), Дадешкелиани скрепил этот подарок официальным документом, составленным по всем правилам юриспруденции: "Я, князь Татархан Дадешкелиани, отдаю госпоже Ценци фон Фикер из Инсбрука в собственность гору Ушба, имеющую координаты 16 19'25"89 восточной долготы и 43 7'34"62 северной широты и являющуюся самой высокой вершиной этого района, и всё, что примыкает к этой вершине с севера, запада и юга в альпинистско-топографическом смысле. Эцери в Сванетии, 12/25 июля 1903 г."
Документ, подтверждающий права Ценци фон Фиккер на Ушбу, долгое время хранился в Альпийском Союзе в Мюнхене.
Народ, конечно, не одобрил экстравагантного подарка. "Как ты мог нашу Ушбу отдать какой-то чужеземке?" – спросили князя сваны. "Гора где стояла, там и стоит. А женщине приятно!" – резонно ответил князь.
И нашим современникам нечего волноваться: гору не сдвинешь, и в кармане не унесёшь. Да и наследников у фрау Зильд не осталось. Осталась только красивая история о галантном и щедром кавказце. Но кто б сомневался в горских мужчинах! (журнал "Горец")
<...> Подготовка к [...] экспедиции начинается задолго до [...]. Основная работа вначале происходит на ментальном уровне, то есть зарождается некая идея в голове, а затем начинается тщательное её обдумывание со всех сторон, во всех деталях.
Это очень важный этап в подготовке. Именно отсюда черпается энергия для психологического настроя и физической подготовки. Когда идея созрела, а затем и отстоялась в голове, то уже ничто не может тебя остановить. Скажем так: ты начинаешь проявлять чудеса не только в тренировках, когда ты можешь носиться часами по пересечённой местности, наращивая выносливость, но и в искусстве менеджмента и дипломатии, когда необходимо убедить спонсоров в важности созданного проекта и заручиться поддержкой ещё многих неофициальных лиц.
>>Физическая подготовка и психология – всё очень сильно взаимосвязано. Не имея достаточно хорошего физического уровня, никогда не будешь чувствовать [себя] уверенно психологически. Физическую форму набрать гораздо проще и быстрее, нежели психологическую. Последняя набирается иногда годами, аккумулируясь из поражений и побед, из горечи потерь и мгновений удач. Это то, что накапливается с трудом, а потому ценится превыше всего. Но то, что уже набрано, уже никуда не денется. Оно всегда будет с вами.
Мне приходилось разговаривать со многими альпинистами экстра-класса, и все они без исключения ставят на первое место психологическую подготовку. Особенно это становится актуальным, когда речь заходит о сложных и опасных высотных восхождениях. В распоряжении человека не так уж много средств, которые он может противопоставить высотной гипоксии, космическому холоду, ураганным ветрам, опасности попасть в скрытые трещины или быть сметённым со склона снежной лавиной. Одно из таких средств – внутренняя сила и устойчивая психика. И всё равно, человек – это очень хрупкое создание.
<...> ... Дело в том, что на каком-то этапе альпинистской карьеры ты понимаешь (будем называть вещи своими именами), что на всех восхождениях, которые ты совершал до этого, пусть они даже были суперсложными технически, но на относительно небольшой высоте над уровнем моря (до 5000 метров), ты мог с большой вероятностью прогнозировать как успех, так и неуспех. И вот здесь-то и теряется некая составляющая того, что так неудержимо тянет человека в горы. Пропадает некий шарм неизвестности.
Получается: ты подходишь к стене, смотришь на вершину, которая теряется где-то высоко в небе, прикидываешь, сколько времени тебе надо для того, чтобы на неё подняться, и лезешь. Но беда в том, что ты уже знаешь с большой долей вероятности, что ты на неё поднимешься. Вопрос только времени. А где же неизвестность?
Так вот, неизвестность находится в больших горах. Там, где стены превышают 2000-2500 метров, а высоты зашкаливают за 6000. Я уж не говорю про семи- и восьмитысячники, там — просто "выход в открытый космос". Часто, начиная восхождение в двойке по огромной стене в Гималаях или на том же Тянь-Шане, ты абсолютно не можешь прогнозировать какой бы то ни было результат. Иногда бывает так, что у тебя в руках "билет" только в одном направлении — только до вершины. Обратной дороги нет, спуск вниз только через вершину. Просто-напросто нет столько снаряжения, чтобы спуститься обратно по пути подъёма.
Вот это и есть она, неизвестность, тот "запах", что так дурманит. Кроме технических навыков, в нас начинает работать машина выживания. Включается интуиция, человек подобен сжатой до предела пружине. В процессе такого восхождения нечто меняется внутри нас самих. Поэтому становится понятным, почему многим из тех немногих, кто был на Южной стене Лхоцзе или на чём-то подобном, уже неинтересно играть в другие игры. Здесь уже иной калибр.
Понятно, что к этому приходишь постепенно. Вначале у каждого — свой Эльбрус, затем у каждого — своя Ак-Су, ну а дальше – это уж как получится...
<...> <...> Знаю, что я ещё и близко не подошёл к тому, что можно было бы назвать личным пределом. А раз так, то во мне продолжает жить сильное желание стремления к чему-то новому, большому и неизвестному. Каждое сложное восхождение – это новый опыт, который мы получаем через соприкосновение с опасностью, переживаемые страдания. А этот опыт – бесценный.
Восхождение на большие горы по сложным маршрутам – это погружение в другой мир. Погружаясь в него, человек постепенно, но необратимо, меняется. Проходит время, и в какой-то момент он с удивлением обнаруживает, что стал другим и уже не может жить без того мира, в котором существуют большие, белые горы. Человек спускается с вершин, в цивилизацию, но только лишь для того, чтобы вскоре вернуться обратно. Эти изменения сильно чувствуются в Гималаях, где присутствует огромная энергетика. Гималаи способны дать человеку очень много, но взамен они забирают его душу и сердце.
>><...> К сожалению, а может и нет, но и в 98-м, и в следующие годы, когда я предпринимал попытки скоростного прохождения Победы, была отвратительнейшая погода, и соваться на Гору было чистым безумием.
<...> Для акклиматизации во всех своих попытках я совершал по три восхождения на Хан-Тенгри, зная, что только совпадение всех условий (а это – погода, состояние маршрута, физическая форма, акклиматизация, правильная тактика прохождения траверса, знание маршрута) помогут удачно проскочить все эти километры. В противном случае – ну, вы сами понимаете...
<...> ... Тихая безветренная погода и большое количество снега, выпавшего в весенний период, создали опасную ситуацию на больших высотах. Склоны оказались перегруженными сыпучим высотным снегом <...>. Ежедневные послеобеденные осадки лишь ухудшали создавшуюся ситуацию. К сожалению, внизу, на ледниках Южный Иныльчек, Звёздочка и др. было достаточно тепло, снега было мало, и это искажало представления о ситуации наверху. <...>
<...> 16 августа в 4-30 из б.л."Ак-Сай" на морене л. Звёздочка [...]. Погода была отличная, снежные мостики держали прекрасно, и, ни разу не провалившись, я к 13-30 был в получасе от перевала Чон-Терен, и лишь раскисший снег не позволил мне подняться на перемычку. Пиво (минус 1кг), музыка, тёплый вечер и ночь хорошо восстановили силы.
17 августа вышел в 8-30. Подмороженные следы ебуржцев хорошо держали вес, и в 11-00 я был уже на перевале.
Первый, очень крутой, взлёт принёс первый неприятный сюрприз. Чем круче становился склон, тем больше становилось снега. Метров через 100 его было по пояс, ещё через 50 — по грудь, через 20 — по шею. Техника движения в таком снегу чрезвычайно проста. В начале, если это снежная доска, надо руками сгрести снег себе под ноги. Если снег просто пушистый или рыхлый, его просто прихлопываешь. Далее руками задираешь ногу, т.к. в одежде, ботинках, кошках (или снегоступах) высоко поднимать ноги не получается. Если нога проваливается, то её убираешь, подсыпаешь снега — и всё по-новому. В рыхлом, сыпучем снегу это приходится делать всё время, часто по нескольку раз на один шаг. Двигаться надо с максимальной осторожностью, стараясь не пробивать снег на всю глубину, формировать ступени осторожно, без резких ударов и хлопков, подниматься вертикально вверх, не подрезая склон. Это достаточно тяжело, когда ты лицом упираешься в кромку снега и работаешь в таком стиле несколько часов. На таких склонах невозможно повернуть назад: не получается плавное движение вниз, и очень много шансов уехать "скорым" со всей кучей пушистого мягкого снега. Через пару взлётов я понял, что точка возврата была на перевале.
Шикарная погода тем временем безнадёжно испортилась. Ветер нагнал тучи, пошёл снег, видимость пропала. Было не холодно, но сказывалась усталость, и в 17-00, где-то на 6300, под небольшим наддувом, я поставил палатку. Весь вечер сводило руки: сказалось непривычное движение, где руки такие же участники, как и ноги. Надо заметить, что руки работали в таком качестве практически весь подъём, и каждый вечер в палатке я получал массу "приятных" ощущений.
Чай под хорошую музыку и тетрадь для стихов хорошо скрадывают одиночество.
18 августа весь день сильный снег, ветер. День отсидки. Пару раз откапывался. В палатке холодно. Помогают коньяк, музыка и стихи.
19 августа вышел в 8-00. Погода с утра держится, но после обеда привычно портится. Склоны заряжены до предела. Последний, предвершинный, взлёт прямо вверх не получался, снег не топтался, и я просто тонул в сугробе. Вытянутыми вверх руками держался за кромку, а ноги дна не доставали. Пришлось надеть снегоступы и, по пояс в снегу, руками выдергивая ноги, тупо подрезать до ближайших скал.
Обычно я считаю какое-то количество шагов, а потом отдыхаю — и по-новому... А тут пришлось шаги считать вслух, и даже орать — силы кончились. Весь взлёт, метров 250, шёл шесть часов, а где подрезал — метров 50 — три часа. По скалам поднялся ещё на пятьдесят, искал место для лагеря.
18-30, зверски холодно. Погода — караул! Очень долго не мог поставить палатку. Думал — всё! Кранты! <...>
20 августа вышел в 8-15. Холодно, погода нормальная. Иду по скалам. Класс. Совсем другое дело. Под Большим камнем, в ста метрах от вершины, нашёл заброску 2000 года. Взял два баллончика газа, пластиковую бутылку с чёрной смородиной, банку сгущёнки и чай "Ахмад" в пакетиках. Спасибо, друзья!
11-30, ЕСТЬ ВОСТОЧНАЯ!
Какое удовольствие идти по колено в снегу, по тёплой, солнечной китайской стороне. Повстречал казанцев. Идут как в воду опущенные, ну и понятно...
По их следам ещё час — и я на подготовленной площадке. Дальше следов уже нет — занесло. Решаю остаться... <...> Вечер хорош! Облака наплывают из-за Победы, но уже ясно, что сегодня непогоды не будет. Опять музыка, чай с вареньем, стихи...
Мне кажется, что человеку иногда надо побыть одному, подумать о своей жизни: что в ней правильно, что нет. Причём одному, и в таких условиях, когда он сам и только сам принимает те или иные решения, от которых напрямую зависит его жизнь. И это не обязательно должен быть альпинизм. Ну, это моё мнение, и, как говорится, мнение редакции может не совпадать с мнением автора.
21 августа, погода отличная, вышел в 8-00. Опять пошли взлёты, забитые под завязку лавиноопасным снегом. <...>
... Подъём стал чрезвычайно опасным, и я решил подрезать его наиболее крутую часть. На предыдущем взлёте это прошло очень удачно. Несколько движений вправо... Не успеваю отскочить, и гигантская стиральная машина закрутила и потащила вниз... Несколько мгновений, и я уже метров на сто ниже, заклиненный в камнях северного склона. Ещё чуть-чуть влево-вправо и... был бы “последний полёт альбатроса”.
11-00. Сижу в сугробе, как котлета в гарнире, левая нога у уха, больно, но не смертельно. Локоть болит. Но ледоруб в руках, и даже рюкзак на месте, за спиной. Выковыриваю из фотоаппарата и себя снег, фотографирую траекторию полёта и быстренько ковыляю вверх. Все разборки, анализ ошибок потом, внизу. <...>
13-00. Начинаю подъём на Главную Победу. Много снега, наст, но достаточно безопасно. <...> Идти в снегоступах одно удовольствие: без них — по пояс, в них – по колено. <...> Вечер ветреный, но ясно и очень холодно.
22 августа. Солнце, ветер, холодно. Вышел в 7-30. Гребень прост, снега мало, в основном — фирн. 11-50. ВЕРШИНА. Ради этих секунд стоит жить.
Спуск с Главной Победы — полная неожиданность. И раньше-то было неслабо, а сейчас вообще какие-то вертикальные гребни с кучей снега. Пришлось уйти в Китай, и оттуда, по очень крутому и глубокому снегу, траверсом, выйти на более пологую часть гребня. Опять плавание в сугробах, хорошо хоть придержаться можно было кое-где за скалы. Дальше, метров триста, — на передних зубьях, дальше — пешком, и в мульду под “обелиском” — на попе. <...>
Погода тем временем абсолютно испортилась: снег, ветер, туман. Видимость – ноль.
“Верблюд”, главный снежно-ледовый жандарм в гребне между Главной и Западной Победами, проходил на ощупь. Только чувствовал, что вниз очень круто и, если попадались лавинные участки или глубокий снег, уходил вверх, к карнизам. Очень плохой траверс, но прошёл ведь.
<...> ... поплёлся дальше, рассчитывая до темноты приспуститься с Западной Победы и заночевать в более защищённом от ветра месте. Увы, темнота наступила в этот день значительно раньше. В 17-30 можно было разглядеть только свои руки. Пришлось ставить палатку. Ветер словно сошёл с ума...
Проснулся от мысли, что кто-то лопатой бросает мне снег в лицо. Открываю глаза. Передо мной, на месте рюкзака, сугроб, на мне — тоже, по палатке гуляет ветер. Скашиваю глаза: на месте входа — экран, а на нём, в лунном свете, — серебристый Хан-Тенгри...
Кое-как подполз к выходу. Сильный ветер раскрыл, выдавил молнии. Пытаюсь застегнуть — не получается, на бегунках намерз лёд. Пришлось отогревать их голыми руками. Еле-еле получилось. Палаточные дуги к этому времени уже вылетели, и палатка стала просто мешком, что спасло её от окончательного разрыва. Ещё два раза открывались молнии, пришлось поплевать на них, заморозить, так сказать, входы.
Ночь прошла нескучно, в борьбе за существование. Досадно было бы пройти такой траверс, и в последнюю ночь превратиться в кусок мороженого мяса.
23 августа. Погода поганая. Очень сильный порывистый и холодный ветер сдул за ночь весь снег, унёс снегоступы. С трудом, временами на четвереньках, выхожу, выползаю на Важу. Какой замечательный спуск. Фирн. С каждым метром ветер тише и тише. 6600 метров. Палатка. Грузины. Друзья. <...> ........................................................................... 18-30. Базовый лагерь. FINITA LA COMMEDIA
P.S. А скоростной, за сутки, траверс ВОЗМОЖЕН! Теперь я это точно знаю. Надо только соблюсти все условия...
- Возможны непредсказуемые варианты, которые могут круто изменить твою жизнь? - ... В действительности же все мы в определённом возрасте уже как трамваи на рельсах. И куда ехать, и стрелочки, в основном, выбирает дорога, а не мы.
- Как из разновидностей альпинизма ты выбрал именно высотный? - Скажу так: в какой-то момент мне осточертел альпинизм. Всё стало как-то нудно повторяться... И тут я впервые отправился в высокие горы. Мы поехали на юго-западный Памир. <...> и мне понравилось! Это ощущение... весь мир под ногами... Вот тогда-то и определилось, что высота — это то, что меня по-настоящему тянет...
- Ты ходишь соло, ходишь в двойке, и в экспедициях работаешь в большой команде. Где тебе комфортнее? - Ненавижу вермишель и макароны. Или рис. Столько их съел на сборах, в экспедициях… Так и здесь... Ходишь в команде, оскомину набьёт — начинаешь плеваться, хочется чего-то другого. А потом походишь один или в двойке, или гидом... а потом снова попадаешь в команду и чувствуешь: как в команде-то здорово! Ни один способ не лучше другого — надо не переедать сверх меры. >>- Каким ты видишь идеального партнёра для восхождения в двойке? - Чтобы было о чём с ним поговорить. Если совпадение только спортивное, техническое, а душевно у нас нет общего... это напоминает эрзац-питание на высоте. Мне нужно, чтобы общение по душам было надолго и было интересно... ... Сейчас мне стало интересно ходить на высоту с девочками. При условии, конечно, что эти девочки подготовлены физически. С ними можно поговорить совсем иначе, чем с ребятами. Вроде бы те же темы, но точка зрения совсем иная. Это новый опыт, приятный :)
- Гималайский альпинизм открыл тебе новые горизонты? - Да. Я же уже говорил. Экспедиция на Макалу в классной компании — это вообще другой масштаб измерений. Это вообще почти космос. Приходит понимание, что стоишь на такой высотище, где уже, кроме самолётов, никого/ничего и не бывает. Фантастические краски, виды, звуки... Голова как-то по-другому работает. Не хочу сказать, что сносит, но эйфорическое что-то есть. <...>
- Ты носишь книги на 8000 м. В фильме «Русский восьмитысячник» у тебя на Южном седле увесистый такой том… неужели не в лом? - Тяжело, но надо же чем-то заниматься на высоте.
- ??? Разве подъём на 8000 – это не самодостаточно? Там передвигать ноги – уже занятие. - Ну, ещё много чего надо на 8-ми тысячах освоить. Когда один или вдвоём, часто ношу с собой электронную книгу. Читаю всякую глупость – детективы, фантастику. А на Эвересте, на Северной стене в преферанс играли. В карты классно – голова занята, поэтому и не болит :)
- Как ты относишься к утверждению Букреева, что на высоте риск погибнуть у сильного больше, чем у слабого? - Не согласен. Разные причины гибели. Слабый погибает на высоте от болезней, обморожений, глупостей… А сильный — от аварий. Сильный высотник понимает, есть у него здоровье или нет. Чувствует, адекватно оценивает. Слабый не понимает.
- Почему так мало людей придумывают свои оригинальные проекты в альпинизме? - Индивидуальностей осталось мало. В техническом классе ещё что-то есть… а в высотном — почти вакуум. Большинство занимается альпинизмом отпуска, по аналогии с «походами выходного дня». Трудно вписать мечту в такие рамки.
- Главный и абсолютный ключ к успеху — мечта. Нет ничего более сложного, чем простота мечты? - Люди похожи на животных. Одни спокойно пасутся, им хватает лужка. Другим непременно надо лезть в тайге напролом... А есть такие, которым надо путешествовать. Мы в Антарктиде встретили пингвина в 100 км от берега. Замёрзшего. Зачем он туда пошёл? Может, ему было просто любопытно – а как там, куда никто из них не ходил? То же и у людей. Это специфическая потребность.
- Как рождается идея нового маршрута, проекта? - Ну как… Вот мы долго смотрели на Победу. Это же не Северная стена Хана, где всё исхожено. Тут же всё новое. Страшная фантастика! Нашли лазейку. И на третий год сходили. А ведь куча народу тоже смотрела на него. Фиг знает, с какого года. И желание возникало, но с каждой новой лавиной, оно уменьшалось и уменьшалось... Нового полно вокруг. <...>
- Оттачивается ли интуиция за годы? Что тебе подсказывает чутьё? - Ну да, каждый год, когда я уезжаю в горы, мне внутренний голос говорит: «Не едь!»
- Точка возврата. Очень трудный момент для высотников. У тебя были трудности, сомнения? - Это вечная тема. Всегда думаю: «вот дойду дотуда и поверну обратно». Дохожу — и иду дальше. На Лхоцзе Шар на 7900 мы прожили 3 ночи. Остались ещё на одну. Сил уже мало. Утро. Ни ветерка. Солнце в склон. А это 1-е ноября. Договорились, что пойдём, но железно повернём назад в 14-00. Я шёл первым. Вершина уже близко. Не буду поворачивать. Решил, что надо оторваться от группы метров на 100, чтобы не доорались. Иду. Оглядываюсь: все тоже идут. 15-00… 16-00... идут. Погода сказочная. На вершину вышел в 18-15. Остальные подтянулись. Через 15 минут зашло солнце. Спускались ночью. Мороз — градусов сто! Ну, ирреальный холод. В палатку залезли в 4 ч. ночи.
И на траверсе Победы была такая ситуация. Когда топтал эти бесконечные снега. Думал: надо поворачивать, дальше будет поздно. А потом раз – и понял, что уже невозможно повернуть, т.к. по этим снегам не спуститься просто-напросто. Вверх ещё можно ползти, а вниз — слишком опасно. Пришлось идти траверс до конца.
Когда бегал на Победу в 93-м... на Важу поднялся, мокрый весь, холодно, замерзаю конкретно. Надо поворачивать... Вдруг из пещеры вылез алпинист... Думал, пригласит в пещеру погреться. И я бы дальше не пошёл. А он молча хмуро посмотрел – и ни слова. И я пошёл дальше...
- Как ты относишься к женщинам-высотницам? - В основном, они малоприятны. Дуры. Но есть несколько женщин, которыми я искренне восхищаюсь. Например, Эльвира Насонова. Среди тех, кто не просто сходил пару семитысячников, а посвятил себя высотному альпинизму, она действительно выдающаяся фигура. Сильная спортсменка, грамотная и исключительно женственная. Это сочетание просто очаровывает. <...>
<...> Уж солнце начинало прятаться за снеговой хребет, когда я въехал в Койшаурскую долину. Осетин-извозчик неутомимо погонял лошадей, чтоб успеть до ночи взобраться на Койшаурскую гору [...]. Славное место эта долина! Со всех сторон горы неприступные, красноватые скалы, обвешанные зелёным плющом и увенчанные купами чинар, жёлтые обрывы, исчерченные промоинами, а там высоко-высоко золотая бахрома снегов, а внизу Арагва, обнявшись с другой безыменной речкой, шумно вырывающейся из чёрного, полного мглою ущелья, тянется серебряною нитью и сверкает, как змея своею чешуёю. >>Подъехав к подошве Койшаурской горы, мы остановились [...]. <...> Я должен был нанять быков, чтоб втащить мою тележку на эту проклятую гору, потому что была уже осень и гололедица, — а эта гора имеет около двух верст длины.
<...> ... На вершине горы нашли мы снег. Солнце закатилось, и ночь последовала за днём без промежутка, как это обыкновенно бывает на юге; но благодаря отливу снегов мы легко могли различать дорогу, которая всё ещё шла в гору, хотя уже не так круто.
<...> Кругом было тихо, так тихо, что по жужжанию комара можно было следить за его полётом. Налево чернело глубокое ущелье; за ним и впереди нас тёмно-синие вершины гор, изрытые морщинами, покрытые слоями снега, рисовались на бледном небосклоне, ещё сохранявшем последний отблеск зари. На тёмном небе начинали мелькать звёзды, и странно, мне показалось, что оно гораздо выше, чем у нас на севере. По обеим сторонам дороги торчали голые, чёрные камни; кой-где из-под снега выглядывали кустарники, но ни один сухой листок не шевелился, и весело было слышать среди этого мёртвого сна природы фырканье усталой почтовой тройки и неровное побрякиванье русского колокольчика.
- Завтра будет славная погода! — сказал я. Штабс-капитан не отвечал ни слова и указал мне пальцем на высокую гору, поднимавшуюся прямо против нас. - Что ж это? — спросил я. - Гуд-гора. - Ну так что ж? - Посмотрите, как курится. И в самом деле, Гуд-гора курилась; по бокам её ползали лёгкие струйки — облаков, а на вершине лежала чёрная туча, такая чёрная, что на тёмном небе она казалась пятном.
Уж мы различали почтовую станцию, кровли окружающих её саклей. и перед нами мелькали приветные огоньки, когда пахнул сырой, холодный ветер, ущелье загудело и пошёл мелкий дождь. Едва успел я накинуть бурку, как повалил снег. Я с благоговением посмотрел на штабс-капитана... — Нам придётся здесь ночевать, — сказал он с досадою, — в такую метель через горы не переедешь. Что? были ль обвалы на Крестовой? — спросил он извозчика. - Не было, господин, — отвечал осетин-извозчик, — а висит много, много.
<...> Вопреки предсказанию моего спутника, погода прояснилась и обещала нам тихое утро; хороводы звёзд чудными узорами сплетались на далёком небосклоне и одна за другою гасли по мере того, как бледноватый отблеск востока разливался по тёмно-лиловому своду, озаряя постепенно крутые отлогости гор, покрытые девственными снегами. Направо и налево чернели мрачные, таинственные пропасти, и туманы, клубясь и извиваясь, как змеи, сползали туда по морщинам соседних скал, будто чувствуя и пугаясь приближения дня.
Тихо было всё на небе и на земле, как в сердце человека в минуту утренней молитвы; только изредка набегал прохладный ветер с востока, приподнимая гриву лошадей, покрытую инеем. Мы тронулись в путь; с трудом пять худых кляч тащили наши повозки по извилистой дороге на Гуд-гору; мы шли пешком сзади, подкладывая камни под колеса, когда лошади выбивались из сил; казалось, дорога вела на небо, потому что, сколько глаз мог разглядеть, она всё поднималась и наконец пропадала в облаке, которое ещё с вечера отдыхало на вершине Гуд-горы, как коршун, ожидающий добычу; снег хрустел под ногами нашими; воздух становился так редок, что было больно дышать; кровь поминутно приливала в голову, но со всем тем какое-то отрадное чувство распространялось по всем моим жилам, и мне было как-то весело, что я так высоко над миром: чувство детское, не спорю, но, удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми; всё приобретённое отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда, и, верно, будет когда-нибудь опять. Тот, кому случалось, как мне, бродить по горам пустынным, и долго-долго всматриваться в их причудливые образы, и жадно глотать животворящий воздух, разлитый в их ущельях, тот, конечно, поймёт мое желание передать, рассказать, нарисовать эти волшебные картины. Вот наконец мы взобрались на Гуд-гору, остановились и оглянулись: на ней висело серое облако, и его холодное дыхание грозило близкой бурею; но на востоке всё было так ясно и золотисто, что мы, то есть я и штабс-капитан, совершенно о нём забыли... Да, и штабс-капитан: в сердцах простых чувство красоты и величия природы сильнее, живее во сто крат, чем в нас, восторженных рассказчиках на словах и на бумаге.
- Вы, я думаю, привыкли к этим великолепным картинам? — сказал я ему. - Да-с, и к свисту пули можно привыкнуть, то есть привыкнуть скрывать невольное биение сердца. - Я слышал напротив, что для иных старых воинов эта музыка даже приятна. - Разумеется, если хотите, оно и приятно; только всё же потому, что сердце бьётся сильнее. Посмотрите, — прибавил он, указывая на восток, — что за край!
И точно, такую панораму вряд ли где ещё удастся мне видеть: под нами лежала Койшаурская долина, пересекаемая Арагвой и другой речкой, как двумя серебряными нитями; голубоватый туман скользил по ней, убегая в соседние теснины от тёплых лучей утра; направо и налево гребни гор, один выше другого, пересекались, тянулись, покрытые снегами, кустарником; вдали те же горы, но хоть бы две скалы, похожие одна на другую, — и все эти снега горели румяным блеском так весело, так ярко, что кажется, тут бы и остаться жить навеки; солнце чуть показалось из-за тёмно-синей горы, которую только привычный глаз мог бы различить от грозовой тучи; но над солнцем была кровавая полоса, на которую мой товарищ обратил особенное внимание. "Я говорил вам, — воскликнул он, — что нынче будет погода; надо торопиться, а то, пожалуй, она застанет нас на Крестовой. Трогайтесь!" — закричал он ямщикам.
Подложили цепи по колёса вместо тормозов, чтоб они не раскатывались, взяли лошадей под уздцы и начали спускаться; направо был утёс, налево пропасть такая, что целая деревушка осетин, живущих на дне её, казалась гнездом ласточки; я содрогнулся, подумав, что часто здесь, в глухую ночь, по этой дороге, где две повозки не могут разъехаться, какой-нибудь курьер раз десять в год проезжает, не вылезая из своего тряского экипажа. Один из наших извозчиков был русский ярославский мужик, другой осетин: осетин вёл коренную под уздцы со всеми возможными предосторожностями, отпрягши заранее уносных, — а наш беспечный русак даже не слез с облучка! Когда я ему заметил, что он мог бы побеспокоиться в пользу хотя моего чемодана, за которым я вовсе не желал лазить в эту бездну, он отвечал мне: "И, барин! Бог даст, не хуже их доедем: ведь нам не впервые", — и он был прав: мы точно могли бы не доехать, однако ж всё-таки доехали, и если б все люди побольше рассуждали, то убедились бы, что жизнь не стоит того, чтоб об ней так много заботиться... <...>
[...] — Вот и Крестовая! — сказал мне штабс-капитан, когда мы съехали в Чёртову долину, указывая на холм, покрытый пеленою снега <...>. ... И точно, дорога опасная: направо висели над нашими головами груды снега, готовые, кажется, при первом порыве ветра оборваться в ущелье; узкая дорога частию была покрыта снегом, который в иных местах проваливался под ногами, в других превращался в лёд от действия солнечных лучей и ночных морозов, так что с трудом мы сами пробирались; лошади падали; налево зияла глубокая расселина, где катился поток, то скрываясь под ледяной корою, то с пеною прыгая по чёрным камням. В два часа едва могли мы обогнуть Крестовую гору — две версты в два часа! Между тем тучи спустились, повалил град, снег; ветер, врываясь в ущелья, ревел, свистал, как Соловей-разбойник, и скоро каменный крест скрылся в тумане, которого волны, одна другой гуще и теснее, набегали с востока... <...>
Нам должно было спускаться ещё верст пять по обледеневшим скалам и топкому снегу, чтоб достигнуть станции Коби. Лошади измучились, мы продрогли; метель гудела сильнее и сильнее, точно наша родимая, северная; только её дикие напевы были печальнее, заунывнее. "И ты, изгнанница, — думал я, — плачешь о своих широких, раздольных степях! Там есть где развернуть холодные крылья, а здесь тебе душно и тесно, как орлу, который с криком бьётся о решётку железной своей клетки".
- Плохо! — говорил штабс-капитан; — посмотрите, кругом ничего не видно, только туман да снег; того и гляди, что свалимся в пропасть или засядем в трущобу, а там пониже, чай, Байдара так разыгралась, что и не переедешь. Уж эта мне Азия! что люди, что речки — никак нельзя положиться! <...>
<...> В мире слишком мало мест, могущих сравниться по красоте с Гималаями. Если Кашмир с его затенёнными озёрами, в которых отражаются заснеженные вершины, похож на общепринятый образ рая, то северным склонам Гималаев с их резким и прозрачным светом, льющимся на вершины гор, которые тянутся на сотни километров, присуща суровая краса, обращённая к душе. <...>
<..> Солнце ещё не взошло. Было холодно. До боли в ушах вслушивался в абсолютное безмолвие, повисшее над безграничными просторами. Золотые лучи зажигали белые вершины одну за другой, создавая разительный контраст с ещё погруженным во мрак дном долины. <...>
<...> Обычно горы подавляют. Они закрывают солнце и приближают горизонт. Верхогорье Гималаев — счастливое исключение из общего правила. Воздух здесь так сух и прозрачен, что горы видны за сто пятьдесят километров. Земля шарообразна, и далёкие вершины почти скрываются за горизонтом, но самые пики их видны. И создаётся впечатление, что окружающий мир уходит под землю, а ты стоишь на крыше мира и видишь вокруг себя проваливающиеся в бездну пики. На высоте Рингдома высочайшие пики казались ниже меня, думаю, что этот горный пейзаж не имел себе равных в мире по грандиозности простора. <...> >><...> После экспедиций в Бутан, Ладакх, в район Эвереста и Мустанг я понял, что Заскар — самый суровый край в Гималаях. Первые впечатления от пустынных, холодных и негостеприимных мест не вызывали восторга. Я только поражался тому, что человек может жить на столь неблагоприятной земле, которая одаривает население лишь камнями, снегом и льдом. Глядя на море заснеженных вершин и висячие ледники, я ещё не мог уловить скрытого очарования этой страны. Когда я познакомился с её мужественными обитателями, то понял, что Заскар не сообщество разнородных общин, а единое этническое целое с собственным языком, с общими традициями, с вековой историей. <...>
<...> Живя рядом с ними, я начинал понимать, насколько и для тела, и для духа полезна активная жизнь, которая постоянно требует значительных усилий. Чем больше Лобсанг и Нордруп потели и трудились в горах, тем более крепли их воля и энергия. Я ни разу не слышал, чтобы они пожаловались, что надо лезть по крутому склону или гоняться за удравшим в горы пони. Они ежесекундно были готовы к действию, и я часто стыдился собственной неловкости и слабости, когда часами с трудом переставлял ноги, мечтая лишь о том, чтобы карабкание по горам скорее прекратилось. <...>
<...> Будучи в Европе неисправимым лежебокой, я во время своих странствий удивляюсь, как много можно сделать в один день, вставая в пять часов утра. <...>
<...> ... я обрёл прекрасную физическую форму; мои ноги свыклись с постоянными нагрузками и забыли об усталости — ведь я прошёл пешком все долины этого края. Меня снова охватило приподнятое настроение. Мы бодрым шагом шли к сказочным скалистым отрогам, вздымавшимся в конце долины. Высоченные вершины, которые мы раньше видели издали, были на расстоянии вытянутой руки. Нас окружал странный мир скал, вечных льдов и снегов, мы были в зоне, куда не решались забираться даже растения и животные. <...>
<...> Мы поднялись на высоту около пяти тысяч метров, и дышать становилось всё труднее. Поднимая глаза к небу, я различал наполовину скрытый тучами перевал. Вскоре тучи окутали нас серым саваном. Пошёл снег. Мы переставляли ноги, часто дыша, наши сердца стучали в груди, как барабаны. А ведь надо было ещё подбадривать пони, которым дорога тоже давалась нелегко. Мы их перевели по одному через первый заснеженный склон. Дальше тянулся ряд крупных морен, покрывавших ледник, толщину которого можно было оценить по глубоким разломам голубоватого льда. Лобсанг шёл впереди каравана, умело лавируя среди трещин. После медленного и нескончаемого карабканья вверх мы снова вышли на снежное поле, терявшееся в скрытой туманом бесконечной дали. <...>
<...> Нам встретилась более широкая, чем другие, расщелина, по дну её меж двух ледяных стен нёсся водный поток. Мы долго искали более узкое место, чтобы перепрыгнуть трещину: один неверный шаг — и неминуемая смерть в ледяной воде. Пересекли ещё несколько снежных полей. Туман на короткое время рассеялся, и я увидел меж облаков вершины. Они были почти рядом, эти таинственные и устрашающие горы с их шапками девственно белого снега и редкими чёрными проплешинами. Нас окружал ледяной ад, уши закладывало от странной звенящей тишины, и мне казалось сквозь туманную дымку, что земля ползёт, образуя горы прямо на наших глазах. В неземном одиночестве, в окружавшем нас безлюдье я лучше, чем когда-либо, ощущал теснейшие узы дружбы, объединявшей нашу троицу. <...>
<...> Когда лезешь в гору, мечтаешь о спуске, но теперь я понимал, насколько спуск труднее подъёма! С каждым шагом вниз надо с усилием напрягать своё тело, чтобы удержаться. Здесь очень важно иметь крепкую альпинистскую обувь. С самого начала путешествия на мне были специальные ботинки, но они уже начали рваться. Подметки, когда-то имевшие чёткий глубокий рисунок, стали гладкими и просили каши, швы трещали; а ведь я купил совсем новенькую обувь в Каргиле. Правда, после монастыря Рингдом я прошёл пешком шестьсот километров, а путь был усеян острыми скалами. <...>
<...> Вскоре нам встретились три первых дерева — три берёзы, впервые увиденные мной с того момента, как я покинул Сринагар и пересёк перевал Дзожи-Ла. Их вид до того умилил меня, что я сделал целых семь фотографий «рощи», нам она казалась настоящим лесом. <...>
Да, Артемий. Я смотрела и этот фильм. Кроме того, немало читала о восхождениях на Победу.
Фильм Вашего земляка "отпугнул" меня :) продолжительностью и "саундтреками". Как вариант, конечно, хорош. Понимаю, что автору кромсать отснятый материал — это как "по живому"... Тем не менее, из "имеющихся камней, льда и снега", предварительно "утрамбованных и утоптанных", можно смонтировать ого-го какой "ужастик"! Плюс музыкальное оформление полностью заменить. А ещё краткими яркими комментариями в нужных местах сюжет "усугубить"...
Такие вот мысли вслух. Прошу воспринимать как частное субъективное стороннее мнение.
А вообще, молодцы, конечно, все-все "беспокойные сердца", кто совершает подобные вылазки в суровый, но прекрасный мир гор. Спасибо за возможность, читая и наблюдая, понимать, каково это и почём...
БутылкаАфанасьева (гора Белуха) >><...>... И попадаю я в середину «песочных часов», потом это стало называться «бутылкой», вот в горлышко бутылки.
Песочные часы – вниз клин и вверх клин, а в середине — нависание ледопадов, справа и слева. Это страшное место. Особенно когда идёшь снизу. Снизу я бежал почему? Потому что нависают ледопады и иногда обваливаются сераки и обломками перекрывают нижнюю часть «песочных часов», т.е. «бутылку». Работал, прокладывал путь, и вот в этой середине, горловине, попал в глубокие снега, проваливаюсь по грудь.
Проваливаюсь, надо мной висит снежная стена, которая сыпь не сыпь — над тобой висит. Лицом, можно сказать, упираешься в эту стену. Тут меня охватила некоторая паника. Несильная. Испытывал панику и побольше, покруче. А здесь деловая паника, ещё могу что-то делать. Правда, песня прервалась, видимо, разговаривал сам с собою. Ушёл влево, вправо и выбрался. Ходил траверсами буквально по сугробам, а потом – раз! – и удалось выбраться.
Когда прошёл горловину – слава богу. Боялся, что может сойти лавина. Снег был рыхлый, но не лавиноопасный. Весь его проскочил и выхожу выше, а там — уже фирнизованный снежочек. «Лечу» вверх со страшной скоростью, от страха, опять же. Лечу, лечу вверх.
Там три ледовых кочки выступали ледовыми массивами из общего фона этого склона снегольда. Слева направо возвышались три ледовых дюны. Сейчас их почему-то нет. Видимо, похудел ледовый покров. И на одной из этих дюн, по-моему, на средней, завинтил бур, чтобы отдохнуть. Потому что бежал и бежал. Сам устал, а ноги замёрзли. Стою и ногами размахиваю, кровь гоняю для согрева конечностей.
А ботинки у меня на ногах размера на четыре больше, относительно моего, – 46. Взял их у Валеры Якубовского. Просто у меня в тот момент не было хороших горных ботинок. Поэтому и взял у него. А поскольку они большие, то кошки вместе с ними на ногах, естественно, болтались. Но в ситуации, когда «копыта уже сами рыли землю», выбора не было. Беру то снаряжение, которое есть, с которым плохо или хорошо, но надо идти. И пошёл. <...>
Понимаю, что неудобно, носик задирается, как у турецких тапочек. А что поделаешь? Кому сейчас легко? Другого момента не будет. А когда ты соберёшь всё снаряжение, у тебя здоровья не будет, или желания не будет, или вообще чего-то там не будет.
Тут дело не в снаряжении. Дело всегда в желании или даже во внутренней установке. Помните, как Александр Дюма-отец сказал устами Д`Артаньяна-отца, когда тот провожал сына покорять Париж. Применю слегка вольный перевод: «Когда ты молодой и сильный и встанет вопрос о восхождении – обязательно иди на гору, но когда станешь взрослым и не очень лёгким на подъём, то всё равно иди на гору, а вот когда станешь старым и дряхлым, тут, конечно, сынок, ничего не поделаешь: тем более надо идти на гору!». На сей день имею в своём активе более 420 восхождений, из них около 80 первопроходов. Ещё в прошлом году, зимой, прошёл шестёрку-первопрохождение. У нас, в Иркутске, появился кураж: за пп 6 к/тр., пройденный в период календарной зимы, давать нашивку с изображением головы волка. Это неофициальное звание «Горный волк».
Так вот, в 85-м такие у меня оказались башмаки. Но ноги мёрзли, хотя носков надел достаточно, чтобы компенсировать пространство в ботинках. Помахал ногами на этом ледобуре, отогрелся чуть-чуть, выбурил бур, обошёл правую верхнюю дюну и устремился к скалам.
Скалы прошёл по снежному насту-корке, состояние было редкостно благоприятным, башмак лёгким движением вбивался на полстопы и ступени держали. Лучше не придумаешь. Кошки у меня не очень хорошо держали, но держали. Проверял также, чтобы они не могли сорваться, не подвели во время восхождения. Прошёл, стараясь держатся по центрам, но в верхней части вышел чуть правее (слева блестел ледок), где некрутые скалы градусов 50, и далее, на основной гребень. Вспомнил уроки одного из моих учителей, Сергея Николаевича Безверхова, о том, как ходить по снежным склонам вдоль скал со страховкой через скальные крючья. Крючья у меня были, потому и выбрал этот короткий участок, но в процессе прохождения поленился тратить время на страховку. Продолжал «лететь» [...]. Маршрут получился красивый, называется «по деритиссиме Северной стены», проходит практически по прямой, от бергшрунда, через горловину «песочных часов», маленький изгиб справа, в обход третьей дюны, и до вершины треугольника Восточной Белухи. Классифицировал этот маршрут года через три. Причём в советское время проходить маршруты в одиночку запрещалось правилами горовосхождений и каралось дисциплинарной комиссией. <...>
Вижу: вот она, вершина. Подошёл к вершине, вижу Ильича.
Там тогда находился бронзовый Ильич, который стоял в полный рост и шёл, был как бы в движении. Владимир Ильич Ленин. Его ростовая фигура. Статуэтка сантиметров 30 высотой. У неё под платформой имелся штырь, и этот штырь втыкали прямо в фирновый снег. А поскольку там народ менялся, то его переставляли: то туда, то сюда.
А потом его там не стало. <...>
... Подхожу к Ленину, вижу его на расстоянии полверёвки от меня. Не пошёл на вершину, потому что суеверно ходить на вершину, когда хожу соло и спуск в эту же сторону. Мне всегда кажется, что я несколько не то чтобы оскорбляю гору, а совершаю некое хулиганство. Зачем мне это афишировать даже перед самим собой?
Но я не могу не совершать соло. Это не хулиганство, а крик моей души, по тем временам. Сейчас, конечно, на такие подвиги не способен.
Спустился на гребень, вдоль гребня прошёл по канаве, причём почти бегом. Кошки у меня хорошо держали, как оказалось, подогнал правильно. А там не голый лёд, а фирн, сцепление хорошее. Хотя крутизна достаточно большая. От 40 до 45 градусов. Выбежал над Седлом на северо-западный гребень, перевалил вправо на стену. По стене бегу гигантскими шагами под подушками снежными, по верхней части подушек, чтобы не подрезать снежные доски, сначала по ходу слева направо, потом около верхней части песочных часов, а потом справа налево вылетаю в сторону этой лапы, которую я тогда называл «бутылкой». В вершину этой бутылки выхожу над ледовым сбросом.
У меня верёвка с собой, репшнур фирмы «Элита», бросил вниз, на ледобуре спустился, организовал всё с продёргиванием, выдернул этот бур своей же верёвкой и спустился на лапу. Бегу по лапе, снега глубокие: снега лежат на скалах, порыхлее, чем на льду. На льду они стекают, а здесь держатся.
Мне надоело идти по лапе, и решил «выпрыгнуть» на лёд. Выбрался на лёд в эту же сторону, откуда начинал.
У меня с собой три инструмента: фифа, ледовый молоток и ледоруб. Попеременно их менял. Но здесь пошли в ход ледовый молоток и фифа, ледорубом пользовался на подъёме и когда скакал по снегам. И ходко-ходко, на передних зубьях кошек, с фифой и ледовым молотком в руках, спускаюсь лицом к склону. Быстро-быстро шёл. <...>
Когда спустился, засёк время. Получилось 9.55. В 4.05 начал, а в 9.55 спустился. А в 8 часов утра я был на вершине. Получилось у меня 3.55 наверх и 1.55 – вниз.
А откуда пошло название «бутылка»?
Впервые упомянул, считаю, я. Бутылкой я называл скалу, которая находится справа от этих «песочных часов». Но название перенеслось на ледовый участок, оно лёгкое – «бутылка», а «песочные часы» трудно выговаривать. А ту скалу стали называть просто «лапой». <...>
Зачем человеку соло?
Во-первых, сам себе демонстрируешь свои возможности. Во-вторых, узнаёшь, насколько ты психологически слаб, не в ущерб другим людям. В-третьих: во время борьбы за свою шкуру так соскучишься по населению планеты, что некоторое время ещё любишь окружающих просто за то, что они есть. А потом опять становишься плохим, невнимательным, важным, гордым даже. Человеку вообще полезно регулярно получать, как говорится, «по соплям». Дабы уважать других. Только получать желательно маленькими порциями, чтобы не обломаться.
Так вот, соло – это лучший способ самовоспитания на благо человечества.
Но ведь восхождения в одиночку совершать очень опасно? Возможно, хотя скорее страшно, чем опасно. Альпинизм любого качества и в любом количестве является опасным занятием. И субъективный фактор несчастных случаев довлеет над объективно опасными процессами. Или, скажем, гибнет вся группа по вине одного. Пусть уж лучше бы шёл он в одиночку.
Нет такой статистики, которая учитывает процент несчастных случаев от общего числа восхождений в одиночку, чтобы сравнить, насколько соло опасней обычных восхождений.
-------------------------------------------- *Памятник любви
- [...] Как оно там, в Гималаях? - <...> Гималаи, конечно, впечатляют. Казалось бы, уж и повидали горы, но в Гималаях грандиозность такая, что вообще. <...> >>- Что большее впечатление оказывает – этот вот ореол, созданный людьми, или горы сами по себе? - Именно что комплекс – физические параметры вместе с духовной какой-то величиной. Так вот, если посмотреть по сравнению, допустим, с центральным Памиром, Гималаи – это просто гряда. Из базового лагеря Севера ты можешь перейти на базовый лагерь Юга за один день. И всё – это уже водораздел, уже, можно сказать, пересёк Гималаи. Но когда видишь сразу несколько восьмитысячников... В первые дни такой зрительный ряд оказывал сильное впечатление – горы давили на нас. А потом мы два месяца жили под Эверестом, пялились на него, пялились, и казалось: "Господи, как он надоел". Но когда пошли на штурм, он дал организму такую сильную встряску и физически, и душевно, что пришлось всё пересмотреть, и уже нисколько не жалелось о том, что провели там два месяца. Именно вот это всё в комплексе и даёт общее впечатление. Если ты пришёл, просто посмотрел и ушёл – это одно. Если ты лез где-то в пургу с закрытыми глазами – это тоже другое. А вот именно всё вместе и даёт ни с чем не сравнимые ощущения. Нигде такое почувствовать нельзя.
- В первом нашем интервью ты говорил, что не ждёшь от восьми тысяч ничего нового по сравнению с семью... - Да. Я был уверен, что гора она и есть гора. Ну выше маленько, но примерно всё то же самое. Оказалось, что есть ещё моменты, которые могут удивить, преподнести сюрпризы. Высота восемь тысяч – совсем другое. С первого взгляда казалось, что всё просто. Допустим, нам говорили: "Вы зайдёте на 8300 в штурмовой лагерь, и там нельзя не то что спать, там вообще жизнь в чём теплится непонятно." А мы там так спали, что нам вставать утром не хотелось. Мы там ели нормально. Ну и казалось, существуем нормально. А между тем, всё это пребывание вытягивает из тебя силы буквально на глазах. Когда ты лежишь или сидишь в палатке, кажется, что всё хорошо, а стоит пойти вверх — и оказывается: сил-то нет. Они все вытянуты бытом, пребыванием. Это вот было интересное чувство. Оказалось, что не только тренированность там решает. Очень большое значение там имеет опыт пребывания на большой высоте.
Выяснилось, что всё надо делать по-другому. Надо делать всё медленно. Вообще не делать резких движений. Сделал десять шагов, если даже тебе хорошо дышится, всё равно встань, отдохни, подожди. Ты не чувствуешь, а ткани в это время хоть маленько, да насыщаются кислородом. Мы впервые оказались на такой горе, и при всех рекомендациях как там и что, всё равно организм у каждого реагирует по-разному, и без собственного опыта невозможно вести себя грамотно. Резкое отличие от 7000. Т.е., казалось бы, добавляется всего километр, и там должны действовать примерно те же законы. А законы-то не те! И это ставит в тупик порою. Вот мы выходили из палатки на штурм. Ночью дул ветер, и мы полностью одевались в палатке, но кошки я попытался надеть на улице. И не смог! Снимаю две рукавицы, на мне остаются одни флисовые, и в этих флисовых я как только ремень затягиваю — рука начинает примерзать и отогреться уже не может. Пришлось, чтоб кошки надеть, обратно залезть в тесную палатку. Потом, на улице, пока рюкзак, пока ледоруб, пока то, сё – я стартовал полностью замерзший и уже отогреться так и не смог.
Мы вышли спустя три часа после всей толпы и догнали их на гребне. Т.е. мы шли очень быстро, а так быстро ходить не надо. Оказалось, что чем быстрее идёшь, тем быстрее остываешь. Мы быстро-быстро шли, и когда догнали толпу, то стоять в очереди уже не могли. Т.е. мы грелись за счёт движения, а когда их догнали и встали, то буквально через пятнадцать минут начали замерзать, и ничего нельзя было сделать. Вся остальная толпа шла медленно на всём пути, ритм движения не меняла, и они как-то приноровились к этому (хотя, правда, половина всё равно спустилась обмороженная). Парадокс: мы, полностью одетые, идём быстро и непрерывно мёрзнем. Идёшь в гору быстро — и быстрее остываешь. Такое вот интересное чувство. Вот здесь мы ходим зимой, и надо просто шевелиться — и всё будет нормально. Ты шевелишься – греешься, а если встал – замёрз. Там парадокс: ты встал, и если постоял пять минут и не замёрз, ты можешь стоять дальше полчаса. Т.е. там организм как-то по-другому реагирует. Ты двигаешься, двигаешься, машешь руками и ногами, а обогрева почти не происходит. Пока мы поднялись до гребня, я три раза отмахивал ноги, а другие, шедшие медленно, шли нормально – никто не махал. Я же мёрз непрерывно. И когда шёл, и когда стоял. Мёрз оттого, что мы быстро шли. Для меня это были совершенно новые ощущения – всё по-другому. <...>
- Вот ты говоришь, что успех всех клиентов – это практически результат работы шерпов. А каков уровень у шерпов? - У них очень высокая однообразная "физика" – они могут бегать вверх-вниз; но абсолютно низкий технический уровень – чуть какая-нибудь заминка, и они уже не соображают. Все два месяца, сезон, они проводят, не спускаясь ниже 6400! И при этом всё время ходят грузовые ходки, а грузовая ходка – это, допустим, с 7000 до 8000. И так они ходят через день, никаких там двух-трёх дней отдыха. Т.е. буквально: те, кто чуть послабже, там сгорают. Остаются действительно самородки только. В строю несколько сезонов подряд остаются только самые герои. У них идёт такой мощный естественный отбор. Но работоспособность тех, кто остаётся, — неописуемая. <...>
theodor japs: Есения: Но, к сожалению, пара Ваших "высогорных фотофактов", что на сайте, - не той "весовой категории", не той "убойной силы".. М-да Есения, я это реакция ожидал. Сложно мне это так обяснить, скажу так - гора начинается не там где фото иметь "убойная сила". Снимки из "другая категория" надо делать в эсктремально сложно и тяжелые для тела и духа условия. Это снимки не табу, но не теперь и не сегодня. Sorry, я сомневатся что ты это в состояние осмыслить такое сочетания как любовь в горы. Хорошо если я ошибатся, но маловероятно.
Нет-нет :) не согласна насчёт отсутствия удачных возможных точек съёмки гор масштабно издалека. Кстати, не зря говорится: лицом к лицу лица не увидать. Сплошь и рядом фотографии непосредственно самих вершин, но такие фотографии, относительно масштабов, — "немые". Хотя крупные планы участков горы — это очень, очень интересно. Но только в "наборе" с фото её полных общих планов на местности и сведениями о ней вообще.
Не сомневайтесь, Тео, я вполне могу "представить и осмыслить" :) Не напрасно люди пишут книги и отчёты, рисуют и фотографируют. По поводу "ощутить" сложнее, конечно. Но вовсе не недоступно, если честно-то.
- <...> женщина в альпинизме – это что за явление такое? - Женщина – это удивительное явление :) Нет, есть, конечно, сильные альпинистки среди женщин. Особенно на Западе. В России тоже есть около десяти женщин, которые ходят более-менее сложные маршруты в горах… >>- Более-менее сложные маршруты – это какие? - Скажем, «пятёрки». Если считать по альпинистской градации от единички до шестёрки, то они ходят пятую категорию сложности самостоятельно.
- Самостоятельно – это женская команда? - Женская команда – это двойка, самое большое. А вообще, пока что в мире не было положительных примеров чисто женской команды. Не получается. Всё заканчиваются трагически. Притом, что женщина имеет лучшую реакцию и ум, в экстремальных ситуациях мужчины лучше выходят из ситуации. Логика жизни такая. Поэтому все женщины, которые добивались успехов, были в мужских командах. Но попасть в мужскую команду сложно. Женщина не может нести ту же нагрузку.
- Почему? - Вот идёт команда. Тот, кто лезет первым, крепит верёвку. Это очень тяжело и психологически сложно. На моей памяти нет случаев, чтобы это была женщина. Чтобы идти сзади, надо тащить много груза. Женщина тоже не может. К тому же: шесть человек, двадцать дней на горе надо как-то прожить – гигиенические сложности. Вот и выходит, что женщина бывает скорее обузой.
Но в нашей команде была такая женщина, которую мы брали с удовольствием. Ира Миллер – мастер спорта по скалолазанию, мастер спорта по альпинизму. Она сходила с нами на все семитысячники в Союзе, но никогда не носила тяжёлых рюкзаков и никогда не лезла первой. Но она нашла золотую середину поведения в мужском коллективе. Женщина в альпинизме – это хорошо на среднем и начальном уровне.
Например, раньше в Союзе была система альплагерей, финансируемых государством. Туда новичками приезжало около 70% девчонок. А среди разрядников уже было процентов 10. Тогда на воротах в лагеря с названием было подписано: «Альпинизм – школа замужества» :)
<...> вообще, хороший альпинист – это хороший скалолаз, хороший ледолаз, к тому же имеющий мозги на месте, потому что нужно уметь построить тактику восхождения, чтобы не попасть в опасные места, которые можно заранее предусмотреть.
<...> горная болезнь всё равно будет проявлять себя. Выше высоты 6000 м. человек может находиться месяц-два, не больше. Но это не касается людей, родившихся на больших высотах, которые живут там поколениями. Например, шерпы – тибетцы. Они рождаются на высоте 4000 м. <...>
- Можно предположить, что в Тибете живут лучшие альпинисты? - Нет. Там живут люди, физиологически хорошо приспособленные к горам. Это не значит, что они лучшие альпинисты. <...> лучшие альпинисты не они, а те, которые могут самостоятельно пройти технически предельно сложный стенной маршрут на больших высотах.
- Что испытывает человек, стоя на вершине? Это время нередко занимает несколько минут. - Чувствуют, что спускаться пора :) Вообще, по-разному бывает. Пока молодые – всё проходит быстро: мотивация на выполнение разрядов, прыгают по горам. Так у большинства людей. А красоту и исключительность гор как природного феномена начинаешь понимать с годами. Попадаешь в горы, где никого нет. Там абсолютная свобода. Погибнешь – никто и не узнает, где погиб. Можно ещё рацию внизу оставить, чтобы и связи не было :) Свобода и тишина. Но так не везде. В Альпах сильно шумно. Там мне не нравится. Самолёты летают, истребители военные. Туристы с вертолёта рассматривают. Горнолыжники катаются, курорты. Это хорошо. Но я там чувствую себя неуютно. В горах всё-таки надо ощутить автономность.
- Где самые тихие горы? - В Антарктике. Мы были там, где вообще никого прежде не было.
- Можно считать, что свобода находится в Антарктике? - Да. Можно так сказать. Свобода – это когда ты один и нет близко цивилизации. Например, что за свобода в Швейцарии? Там вообще свободы никакой, даже радиостанцию на любительской волне использовать. Только начнёшь на связь выходить, тут же полиция вмешивается и глушит. Это страна примерных порядков, но лучше всего чувствуешь себя в горах, где близко нет цивилизации. В Европе всё не так. Там есть такая профессия – горный гид. Он заключает контракты с любыми желающими за хорошие деньги. Это популярно. У нас, к сожалению, нет такой профессии. Но будет. Просто у нас люди ещё не наездились на пляжи и острова и не начали активно отдыхать.
- А как люди живут на стене? - В палатке, подвешенной на крючьях, дно которой размером чуть больше письменного стола, ночует четыре-шесть человек. У каждого из них своя подвесная система – самостраховка – короткая верёвка с карабином. На стене вообще всё крепится. В горах ничего нельзя ронять. И контроль должен быть всегда, даже ночью. Из палатки выпал ботинок – всё, без ноги остался. Поэтому всё надо пристёгивать.
- И как же спать в таких условиях? - А за 14 дней ко всему привыкаешь. К этому времени вертикаль превращается в горизонталь. И ты уже гуляешь по стене :)
- С Вами случались случаи, когда что-то всё-таки падало вниз? - На самом сложном восхождении в моей жизни в моей команде был такой случай. Мы были на южной стене пика Коммунизма. Мы лезли восемь дней. И в первый день уронили все продукты. В таких случаях надо спускаться. Решили лезть. Спустились еле живыми. Голодные были! :)
- <...> Что можно найти в горах? Друзей можно найти, жену, свободу, самоутверждение и свою исключительность, здоровье… - Нет. Как и любой профессиональный спорт, экстремальный альпинизм не прибавляет здоровья. А массовый альпинизм – самый лучший способ активного отдыха и укрепления здоровья..
- А если бы не горы, чем бы Вы занялись? - Я бы на рояле играл или на скрипке.
<...> Чего только не вместила в себе эта разнообразная красота! Тропические подходы, луга альпийские и, наконец, все неисчислимые ледники, насыщенные метеорной пылью. Никто не скажет, что Гималаи – это теснины; никто не отважится указать, что это мрачные врата, никто не произнесёт, вспоминая о Гималаях, слово «однообразие». Поистине целая часть людского словаря будет оставлена, когда вы войдёте в царство снегов гималайских. И будет забыта именно мрачная и скучная часть словаря.
Чем-то зовущим, неукротимо влекущим наполняется дух человеческий, когда он, преодолевая все трудности, всходит к этим вершинам. И сами трудности, порою очень опасные, становятся лишь нужнейшими и желаннейшими ступенями, делаются только преодолениями земных условностей. Все опасные бамбуковые переходы через гремящие горные потоки, все скользкие ступени вековых ледников над гибельными пропастями, все неизбежные спуски перед следующими подъёмами, и вихрь, и голод, и холод, и жар преодолеваются там, где полна чаша нахождений. <...>
Зачем же вспоминаются Гималаи, зачем же нужно о них мыслить, вспоминать и к ним устремляться?! >>Хотя бы мысленное приобщение к торжественному величию будет лучшим укрепляющим средством. Ведь всё по-своему стремится к прекрасному. О прекрасном по-своему мыслит каждый и непременно захочет так или иначе сказать о нём. Мысль о прекрасном настолько мощна и растуща, что человек не вместит её молчаливо, а непременно захочет поведать её в словах. Может быть, в песне или в каком-либо начертании человек должен выражать и запечатлевать мысль о прекрасном.
От малейшего цветка, от крыла бабочки, от сверкания кристалла и так дальше и выше, через прекрасные человеческие образы, через таинственное касание надземное человек хочет утверждаться на незыблемо прекрасном. Если были на Земле прекрасные создания рук человеческих – к ним придёт путник, успокоится под их сводами в сиянии фресок и стёкол. Если путник очарован миражами далёких горизонтов, он устремится к ним. Наконец, если он узнает, что где-то сверкают вершины наивысшие, он увлечётся к ним, и в одном этом стремлении он уже укрепится, очистится и вдохновится для всех подвигов о добре, красоте и восхождении. <...>
Конечно, восторг и восхищение прежде всего связаны с восхождением. При восходе является непреодолимое желание заглянуть за возносящиеся перед вами высоты. Когда же вы идёте вниз, то в каждой уходящей вершине звучит печальное «прости». Потому-то так светло не только идти на вершину, но хотя бы мысленно следовать путям восходящим. Когда слышим о новых путниках на Гималаи, то уже признательны хотя бы за то, что опять напоминается о вершинах, о зовущем, о вечно прекрасном, которое так нужно всегда. <...>
Людям, которые побывали в Непале и Швейцарии, долины Гималаев напоминают долины Альп... <...>
<...> ... общим — вечным и непременным — для далёких друг от друга стран остаются горы. Горный рельеф не только сжал обе страны, но и помог им выстоять между могущественными соседями. <...>
Сходные черты в культуре наиболее заметны в изолированных горных долинах. В северном Непале и на швейцарском высокогорье — одинаковые деревья и тот же строительный камень. А это придаёт здешней архитектуре её характерный облик. С крутых обрывистых склонов нередко низвергаются лавины. Поэтому горцы-крестьяне очень тщательно выбирают место для деревень и полей. Короткие сельскохозяйственные сезоны и каменистая неплодородная почва ограничивают возможности земледелия. В обеих странах горные склоны покрыты несколькими поясами растительности. Внизу — тёплые долины, затем пастбища и хвойные леса и, наконец, зоны вечных снегов. И люди научились эффективно использовать эти узкие экологические зоны. >>Деревни лежат на склонах над долиной, где плодородные земли распаханы под поля или засажены садами. Луга полого поднимаются выше деревень. Здесь ранней весной и поздней осенью пасётся скот и несколько раз за лето косят сено. Далее начинается зона хвойных лесов, где крестьяне добывают топливо и строительный материал. Ещё выше, между лесами и зоной вечных снегов, расположены напоённые ледниковыми водами пастбища.
И у швейцарцев, и у шерпов непальской долины Кхумбу сезон полевых работ начинается поздней весной. Сначала оттаивают поля, находящиеся ниже деревни. С продвижением тепла вверх по склонам, земледельцы постепенно поднимаются к самым высоким полям, сеют сначала пшеницу и ячмень, потом сажают картофель. Когда крестьяне спускаются на нижние поля, пастухи со стадами яков, коров, коз или овец начинают свой медленный подъём к летним пастбищам. Вначале они пасут стада на нижних лугах, а потом, по мере таяния снега, продвигаются к высокогорным пастбищам. Там они остаются до начала осенних холодов.
Пастухи идут вниз в конце августа. Зато земледельцы, по мере созревания пшеницы, снова взбираются всё выше по склонам. Разница в высоте полей может быть метра в полтора, но пшеница поспевает с разрывом в два-три дня. Так, шаг за шагом вверх, убирают крестьяне урожай.
К концу сентября пшеница убрана, а на сеновалы затаскивают последние копны сена. Тогда к деревне подгоняют скот, и до начала зимы он пасётся на жнивье, удобряя поля. С первым сильным снегопадом полевой сезон заканчивается. Скот загоняют в стойла.
Чтобы облегчить эти сложные ежегодные перемещения, шерпы и швейцарцы выработали одинаковые формы пользования землей. У каждой семьи есть свои небольшие поля и сенокосы неподалёку от деревни. Зато высокогорные леса и альпийские луга — общая собственность деревни. Ведь уход за скотом на высокогорных пастбищах и рубка леса требуют координированных усилий всех односельчан.
У каждого хозяйства могут быть ещё по шесть-восемь участков — на разных высотных уровнях. И если на одном из них будет плохой урожай, то, может быть, уродится на другом. Если лавина накроет одно поле, спасено будет другое.
Без тесного сотрудничества в горах не проживёшь. И власть в деревне принадлежит всем членам общины. Весной горцы сообща принимают решение по насущным проблемам. [...] Деревня как единое целое решает куда, когда и сколько скота отправить на пастбища, когда и что сеять, как лучше очистить ирригационные сооружения, где заготовлять лес. Житель альпийской деревни по своему многовековому опыту хорошо знает, что одно-единственное безответственное решение может привести к непоправимым бедам. Поэтому дисциплина среди горцев не менее сурова, чем сама жизнь в здешних местах.
Считается, что горцы суеверны (по крайней мере, так рассказывают жители равнин). Действительно, на тропах Гималаев и Альп часто попадаются кресты, пирамиды из камней и молитвенные флаги. Но разве не подстерегает человека в горах реальная опасность? Что может заставить его не выходить после наступления сумерек из дома лучше, чем образ снежного человека? Наслушавшись рассказов о разных чудищах, таящихся в тёмных расселинах скал, человек дважды подумает, прежде чем отправиться на поиски телёнка по крутым, опасным склонам.
Перенаселённость горных долин издавна заставляла людей искать заработка на стороне. Горцы успешно торговали, занимались ремесленным производством, нанимались на работу в далёких низинах и служили наёмниками в чужих войсках. Непальских гуркхов называют швейцарцами Азии. <...>
Сто лет тому назад в Швейцарию ринулись туристы; Непал с этим столкнулся относительно недавно. Туристы проникли даже в труднодоступную долину Кхумбу; японцы построили там отель с видом на Эверест. В некоторых горных районах местность после туристского сезона выглядит, как поле стадиона после поп-концерта: консервные банки, обрывки бумаги, плёночные обёртки... Вдоль тропинок, ведущих на пастбища, день ото дня разрастаются кучи мусора. С каждым годом всё меньше скотоводов поднимается на альпийские луга. Швейцарцы и другие европейские горцы осознали, что бурное развитие туризма приносит не только прибыли, но и большой вред. Непальцы только сейчас начинают понимать, что за приток туристов приходится расплачиваться дорогой ценой.
Туризм — отнюдь не единственный враг экологии Альп и Гималаев. Необходимо расплачиваться и за модернизацию — сооружение дорог, мостов, плотин, электростанций. Шерпы давным-давно убедились в том, что беспорядочная вырубка леса и вытаптывание пастбищ наносит горам непоправимый вред — куда больший, чем на равнине. Самые безобидные с виду изменения на крутом склоне могут вызвать необратимую эрозию, которая вначале поражает высокогорье, а затем может распространиться и на орошаемые поля в долине. И хотя строительство дорог и плотин поможет соединить изолированные долины с внешним миром и использовать энергию воды, оно ускоряет исчезновение растительности и, тем самым, разрушение склонов. Достаточно вспомнить оголённые горы вокруг Средиземного моря и в американских Аппалачах: десятилетиями их подвергали бездумной эксплуатации. Экологическая система гор ведь так хрупка!
Будущее не только Альп и Гималаев, но и всех горных областей, которым угрожает экологическое разрушение, быть может, зависит от того, насколько хорошо мы сумеем понять роль и место человеческого фактора в горных системах экологии.
К несчастью, и в Швейцарии и в Непале, накопленные с древних пор умения людей адаптироваться к горной среде быстро улетучиваются. Главная тому причина — массовый исход горцев на равнины.
А ведь жители гор никогда не были антропологическим курьёзом, это люди, которые выжили в чрезвычайно трудных и суровых природных условиях [...].
(Р. Е. Роудс, английский этнограф; перевод К. Мелик-Симонян)
ПЕРЕВОД: Месснер говорит: "Несколько лет мне просили делать фильм в поход на Маттерхорн. Я всегда говорил, если у меня есть время. В конце концов пришел мой друг, на более высокой позиции газету Ilustrierten и сказал мы хотим делать конкурс и победитель будет идти с вами на Маттерхорн". Он согласилсе, и через половина года он и Линда делает восхождение. ps. Здесь скажу что все организовано с телепредача "Verstehen Sie Spass" и это ( для мне только юмор) всё нельзя серьёзно считать. Вечер накануне с помощь вертолет установили около вершине киоск, про это Месснер не знал (?) Kогда пришел Райнхолд, спросил что это театр ? Продавец говорил нет, я я иметь официальное разрешение, буду делать киоск на все вершину. Он предлагал покупать книги от Reinhold Messner или часы с кукушки. Месснер был вне себя от ярости, говорил если так будет жалоба в суд и на бургомистра, и в гору не ступит его нога. В разгар спора прилетит вертолет и все станет ясно, все только шутка. В конце он говорит что это было действительно, "я не был достаточно чувствителен к ситуация, и принял всё как правда, ситуация которые встречаем в жизни и очень редко на горе".
Проблема старая, как произносим сочетание. В немецкий почти всегда сочетание ei читаем как а. В данный случай Reinhold, произносим Райнхольд. Проблема 2, как писать h ? В русский свойственно х, что думаю здесь правильно. Так часть это имя Rein (из википедиа) от латински править, второй часть hold — тоже от лат. (google говорит) — прекрасный. Райнгольд на пeревод немецкий — чисто золото, встречаетя также Райнольд, Райнальд и редко другой.
В одном российском литературном альманахе, в статье, посвящённой Индии, мы с удивлением обнаружили описание неприветливых горцев и сумрачных женщин с грубыми чертами лица. Прожив более пяти лет в семьях местных жителей одной из гималайских долин, путешествуя по многим долинам и останавливаясь в домах простых крестьян и пастухов Лахула, Ладака, Спити, Кейнора (районы северо-западных Гималаев), ночуя порой в пещерах-гостиницах и палатках-дхабах бок о бок с представителями многочисленных гималайских народов, мы ни разу не встретились ни с грубостью, неприятием или отчуждением пришлого человека.
О гималайских женщинах нужно говорить особо, потому как не перестаёшь удивляться их терпению, работоспособности и будто струящемуся внутреннему огню. Они всегда красиво и со вкусом одеты, украшены кто с ног до головы, а кто и с головы до ног в золото, либо в серебро. Некоторые маленькими блестящими штрихами подчёркивают детали своего туалета. Восьмидесятилетние "бабульки" и десятилетние девочки, замужние дамы и девушки на выданье — все они тщательно следят за своим внешним видом, нарядами, чистотой тела и особенно за волосами — особой гордостью жительниц долины Куллу. <...> >>
Жительницы каждой области Гималаев отличаются друг от друга. Здесь можно встретить женщин с типичными крупными, чувственными чертами лица и пышными фигурами, есть и лица, черты которых будто прорисовали тонкой кистью, а тело лишь угадывается под яркой одеждой. Изящный монголоидный тип жительниц Лахула соседствует с крупными загорелыми лицами представительниц высокогорного Ладака. Темноволосые и рыжие, кареглазые и голубоглазые, высокие и коренастые — как можно однозначно ответить на вопрос, какие они — женщины гималайских долин? Девушки Куллу считаются самими красивыми в западном предгорье, а жительницы Кейнора из древнего до арийского племени Киннеров обладают самими красивыми фигурами.
Нас всегда поражали встречи с гималайскими красотками на горных тропинках. Неся за плечами огромную корзину травы или дров, они, утирая пот с лица, улыбались белоснежными улыбками, приветствуя незнакомого путника. Молодые женщины в ярких одеждах трудятся на полях-террасах, держа за спиной своих маленьких детишек, привязав их к себе красивейшей шерстяной шалью, которой позавидовала бы любая посетительница европейского бутика. <...>
Женщины Гималаев — явление уникальное. Они — тайный предмет воздыхания и вдохновения. Их украшают и берегут, используют как рабочих лошадок и советуются, решая сложные проблемы. Они не имеют права без своих мужей надолго отлучаться из дома, потому что на их "плечах" всё хозяйство. Они работают в поле, рожают детей, строят дороги, при этом являя себя миру истинным произведением искусства. <...>
Чем выше в горы, тем самостоятельнее становятся женщины. Они уже не принадлежат хозяевам — мужьям, как в предгорьях Гималаев, а владеют ими на правах собственниц. В её хозяйстве всё пригодится — и корова, и лошадь, и муж, и прялка — всё, что даёт пользу. Если муж оказывается беспомощным предметом, его прогоняют, или меняют на лучшего. Даже в Наггаре, недалеко от городка Куллу, такие случаи довольно часты. В некоторых отдалённых деревнях ещё сохранилась система многомужия. Если в центральной, южной и северной равниной Индии рождение девочки — горе в семье, то в горной части — благо. <...>
Во всех праздниках долины Куллу, в основном, участвуют мужчины. Они и хороводы водят и многочисленных богов сопровождают, организовывают свадьбы и деятельно участвуют в них, посещают дома, где ушли из жизни родственники и наносят визиты родным, где родился новый человек. Больные друзья и дни рождения, многочисленные ягьи (священные службы) и пуджи (службы) — всё это ложится на крепкие мужские плечи. Они, конечно, помогают женщинам в хозяйстве. Но в определённое ими время. Некоторые мужья проводят в компании вечера за бутылочкой местного самогона и приходят домой, наполненные добротой и мудростью. "Love is God, God is Love" (Любовь — это Бог, Бог — это Любовь) — основа философии хмельного жителя Гималаев. А если жена недовольна ежедневным причащением мужа из источника мудрости, он, показывая на звёздное небо, выдаёт ещё один философский пассаж — "Шанти, мере пьяра", что означает "Спокойствие, моя дорогая!". Надо сказать, что в "шанти" пребывают многие мужья в гималайских деревнях. Здесь растёт чарес, или конопля, которую испокон веков курили, да и сейчас потягивают местные философы и служители бога Шивы. А после "божественного" покоя какая может быть работа? Женщины здесь покуривают "бири" — маленькие сигаретки из скрученного табачного и эвкалиптового листа. "Бири", по мнению местных специалистов, прочищает лёгкие и даёт заряд энергии. Вот и бегают по горам гималайские жены, неся за плечами огромные корзины, а их мужья, собираясь вместе в это время, пребывают в "шанти", остановив свои взоры на белоснежных вершинах гор.
Есть в одной из долин такой праздник, когда мужчины и женщины собираются вместе и поют песни. В песнях женщины высмеивают своих мужей, а те в свою очередь должны достойно ответить. Такой словесный поединок длится всю ночь и проходит он только раз в год. Посмеются, поиздеваются, выскажут друг другу всё, что думают, и больше не будут выяснять отношений целый год. Семьи в Гималаях крепкие и царит в них тепло и терпение, потому что правит по негласному закону в своём маленьком государстве женщина — хранительница "Всё наполняющего огня жизни". источник
И вот моя слабая попытка хоть как-то разобраться в этой психологии гор с помощью друзей-альпинистов. Опытные мастера, они давно поняли, что вершины открываются далеко не каждому, а лишь тому, кто "попадает в резонанс" космическим ритмам, созвучен среде.
Такова реальность: путь наверх требует от человека молитвенной сосредоточенности, полной отрешённости от всего. Сознание человека на крутом маршруте превращается в лазерно-тонкий пучок концентрированной воли. Опытные восходители, мои гималайцы, умеют "думать телом", они доверяют своей интуиции, инстинкту, умеют слышать себя и Гору. >>"Я иду наверх только тогда, когда ничего не скрипит в суставах, а душа рвётся к вершине... Ловлю это состояние. Если его нет, то я не иду." Слышал такое от многих известных альпинистов России и Европы, от Валерия Хомутова, Рейнгольда Месснера, от Валерия Хрищатого.
Гималаи полны загадок и чудес. Вот и очередная тайна: наука до сих пор не может объяснить, откуда у альпинистов такая мощная жизненная энергия для суперсложных восхождений в экстремальных условиях высокогорья. Там люди активно работают на больших высотах и зачастую без кислородных приборов. Стоит, пожалуй, напомнить, что крепкие, специально тренированные лётчики на реактивных истребителях надевают маски с кислородом на высоте около 4500 м. А в Гималаях и в Каракоруме наши самые выносливые и тренированные восходители чуть ли не бегают по вершинам с секундомером и безо всяких масок. И любопытно, что при колоссальных затратах энергии на такие взлёты, пищевой рацион высотников предельно скудный: берут с собой буквально считанные граммы провизии, например, горстку изюма, пару-тройку сухарей, полплитки шоколада и много питья. А работают как пильщики.
Значит, организм работает на самосожжение? Ответа нет.
Ни академическая биофизика, ни спортивная медицина не могут понять этого феномена (если делать это с позиции строгого материализма... другое дело, что мы просто не знаем, не умеем понять мощных резервов психической энергии человека и особенностей горного духовного пространства, о которых писал наш гениальный режиссёр Сергей Эйзенштейн).
Впрочем, там, где не даёт ответа биофизика, свой ответ предлагают практики — сами восходители.
"При перегрузках и опасностях высотного восхождения я ощущаю прилив внутренних сил. Становится предельно ясным мышление, послушным тело. Ощущаю себя в гармонии с окружающим миром." Так писал заслуженный мастер спорта, альпинист-высотник Валерий Хрищатый — один из советских первопроходцев Эвереста.
С этими мыслями перекликается мнение другого известного восходителя — сэра Кристиана Бонингтона из Великобритании: "Эти льды, снега, скалы подарили мне огромное удовлетворение в преодолении риска, наградили меня могучим подъёмом духа и ни с чем не сравнимым куражом при постижении неизвестного".
Ваш автор не принадлежит к великой школе мистиков, последователей Рериха, Бёме, Даниила Андреева. Но подспудная истина гор, их глубинная метафизика слишком явственно просвечивают сквозь грубую плоть камня и льда.
Высокогорье — это не просто складки земной коры, но и некое многомерное духовное пространство. Для нас, восходителей, любая из великих вершин — живое существо, со своим характером, духом, обликом, легендами и мифами... в горах и в космосе как нигде остро чувствуешь пульс окружающей планету ноосферы — сферы разума, гениально открытой Владимиром Ивановичем Вернадским.
Главная вершина планеты недаром имеет много имён: тибетцы зовут её Джомолунгма, европейцы — Эверест, непальцы — Сагарматха, китайцы — Чу-ми-ланг-ма. Это целый микрокосм, многоликий, многорукий и многомерный, как бог Шива. Здесь свой особый масштаб времени и пространства, свой, уже полукосмический, ритм бытия. Если прислушаться, то там, над склонами больших вершин, звучит своя, особая, симфония Гималаев в исполнении ледового органа Чукунг. Там человек ошеломлённо внимает звёздным рунам Вселенной.
При выходе в открытый космос наш космонавт Алексей Леонов увидел такую картину: "Это были немигающие звёзды на фоне бархатной черноты бездонного неба. Вид звёзд сменялся видом Солнца довольно быстро. Солнце было совсем не таким, как на Земле, очень ярким, даже через плотный светофильтр гермошлема. Солнце представлялось мне как бы вколоченным в черноту неба".
А вот звёздная ночь в Гималаях глазами альпиниста Валерия Бабанова, который был на высоте 8000 м под вершиной Лхоцзе: "Высоко в горах ночь легко совмещается с днём, а жёлтый солнечный свет становится чёрным. В небе яркие звёзды. Ночь, холод, ветер. Что-то в этой картине было неземное, чужое. Казалось, мы стоим на какой-то далёкой, всеми забытой планете, и кроме нас — тут никого живого. В промороженном воздухе стоял запах одиночества."
Только там, на высотах, мог возникнуть в сознании альпиниста и космонавта этот образ солнца, вколоченного в черноту неба, запах одиночества...
Однако за всё надо платить: горы многое дают, но и жёстко требуют. Они не прощают разболтанности, приблизительности, суетливости тела и духа. Увы, этот потаённый внутренний лабиринт гималайских гигантов удаётся пройти немногим избранным. Цена ошибки здесь — жизнь человека...
Один из участников первой советской экспедиции на Эверест 1982-года, радист и переводчик Юрий Кононов верно писал об этом: "Крайняя степень трудности требует всех душевных сил восходителя. Все мысли сосредоточены на решении задачи момента, нет места для самосозерцания. Сознание превращается в тонкий пучок концентрированной воли. Ноги, руки, глаза, мысль работают в полной гармонии, получая мгновенный сигнал от действия друг друга. Только достигнув такого ясного сбалансированного состояния, восходители могут продемонстрировать все свои возможности. Зато восхождение на предел возможного приносит необыкновенное чувство удовлетворения и восторга, даже экстаза."
Если ты вошёл в этот ритм, вписался в духовное пространство Горы, тебя и камнепад не тронет, и лавина обойдёт стороной, и Луна высветлит тебе ночную синюю тропку во льдах.
Кто понял жизнь, Тот не торопится. Не суетись. Горы этого не любят...
Вот и получается, что главный лабиринт высоких гор — это не сложный рельеф и не кислородное голодание, а сам человек. Лабиринты человека никогда нельзя уверенно пройти без ошибки и до конца. Потому что даже самые опытные восходители не знают, что им взбредёт в голову в следующую минуту, да ещё и в опасной ситуации. Высота минирует сознание. Даже кислородная маска здесь не гарантирует безопасности, ясного самосознания. [...]
Прославленный русский путешественник Федор Конюхов, рассказывая о своём одиночном путешествии к Южному полюсу, поделился следующим наблюдением. В Антарктиде дуют сильные ветры. Федору, который по плану должен был проходить 20-25 км в день, из-за встречного ветра удавалось преодолевать всего лишь 5 км. После нескольких дней безуспешной борьбы с ураганом, он понял, в чём причина отставания, и перестал относиться к ветру, как к своему врагу. Он попытался представить, будто ветер проходит сквозь его тело... в конце концов ему удалось достичь удивительного состояния духа, обрести полное слияние со стихией, научиться жить в ладу с ней (а ведь стихии — это стихиали, одухотворённые сущности) гораздо важнее, чем преодолеть её. Думаю, что главный успех наших альпинистов на Лхоцзе в том, что они не противостояли суровым условиям высоты, а изучали их, приспосабливались к ним, часто покорялись их грозному приказу, действуя не вопреки, а в согласии с природой. <...>
<...> Возможность управлять звуком, линией, цветом, словом дана человеку природой. Он может воспользоваться этим даром, а может пренебречь. От него зависит, откроет ли он сундучок и достанет оттуда всё (или часть того, что туда положено) или не станет тратить на это усилия.
Способность двигаться вверх по склону тоже мне кажется врождённой. Альпинизм, естественно, никакого отношения к искусству не имеет, потому что альпинизм — спорт, а спорт и искусство, как бы их ни сближали, никогда не приблизятся друг к другу, потому что в искусстве движение подчинено смыслу, а в спорте весь смысл — движение.
В искусстве есть исполнитель и есть зритель, в альпинизме сам исполнитель — зритель. Не занимаясь живописью, можно быть любителем и знатоком изобразительного искусства, но не бывая в горах, понять альпинистов сложно. <...>
Во даёт Юрий Рост. Буквально ошеломил своими сравнениями и обобщениями, а особенно веселит вывод об альпинистах как об этаких нелюдях :) Ага-ага, вовсе не Земли они дети.
Сочинение Роста не понравилось и в общем; утомило "водой", затюкало словом. А вот повествования самих участников экспедиции — что надо.
Немного подновлённый старый рассказ на тему, "каждый выбирает по себе". Кто-то лезет напролом, кто-то обходит... Прошу прощения за то, что мало картинок (затерялись уже).
Спасибо, Марина! Надеюсь, Евгения ;) тоже с интересом прочла Ваш рассказ.
Он вышел эдаким хулиганским, что ли :) Непричёсанный, весь на эмоциях — чем и замечателен!
На мой взгляд, погода — главное действующее лицо. Она правит бал в жизни вообще. Погода как обстоятельства — предложение, а человеку постоянно приходится делать выбор. Никому не дано (у)знать, к а к было бы, если бы. В диких горах всё в чистом виде — и погода, и человек. Разная "мишура", всяческие "розовые очки" людские внизу остаются.
Есения: Надеюсь, Евгения ;) тоже с интересом прочла Ваш рассказ.
Будем считать, что Евгения и Есения — одно лицо :)
Есения: На мой взгляд, погода - главное действующее лицо.
А ведь и правда! Когда я писала, то просто писала, не думая об этом. Писала просто дневник по просьбе команды, чтобы было потом что почитать и вспомнить каждому. А получилось не совсем про нас, а про то, как Горы нами играли, а мы уворачивались, как могли... Кому-то удалось увернуться, а кому-то — нет...
"Сломить свою манию – большая победа. Самая большая победа – это победа над собой!" ------------------------------------------------------------------------------------------- Только кто в гора ходит, знает и понимает цены эта фраза. Спасибо за рассказ Марина, очень интересно.
Спасибо за отзыв, Тео. Обычно такие рассказы пишутся для участников группы, никогда не думала, что они могут быть ещё кому-то интересны. Встал в 6.00, вышел в 8.30... Крутая осыпь... Скалы. Снег. 8 верёвок. Пурга... Простые перечисления каждодневных событий похода. Простая арифметика пройденных километров в длину и метров в высоту. Но что-то стоит за всей этой статистикой... Наверное, взаимоотношение между ГОРАМИ и людьми :)
И эти взаимоотношения у всех разные, как и судьба. Вот Анатолия Семилета уже нет с нами, а причина его смерти вовсе не в горах, хотя так рисково ходил иногда... В том числе и на Шапшале. Но судьба по-другому решила. http://nature.baikal.ru/forum/tread.shtml?id=4252
Тео, а музеи, созданные Р. Месснером, Вам приходилось посещать? Как понимаю, и с самим "маэстро" не так уж трудно там встретиться... :) Или видео о его совместных с гостями прогулках создают обманчивое впечатление?
И ещё. Вы "Хрустальный горизонт" на русском читали? Ну, ради сравнения с оригинальным изданием, любопытства ради...
В 1967-ом мы с женой в альплагере «Талгар» совершали восхождения на свои первые «тройки» на 2сп.р. инструктором у нас был Владимир Иванович Трубников. Мы тогда подружились (мы ровесники) и в последующие годы ходили в Саяны, останавливались братчане у нас в квартире. Володя был высоким сильным , очень симпатичным парнем. Команда волгоградцев (Володя из этого города) тогда совершила восхождение на в.Победу, Хан-Тенгри и Шатёр на первенство СССР и восходители получили звание МС. Володя гордо носил на груди то ли медаль, то ли памятный жетон Хан-Тенгри, очень броский. Пять лет назад мы заезжали к Володе в гости в Дубну, он теперь там живёт. Я не раз предлагал ему написать книгу, а ему есть, что рассказать, имея ввиду его высотные восхождения, а он разродился очень интересной книгой «Братск, Саяны, Алтай». Читайте http://files.mail.ru/C720841A6B86434AB7434917D6C18BE7
Есения: Тео, а музеи, созданные Р. Месснером, Вам приходилось посещать?
Я был в один из 5 "Messner Mountain Museum" проект, в Bolzano, очень интересно
Есения: Как понимаю, и с самим "маэстро" не так уж трудно там встретиться...
Половина год назад это "МАЭСТРО", который есть абсолютно нормально и просто человек, делать Infotreff (google не дает перевод) в Bielefeld, это 20 км от Неrford где я живу. Я был там тоже.
#331214 TITLE="28.08.2015, 18:55:00"Вы "Хрустальный горизонт" на русском читали?
Мой стыд, я очень ленивый читатель, последние книга которая читал — "73 дня вокруг Байкала" от Ерик Бутаков, в 2012.
Юрий Кузнецов: «Братск, Саяны, Алтай». Читайте http://files.mail.ru/C720841A6B86434AB7434917D6C18BE7
Спасибо, Юрий Александрович.
Исторически — интересно, но с "альпинистской стороны" — только многоточия и обещания об "отдельных рассказах" :)
Не могу не отметить, насколько ж похожи Вы и Ваш друг в словах и выражениях! :) Но в Ваших рассказах, Юрий Александрович, того, что ищу в подобных повествованиях, — несравнимо больше.
Что значит лаконичный ответ ? Или здесь полиция ? Есения, Reinhold есть (был) знаменитый восходитель, но для окружения он был и останется просто человек, где я в респект не вижу необходимость делать снимки. Я не Paparazzi из газета. В музей не делаю фото из принцип, к тому там как правило запрет.
Есения: "Трудности перевода" даже на имя автора "покушаются" ;)
Найти основную информацию и картинки о шести музеях Месснера как о факте, в общем-то, несложно.
А хочется не вороха сухих фактов, но живых эмоций участника событий.
Жаль, что книги RM на русский не переводят. Маэстро никак нельзя упрекнуть в скупости на описания своей жизни, его "собрание сочинений" исправно полнится.
И RM по-прежнему "заводила": "Есть ещё сотни тысяч возможностей [для первооткрывателей]. В одних только индийских горах Ладакх непокорёнными остаются десятки тысяч вершин. И есть также стены, такие как северная сторона Машербрума в Пакистане, о которую лучшие современные альпинисты обломали зубы. Там речь всё ещё идёт о том, чтобы сделать возможным то, что раньше считалось невозможным".
[...] с пика Ленина на лыжах. Чья это была инициатива? - Моя. Мы все неплохо катаемся на лыжах. И мне очень хотелось. Пик Ленина — это такая длинная дорога, а на лыжах хорошо обратно ехать. Мы постоянно занимались альпинизмом, пик Ленина был всё время на слуху, и надо было идти тренироваться, готовиться к гималайской экспедиции на Канченджангу. Пик Ленина был как тренировка. Нудная гора, а так — хоть какой-то интерес. Там просто надо идти. Поэтому хотелось сделать что-то необычное.
[...] В чём трудность быть лидером среди лидеров? [...] - Трудность во всём. Должна быть продуманность твоих действий, чтобы это были взвешенные, аргументированные действия. Слепого подчинения от этих людей не дождёшься. Когда ты разумно действуешь, не возникает никаких трений [...]
Отличаются ли восьмитысячники от более низких гор? - Отличаются маршруты. Маршруты могут быть более или менее сложными технически. На пик Коммунизма можно подняться по простому пути, а можно подняться по южной стене. Или на Хан-Тенгри. Вот тем и отличаются, разница в этом. Сами горы не сильно отличаются. Понятно, что отличаются высотой. Чо-Ойю — 8158, а Эверест — 8844. Но и на Чо-Ойю можно найти сложный маршрут, поиметь большие хлопоты. >>Скажем, есть такое понятие: "снежный барс". Можно на всех пяти вершинах побывать, и быть только кандидатом в мастера, если даже не перворазрядником. Потому что совершать восхождение по простым путям. Это как раз один из ответов на вопрос: почему мне хотелось на лыжах спуститься с пика Ленина. Если взять все мои семитысячники, то с пика Ленина мы съехали на лыжах, зимой я был на Коммунизме (один из четырёх раз, когда там был), на Победе мы прошли траверс, пик Корженевской и Хан-Тенгри сходили по стене. Все горы правильные и интересные. Не просто чтобы сказать "снежный барс". Какой ты "снежный барс", если был везде по простым путям? Это ни о чём не говорит. Говорит лишь о том, что ты хорошо переносишь высоту.
А высота... Ты либо её переносишь, либо — нет. Что тебе дала природа. Много сильных альпинистов, которые остаются в техническом классе делать восхождения, потому что не переносят высоту, или очень плохо. От этого они не становятся худшими альпинистами, а просто занимаются в классе технических восхождений, делают замечательные стенные восхождения и т.д.
Одно из самых сложных моих восхождений совсем не высотное. Когда семь дней в гамаке висишь на стене — не всё так просто. Это Кюкюрклю по Западной стене. Маршрут, который прошли грузины в 1980 году. Очень сильные скалолазы. Потом почти все они погибли в лавине на Ушбе. А мы прошли этот маршрут в 1982 году. Это были первое и второе прохождение. После нас третье прохождение сделали только через 15 лет. Чтобы на Кавказе маршрут 6Б стоял так долго нехоженым — вообще редкость. Я считаю, что это самый сложный маршрут на Кавказе. Семь ночей в гамаках.
* Фанатизм был залогом успеха. Когда ни о чём другом думать не можешь и, идя по городу, думаешь, как бы ты здесь по стене дома пролез? Это сродни лёгкой степени сумасшествия. Это необходимое состояние для того, чтобы стать хорошим альпинистом.
* Я придумал определение антарктическим горам. Везде горы, а между ними — ледники. А здесь — огромный ледник, и из него торчат горы. Это ледник чудовищных размеров, из которого торчат массивы гор. Доминирует ледник, а не горы. Этим принципиально отличается Антарктида от остальных гор.
* Я всегда читал какие-то книги о путешествиях и всякие справочники. Мои любимые писатели — Джек Лондон и Жюль Верн. Да вся детская классика. Есть такая замечательная книжка — "Справочник путешественника и краеведа" В.А.Обручева, довоенное издание. Считаю, что это — лучший материал, если хочешь что-то выучить в этой области.
* Делать то, что нравится, не наступая себе на горло, не заставляя себя быть менеджером в компании по продаже бытовой техники. Если не нравится — не надо идти ею торговать. Заниматься каким-то другим делом. Должна быть какая-то решительность. Это те шаги, которые мы предпринимаем в жизни. Каждый должен для себя выбирать, никто за него не выберет. А для этого нужно читать книжки и ездить в горы..."
В сентябре 2012 года, в рамках своего двухлетнего одиночного кругосветного путешествия, я решила подняться на один из самых известных перевалов в Непале — Торонг Ла — высотой в 5416 метров. Это было моё первое восхождение, и я решила сделать его экстремальным — осуществить подъём без всяких гидов и портеров. Мне захотелось познакомиться со своими пределами и возможностями. Поставить своего рода эксперимент, который наглядно покажет, как же на самом деле люди принимают решение штурмовать заветные крепости или отказываются от победы. <...> неизвестно, вынослив ли конкретно ты, пока ты сам это не попробуешь. Но из-за оценок других людей и их представлений ты можешь заведомо принять неправильное решение. Именно поэтому я никогда никого не слушаю. Я всё пробую сама. <...>
* Иногда во время восхождения я набираю высоту, а потом дорога идёт вниз. Это самые обидные моменты. У меня будто отнимают мою работу. Но на самом деле по расстоянию я всё равно приближаюсь к цели. Так и в жизни. Падение — это всего лишь изгиб дороги. Падение может произойти за секунду до финиша, и как бы низко мы ни упали, это не значит, что мы вернулись к началу. Мы совсем рядом, просто придётся подняться. >>* Во время ходьбы наступает момент, когда вы выдыхаетесь. Совсем. Вконец. И мозг говорит: „Всё“. Это ничего не значит. Это значит только то, что теперь вы продолжите идти, но на „втором дыхании“. При этом все сенсоры будут обострены, состояние станет осознанным, и вы получите несказанное удовольствие. Размышлений в таком состоянии всё меньше. Вы будто плывёте в потоке.
* На самом деле, трекинг — это макет жизни. У меня есть цель, и мне надо идти к ней, идти, не останавливаясь. Сбавляя темп, я увеличиваю время до достижения цели. Надо идти без жалости к себе, без сожалений и без сомнений. Надо просто идти — действие известно, надо делать его, и всё. Всё так понятно.
* Уже в этот, самый первый день, я поняла, как сильно мотивирует меня сложная цель. Я постоянно держу её в голове, особенно в моменты слабости. Возможность оказаться на вершине для меня слаще, чем любой шоколадный торт.
* Чтобы добиваться чего-либо, нельзя думать. Категорически. Не позволяйте мозгу решать за вас такие вопросы. Он при первых же трудностях делает категорические выводы в стиле: „Всё, я не могу идти дальше. Я чувствую адскую боль“. Но на самом деле это не боль. Потому что потом открывается второе, третье дыхание, и вы идёте ещё активнее и эффективнее, чем шли в начале. Поэтому надо просто идти. Не думая.
* [...] эта дорога — наказание за все наши грехи, она никогда не кончится, это просто ад. Дело в том, что, доходя до очередного пролёта и поднимая глаза, мы видим следующий подъём, и так уже в течение часа, а может быть, и больше. Поэтому поднимать глаза нельзя. Надо просто продолжать идти, уставившись себе под ноги.
* Меня уже давно перманентно тошнит, и я не могу думать о еде, в меня ничего не лезет. Но мне надо есть, хоть через силу, чтобы не заболеть и не поставить под угрозу прохождение перевала.
* У меня снова появилось это чувство абсолютной свободы. Думаю, причиной послужило полное одиночество. Никого — впереди, никого — позади, и кажется, что я одна в целом мире. Я соединена с природой на сто процентов [...]
* Дорога проходила через широкую плоскую долину, и я не всегда была уверена, правильно ли я иду, ведь указателей почти нигде нет. Но, в конце концов, я поняла, что надо ориентироваться на помёт мулов и лошадей, так как их гонят по туристическому маршруту. Странно, что этому нас не научили в университете.
* Ночь была ужасна — я практически не спала. Все ощущения снова обострились, и началась паранойя [,,,]
* Я начинаю двигаться. Останавливаюсь каждые десять шагов. Может, чаще. Единственное, что я слышу — это своё дыхание. Точнее, хрип из груди. Я заставляю себя не смотреть наверх, это лишает мотивации и веры [...]
* Не слышно ни звука. Воздух прозрачен. Единственный звук, который заполняет пространство — это собственное оглушающее дыхание с присвистом. Иногда добавляется дыхание позади, либо впереди. Мой рюкзак становится таким тяжёлым, что я едва тащу его. Ощущение, что он набит камнями, а не арахисовыми орешками, гелем для душа и полотенцем. Иногда я складываюсь пополам, еле передвигая ноги, и тащу его на себе, согнувшись, чтобы распределить вес. Иногда останавливаюсь, чтобы перевести дыхание. Обычно после минутных передышек я могу резво идти в гору ещё минуту. А это очень много. Наконец начинает светать, и я спрашиваю у проходящих мимо погонщиков: „Сколько осталось?“„Час“. Час пути. После восьми дней. Всего час пути. И всё закончится. Всё будет позади. Я решаю насладиться этим часом. Возможно, у меня больше никогда не будет последнего часа перед Гималайской вершиной. Не очень представляю, когда смогу решиться на это ещё раз. И я иду спокойно. Пейзаж вокруг странный — горы, покрытые камнями. Снега нет. Я иду по гравию, и это непросто. Ноги съезжают, скользят, наступают на острия. Передышки уже каждые три шага. Представьте — раз, два, три — и вы уже запыхались. Это как ночью — перевернулись на другой бок, а одышка такая, будто пробежали стометровку.
* И вот я вижу вдалеке буддийские флаги. Теперь можно и поплакать — я уже не могу, да и не вижу смысла сдерживаться. У меня будто нет прошлого. Ощущение такое, что я просидела в камере строгого режима всю свою жизнь, а вот теперь вышла на свободу. Внизу меня ждёт свобода. А с этой точки я буду идти только вниз. Вся эта дорога — это какое-то созерцание, наблюдение за возвращением к жизни. Вот кислород, вот тепло, вот спелые яблоки. Я будто просыпаюсь от векового сна. Прихожу в себя. Оживаю.
* ... Возвращение домой было словно восхождение на вершину — эмоций было очень много. Всё не описать. Когда я начала узнавать дорогу, у меня на глаза навернулись слёзы. И радости, и печали, и волнения. Я смотрела на спящие дома, на людей в магазинах и думала: „Как вы можете быть так спокойны? Ведь я была т а м“.
* На улице ни души — уже поздно. Я резво шагаю в своих огромных ботинках. На мне грязная одежда, на подошве огромные куски прилипшей глины, но глаза мои горят. Я другая. Я не та, что была десять дней назад. Это идёт совсем другой человек. И я его пока не знаю. Но я чувствую, что вся энергия заключена не снаружи, а во мне. Я иду словно огненный шар, который рассекает воздух. Я могу двигаться предельно быстро, быть максимально сильной, и эта атмосфера такая лёгкая для меня. Я наполненная, тяжёлая, стремительная. Сильная. И мне так хочется остаться такой навсегда. Счастливой, огненной и непобедимой.
Редчайший случай, когда из интересного текста не могу выкинуть ни буквы, ни слова. А потому привожу сей текст целиком.
(1) Е. Полищук. Смысл альпинизма >>В нашей жизни всего важней производная. Нам претит гладкая протяжённость привычных лет, где завтра похоже на сегодня, а послезавтра на завтра. Часто мы не замечаем, что попали в трясину повседневности. Мы заняты разумной целесообразной деятельностью и не осознаём, что она целиком определяется внешними причинами. Наше поведение становится почти полностью предсказуемо, нас вполне можно вычислить. Мы не живём, а играем различные роли. На работе мы одни, дома – другие, с друзьями – третьи.
И так мы тащимся в колее обыденного существования, пока вдруг невесть откуда не всплывёт в нашей душе вопрос: да кто же мы сами в действительности? Что же мы делаем с отпущенной нам жизнью? Чем наше существование отличается от существования простых физических объектов в пространстве и времени?
И появляется желание сделать что-либо необычное, из ряда вон выходящее, чтобы доказать себе свою независимость от мира физических причин и следствий, обнаружить своё настоящее "Я". Рано или поздно оно появляется у всех. Что же касается способов доказательства, то их имеется великое множество. Можно напиться превыше всех разумных границ, до истинного умопомрачения. Можно всё бросить и уйти в монастырь (правда, в наши дни – не очень-то можно). Аристократы прошлого века могли уехать на Кавказ, в постоянно действующую армию. Можно поехать на Кавказ и ныне. Вот так возникает вдруг (не без влияния русской классической литературы) в разных городах нашей страны у самых разных людей стремление в горы. А исконно русская форма паломничества на Кавказ – называется теперь – альпинизм.
Однако, в наше время организации и порядка пробиться к горам непросто. Поистине, нужно иметь "одной лишь думы власть, одну, и пламенную страсть". Тогда только с течением времени неофитам удаётся преодолеть неприятный начальный период – период бесправия и унижения, зависимости от инструкторов, беготни у подножий гор, заваленных консервными ржавыми банками и другими следами цивилизации.
Но вот всё позади. Вчерашние новички становятся альпинистами. Они вступают, наконец, в личное общение с горами. Теперь это люди другой породы. Отныне им суждено целый год проводить в ожидании, в мечтах, в городском заточении – и только летом, примчавшись в горы, продолжать прерванную настоящую жизнь.
Настоящая жизнь – это, прежде всего, резкий пролом повседневного упорядоченного существования. Время течёт по-другому. Люди относятся друг к другу по-другому. Устроенный, цивилизованный мир внизу становится нереальным, призрачным. И тому причиной – отчётливое чувство надвинувшейся опасности, возможности гибели, близости смерти.
Тайна смерти – главная тайна в нашей жизни. Обычно мы не любим думать о ней, она маячит где-то в отдалении ни к чему не обязывающим призраком. Даже само слово – "смерть" – мы стараемся избегать; его не встретишь в руководствах по альпинизму, из-за чего и в разрешённом слове "опасность" чувствуется какая-то недоговорённость.
Но недаром мудрость всего мира провозглашает: помни о смерти!
Когда мы прячемся от неё, живём, как будто должны жить вечно, строим грандиозные долговременные планы – то уподобляемся детям, прячущим голову в юбку матери. А заглядывая в пропасть, наклоняясь над ней, мы ощущаем, что приближаемся к тайне бытия. Работая на отвесе, постоянно считаясь с возможностью срыва, катастрофы – мы не можем не достигать на это время идеала мудрой жизни: жить, помня о смерти.
Человек имеет потребность время от времени испытывать негарантированность жизни. В глубине души он сознает, что периоды стабильности, упорядоченного существования – лишь паузы и передышки, своего рода сон. Подлинная жизнь, основное историческое действие совершается в моменты глубоких надломов и потрясений, когда возможен любой исход и всё зависит от стойкости и мужества. И такое состояние – неопределённости, открытой борьбы, незащищённости от насильственной смерти – постоянно возвращающаяся историческая реальность.
Альпинистский уход из мира – это современное средство против забывчивости и успокоенности, против иллюзии абсолютной прочности, налаженности жизни. Это – способ напомнить себе о существовании беспощадной реальности, которая может неожиданно вторгнуться в упорядоченный социальный мир и потребовать от человека энергии, решимости, умения доверять самым древним нормам человеческого общежития.
Главная тема альпинизма – риск. Его можно минимизировать, но полностью исключить нельзя. И это в корне меняет мироощущение человека. На первое место выдвигается момент индивидуального бытия, оттесняя на задний план момент всеобщности и объективности. Из объекта познания и преобразования мир превращается в арену существования, а жизнь – в некое действо, таинство, напоминающее древние мистерии.
Конечно, риск есть и в других видах спорта, но лишь в альпинизме он имеет надлежащее, почти ритуальное оформление. Важно не просто попасть на вершину. Восхождения нужно совершать, следуя определённым правилам и ограничениям, только и придающим смысл всему делу, прежде всего – определённость маршрута. Надо взойти именно на заранее выбранную вершину, а не на какую-либо, и выбранным заранее маршрутом. Цель нельзя изменять в процессе её достижения в зависимости от погоды, собственного настроения, психологического климата в группе и т.д.
Затем – ритуал постоянной страховки. В действительности, не так уж часто дело доходит до её фактического применения, спасающего жизнь человеку. Быть может, даже чаще случаи совместной гибели связки. Но, независимо от статистики реальной эффективности применения страховки, постоянная связь между двумя людьми, требующая двойной собранности, осмотрительности, взаимоответственности имеет глубокий нравственный и символический смысл. Подобным же образом мы связаны друг с другом и внизу, в обычной жизни – да только не всегда дано нам это ощутить. А ободряющее (если не спасающее) действие этой связи каждый альпинист постигает с первых своих шагов в горах.
Соображения ритуальности, а не целесообразности, должны определять, как нам кажется, и решение вопроса о применении техники. Сейчас много весьма заслуженных людей занимается совершенствованием снаряжения. Техническая оснащенность и экипированность альпинизма постоянно растёт. Однако это невольно принижает наши личные заслуги. Вспоминая альпинистов прежних лет, мы испытываем какое-то чувство неполноценности, неловкости перед ними, делавшими то же, что и мы, но без наших технических ухищрений. Несомненно, что в будущем этому техническому прогрессу необходимо положить предел, а применяемое снаряжение должно быть канонизировано. И дело не только в том, что восхождение с применением всех средств современной и будущей техники немногого будет стоить. Технические средства должны быть включены в ритуал альпинистской мистерии, а неизменность ритуала даст дополнительное ощущение связи между альпинистами разных групп и даже разных поколений.
(2) Е. Полищук. Смысл альпинизма >>Изложенные выше соображение наводят на мысль о религии альпинизма. Само по себе это не должно казаться странным. Должен быть какой-то противовес безблагодатному существованию в наш рациональный материалистический век. Налицо порыв (чаще всего – неосознанный) к более серьёзному бытию, при котором возможно более ответственное отношение к жизни и смерти. Его реализация выливается в приятии даже в борьбу за возможность трагедии, которой материалистическое мировоззрение отказывает в праве на существование. Именно в этом следует искать разгадку необъяснимой с рациональной точки зрения увлечённости столь опасным занятием.
Но альпинизм – религия особого рода. Это не система отвлечённых догматов, не учёное построение книжников и фарисеев. Это священный путь к высшему, стремление к недоступному. Это мистерия XX века, реакция на слишком многочисленные табу, налагаемые нашей цивилизацией. С мистериями альпинизм роднит и дух посвящённости, отсутствие общедоступности, молчаливое противостояние общепризнанным взглядам. Популярность альпинизма свидетельствует о том, что и в наши дни, как и в античные времена, есть у человеческой души запросы, на которые бессильна дать ответ официальная вера.
Связанные с альпинизмом атрибуты глубоко символичны. Само по себе восхождение – символ верности поставленной цели, изнурительного и опасного пути к её достижению. Страховка – символ взаимопомощи среди людей. А сверкающий лёд вершин – символ вечности.
Лишь в горах можно увидеть такую красоту – и, кроме нас, увидеть её некому. Лишь там можно наглядно ощутить несказанную мощь и власть природы – и одновременно осознать, что и в нас есть нечто несокрушимое, сила, перед которой ничто не может устоять.
Нигде, помимо гор, не дано нам с такой предельной ясность познать свою природу. На равнине мы лишь формально находимся в трёхмерном пространстве, фактически же существуем на плоскости. Попадая в горы, мы от этого двумерного существования переходим к настоящей трёхмерной жизни. Мы познаём и осваиваем ещё одно измерение, отпущенное нам свыше, но не используемое в повседневной жизни. Часто мы платим за это дорогой ценой, но такова природа вещей. "Потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познание, тот умножает скорбь". Жизнь в трёхмерном пространстве – не сахар. С бешеной, неукротимой силой влечёт земля наше тело вниз, к себе. "Ибо прах ты, и в прах возвратишься".
Таков закон природы. О нём постоянно напоминают нам срывающиеся в пропасть камни и неумолчное журчание воды. "Мы прошли по краю очень глубокого ущелья, на дне которого навстречу нам бежала с ледников вода. Она, по непреложным законам земного тяготения, стремилась с камня на камень всё ниже и ниже от породившего её ледника, по наклону ущелья – к траве, к долине, желательно к морю. Слиться с другими реками, расплеснуться по ровному месту, но пока есть хоть малейшая возможность – течь всё ниже и ниже".
Но тем резче – по контрасту – обнаруживается в нас то начало, которое противостоит этому предопределённому материей падению. "Мы, неизвестно по каким человеческим законам, от моря, быть может, породившего нас, от низинной воды, с камня на камень стремимся всё выше, лезем, карабкаемся, тщимся, достигая, в конечном счете, самых высоких точек планеты, а когда нет уже больше камней, на которые можно опереться, и над головой одно только небо – что ж, стремимся и в небо. Но в какое море стремимся впасть, с каким морем стремимся слиться мы?" (В.Солоухин. Прекрасная Адыгене.)
Это – дух, стремящий нас ввысь. Только он удерживает нас на вертикали. Ослабни он, размягчись – и неизбежны падения, смерть, включение нашего бренного начала в естественный круговорот веществ. Так мы наглядно познаём нашу двойственную природу: материальную плоть, тяготеющую долу, и нематериальный дух, возносящийся горе, тоскующий, как говорили в старину, по горнем своем отечестве.
Однако — "всему свое время, и время всякой вещи под небом". Ничто не вечно под луной; проходит у большинства людей и альпинистская страсть. А выяснив её религиозный характер, будем трактовать изживание этой страсти, как отпадение, и для полноты картины рассмотрим вопрос о причинах этого отпадения.
Что находит человек в горах? Поначалу – очень многое и разное. Когда мы попадаем туда в первый раз, в нас ещё очень велико любопытство; оно-то и определяет основной настрой чувств, ориентируя нас, главным образом, на экзотику. Красота, величественность, первозданное безмолвие, недоступность, вневременность – вот главный набор характерных атрибутов, относящихся к жизни в горах. Те, в ком любопытство было основной движущей силой, приведшей в горы, очень быстро осваивают и изживают этот комплекс чувств. Они и составляют первый эшелон отпавших.
Первый раз мы попадаем в горы прекрасно молодыми. Молодежь же вообще склонна верить, не задумываясь: "старики" ведут – они-то и знают, куда, а тем более – зачем. Но идёт время, уходит молодость, крепнут цепи, привязывающие нас к быту. Новизна ощущений уменьшается, а рассудительность, напротив, увеличивается. Мы теперь сами "старики" и должны дать себе точный ответ: зачем всё это? Стоит ли игра свеч? На первое место сознание выдвигает теперь опасности, риск, всё увеличивающийся, кстати, с ростом спортивной квалификации. Стоят ли все эти горные впечатления, переживания и красоты того, чтобы ради них рисковать жизнью?
Нет! – решают рассудительные, и образуют второй эшелон отпавших. Но чем их больше, тем ярче ореол уважения к оставшимся, выбравшим риск. Непосвящённые, конечно, могут думать, что они рискуют ради спортивных достижений, рекордов, славы. Но альпинизм – малопригодная почва для тщеславия. Большинство рискует не ради чего-либо, не для достижения поставленной цели (ибо разум осознает символический характер этой цели), а просто, чтобы испытать полноту жизни через приближение смерти. Риск ради риска – что-то, напоминающее искусство для искусства.
Эту формулу не так-то легко критиковать. Достаточно вспомнить альтернативу: "искусство для пользы", "искусство для народа" и то состояние нынешнего искусства, к которому она привела. И всё-таки, признавая в ней определённую истину, нельзя прекращать поиск истин более высоких. Если альпинизм – своего рода религия, то есть ведь и иные религии, религии наших отцов, созданные веками духовного беспокойства.
И отпадение третьего рода – это одновременно обращение, переход к религиям более высоким, обретение веры отцов. Более полутора тысячелетий назад один из величайших богословов бл.Августин пишет в своей "Исповеди": "И ходят люди, чтобы восторгаться вершинами гор, вздыбленными волнами моря, широкими течениями рек, безграничным простором океана и сиянием звёзд, а о душе своей забывают". Через тысячу лет первый альпинист нового времени Петрарка свидетельствует о том же: "вдоволь насытившись миром горных вершин, обратил я внутренний взор в глубь самого себя и с того мгновения… уже ничто не приковывало моего внимание… кроме души, нет ничего достойного удивления… в сравнении с её величием ничто не является великим".
А вот что говорит мудрость, современная нам (Ганди): "Возможно, рискованная жизнь великолепна. Но необходимо различать жизнь перед лицом опасностей и рискованную жизнь. Человек, который отваживается жить один в лесу, кишащем дикими зверями и дикими людьми, без ружья, полагаясь только на божью помощь, живёт перед лицом опасностей. Человек, который витает в облаках, затем спускается на землю, вызывая восхищение изумлённого мира, живет рискованно. Одна жизнь полна смысла, другая – бессмысленна".
Бесспорно, альпинизм – высочайшая жизненная школа. Он учит главной науке, преодолению себя, и предоставляет много случаев к её применению. Но ещё более трудный и опасный подвиг – преодоление себя в чисто духовной борьбе. Трудный, потому что не знает зимнего отдыха и постепенного вхождения в форму. Опасный, ибо опасность здесь состоит в возможности духовной гибели, существования в виде "живого трупа". И кому эта опасность представляется столь же реальной, как и физическая гибель, для тех альпинистский путь закрыт, отодвинут уже на второй план.
Но как бы ни сложилась дальнейшая жизнь, память нашего сердца с любовью сохраняет дорогие альпинистские впечатления – и не только, как веселье юных дней, но и как первые уроки мудрости.
Здесь, наверху, всё по-другому. Нет ровных линий и прямых углов – вечной квадратуры и планиметрии города, его дорог, домов, окон, дверей. Вместо этого — непостоянство горизонта. Нет плоских поверхностей, требующих колеса, здесь право на круглость только у Луны. Погоду определяет не Гидрометцентр, а подошедшее облако – прошло мимо, значит, светло и тепло, если окутало – значит, серо и холодно. Здесь глаз видит нормально тогда, когда солнце в зените, остальное время к освещению невозможно привыкнуть.
Вечером небосклон делят между собой Луна и Солнце, смешивая несовместимые палитры, так что если стать лицом к Тибету, чувствуешь одесную лунный холод, а ошуюю солнечное тепло, и радость от раздвоения личности вполне обоснованна. Ночью на небе не звёзды, а безумие серебра, которое швыряется вниз горстями с невиданной щедростью. Сон нейдёт, и среди пустоты покатого склона загадываешь желание за желанием.
... днём иду всё выше и понимаю: чтобы описать увиденное, необходимо найти критерии для сравнения. Однако их нет, поэтому либо изобретай новые слова, либо молчи.
Горная болезнь – неприятная штука, но забавная. Забавная в том плане, что страшно не было, несмотря на откровенно хреновое состояние, – ведь стоит потерять высоту, и всё пройдет. Если бы от всех болезней можно было так уходить – ногами... <...> >>Восточный перевал недаром так называется. Он закрывает собою солнце. Оно поднимается, но и ты подходишь всё ближе к горе, становится всё круче, поэтому, несмотря на то, что в горах позади уже наступило утро, здесь ещё т е н ь. Не ночь, но и не день. Действительно, "сумерки – трещина между мирами".
Но я опять забежал вперед. Минут через сорок подъёма остановились перевести дух и попить. К этому моменту удалось найти более-менее удобное положение шарфа, чтобы дышать можно было, чтобы ветер не обжигал лёгкие, и чтобы очки не запотевали от дыхания.
Дхаула, как водится, первой загорелась, потом зажглись горы поменьше. Дальше эстафету подхватили пики рядом с нами. Интересно, что когда солнце поднимается выше, весь orange исчезает, и над горизонтом цвет неба становится обычным. А над головой, покуда солнце не в зените, небо практически чёрное, вернее это тёмно-синий, самый любимый мой цвет.
Пока полёт был нормальный. В том смысле, что никакой горной болезнью и не пахло. Мы поднялись уже на такую высоту, что цвет поверхности под ногами был абсолютно однообразен – коричнево-серый, за исключением камней, на которых кляксами жили оранжевые и зелёные лишайники. Здесь их можно увидеть, если приглядеться, правда, освещения маловато.
Я с интересом и некоторой тревогой поглядывал на приближающийся снеговой покров, но ступить на него сегодня было не суждено.
Горная болезнь наступила не постепенно, как у всех нормальных людей, а сразу и как следует. Внезапно в затылке возникла тупая боль и моментально через виски распространилась на лоб и на всю голову. Пока думал, идти дальше или нет (решил идти), начали неметь ноги, причём очень странно – как при барьерной анестезии, только гораздо быстрее – с кончиков пальцев вверх к коленям. Левая нога почему-то опережала правую. Через минуту пришлось смотреть на ноги, чтобы видеть, куда их ставить.
Сделав ещё несколько шагов, услышал звон. Упала лопата, которую нёс в левой руке. Почему – непонятно. Кое-как присев (тоже мне, девушка с веслом), попробовал поднять, но вдруг понял, что левая рука вообще не слушается. Я её просто не чувствовал. Поднёс руку к лицу и попытался сжать кулак. Пальцы только чуть дрогнули.
Сел на землю. Понятно, что это горная болезнь, но почему вот так быстро и качественно? Сказал Тому, что выше не пойду. Спросил, поможет ли Diamox. Том протянул таблетку. Я, впрочем, не надеялся, что поможет, потому что диамокс надо принимать до того, как идти вверх. Но здесь вопрос сразу снялся: проглотить таблетку не получалось. В первый раз в жизни собственный язык чувствовался как инородное тело – его движение во рту вызывало рвотный рефлекс, не говоря уже о таблетке. Выплюнул её, достал флягу, но отвинтить одной рукой не вышло, пришлось зажимать флягу между ног.
Вода принесла некоторое облегчение, но у неё был странный вкус, видимо, горная болезнь как-то влияет и на вкусовые ощущения. Том сказал, что если совсем плохо, лучше вернуться. Речи о подъёме, разумеется, не возникало – трудно представить, как можно проползти вверх ещё несколько сотен метров по-пластунски.
Я сидел и прислушивался к телу, которое постепенно становилось не моим. Было не страшно, скорее неприятно, главным образом потому, что я плохо переношу потерю контроля над телом. Это бесит, если честно, но здесь слишком уж любопытными были ощущения...
Однако рассиживаться не стоило. Онемение пошло выше колен. Я засмеялся, вернее, истерически хохотнул, вспомнив про оперу, кажется, Рахманинова, "Калеко", – была когда-то такая шарада. Взяв лопату в правую руку и, опираясь на неё, встал и, всё так же глядя на ноги, потелепал вниз. Через минут двадцать спуска чувствительность вернулась в ноги, ещё через какое-то время — в руку. Головная боль держалась несколько часов.
Вместе с чувствительностью приходило сожаление, что сегодня не увижу озеро. Остановился, оглянулся назад, на перевал. Будто зона в фильме "Сталкер" – вроде склон как склон, а не пройдёшь.
Возвращаться в палатку не хотелось, хотелось идти наверх. Чтобы не угасить порыв, уговорил Тома немного побродить по склонам, не поднимаясь выше – стоило чуток пофотографировать. В процессе почувствовал голод и решил слопать сникерс. Никогда больше не заталкивал шоколадку в рот с такой осторожностью. Ведь если начнёт тошнить, я ЛИШУСЬ сникерса. А их всего шесть взято! А как я люблю сладкое – это отдельный разговор! :)
<...> В общем, нельзя сказать, что день пропал. На горы, как и на море, можно смотреть бесконечно. А ещё столько всего удалось передумать. Ведь это был первый день за многие годы, когда я был сам собой, а не работником, гражданином, жителем мегаполиса, туристом, сыном, братом и так далее.
... и похолодеет твоё сердце, и безмерная тоска охватит тебя. Так как ни в одном месте ты не сможешь найти пристанище и должен будешь следовать дальше, не думай о разных вещах, погрузи свой ум в неизменное состояние. Никакой другой пищей ты не сможешь питаться, кроме той, которая посвящена тебе. А на друзей полагаться не стоит.
... всё повернётся вспять, и твои видения будут видением света и богов. Небо ты будешь видеть тёмно-синим.
Тибетская книга мёртвых >>Да, это последняя запись про эту поездку в Непал. Попытался здесь не только рассказать, но и показать, что для меня значит эта страна, а вернее, горы. Впрочем, в нескольких словах всё сказано в первых двух абзацах. Надо просто расставить акценты.
Еду в метро, читаю книгу. Слышу рядом смех. Периферийным зрением вижу двух девушек. Смеются, глядя на меня. Смотрят куда-то вниз. Перевожу взгляд и вижу – да, ботинки грязные, а штаны совершенно чистые и новые. Третий день не могу помыть ботинки, некогда. Всё бегаю и просто забываю про них. Интересно, как бы девушки смеялись, зная, что штаны новые потому, что старые протёрлись до дыр, потому и пришлось купить эти?
Почему мы живём в таком месте, где смотрят на ботинки, на одежду, на причёску? Чистые ботинки показывают, что их хозяин следит за своей чистотой. Одежда показывает вкус. Причёска – стиль. Может быть. Но я думаю, это всё показывает, что человеку нечем занять своё время, поэтому он чистит ботинки, ищет стильную одежду и долго сидит перед зеркалом, перекладывая пряди волос на голове.
Кроме того, в городе чувствуешь себя запертым в линейной системе координат. Параллельные прямые всегда параллельны. Дважды два равно четыре. "Как найти скорость? Надо расстояние поделить на время" (V = S/T)...
Город – царство прямого угла. Как следствие, людские отношения либо такие же неуклюжие и угловатые, либо подлые – из-за угла. Угол – это всегда тупик. Изнутри – конец перспективы, снаружи – острие. Идти в любом случае некуда. И от этого временами подкатывает к горлу Жан-Поль Сартр.
В горах всё иначе. Здесь земля не плоская, но вертикальная. Здесь нет прямых углов. Здесь люди смотрят не на ботинки, а на лицо. Все комбинации формулы с V, S и T здесь бессмысленны, так как расстояние измеряется временем, а скоростью не только можно, но и нужно пренебречь. Здесь я не живу в доме, но дом ношу с собой. Дом – это не крепость, это тяжесть. Он давит на плечи, и я несу его, как черепаха — панцирь. Что здесь в 25 килограммах за спиной? Ботинки, кошки, палатка, одежда, блокнот и ручка, немного конфет для местных детей. Собственно, всё. А, ну фотоаппарат – это как волшебный глаз, через который стоит иногда посмотреть в мир.
Здесь чем выше поднимаешься, тем дороже платишь. Во всех смыслах, кстати, но сейчас речь о метафизике. Я не чувствую, что заплатил сполна. Это значит, что поднялся недостаточно высоко. Гора всё равно берёт своё за посещение: губы трескаются при улыбке, десятками снятся сны за одну ночь, одежда становится второй кожей, солнце ищет лазейку, чтобы испепелить, небо чернеет, и дышать всё труднее...
Но самое ценное наверху – это почувствовать, как пахнет пустота. Этот запах никогда ни с каким другим не спутаешь и будешь возвращаться за ним снова и снова...
И я уже знаю, куда поеду. Гималаи стоит увидеть с другой стороны...
Горные непальские тропы – выматыватели сил, предлагатели красивых видов и инициаторы разговоров за жизнь со случайными попутчиками. Порою знакомство внезапно [...], но чаще тропа сводит с человеком не раз, тем более если идёте в одном направлении, так что обязательно и познакомишься, и разговоришься.
Пути долины Цум не стали исключением и подарили встречу, которая не идёт из головы до сих пор, ибо о таких людях раньше доводилось только читать в книгах. >>Ещё на второй день пути мы обогнали караван осликов, везших пожитки нескольких европейцев. Поравнявшись с незнакомцами, приветствовали их, перекинулись парой фраз и разошлись. Это были швейцарцы, и я ещё снисходительно ухмыльнулся: хотя в группе из пяти человек двое пожилых, уж больно много багажа – на семи ослах большие вьюки.
Ещё один урок тропы: нельзя судить по одёжке.
В последующие дни довелось и пообедать вместе, и немного поболтать, и осталось приятное впечатление от одного из швейцарцев – такого оптимиста нечасто встретишь. Было в нём ещё что-то знакомое, но неуловимое – повадка или черта характера, выдававшая принадлежность к определённому типу людей. Распознать не мог, хотя готов был поклясться, что видел и знаю этот тип. <...>
Узенький коридорчик ведёт на открытую террасу, где холод невыносимый – ветер, слетевший с окружающих долину семитысячников группы Ганеш Химал, гуляет вовсю, и где имеется кое-как сбитая крутая деревянная лесенка на первый этаж.
Возле лесенки, в позе ожидания, стоит хозяйка гестхауза – то ли тибетка, то ли жительница долины Цум, одетая в однотонную, но явно национальную, одежду. Взгляд её узких глаз устремлён в одну точку, а в руках она держит тарелку, полную кровяных сгустков. Женщина переводит взгляд на меня и, увидев мой ступор, улыбается. Рот её также окровавлен. Автоматически улыбаюсь в ответ, чувствуя, что холодно мне уже не из-за ветра.
Я не верю в вампиров, инопланетян и тому подобные вещи, и в ночном лесу сильнее испугаюсь встреченного человека, нежели зверя, однако тут в памяти промелькнули и языческие обряды, кои до сих пор встречаются в Непале, да и полная луна заливала сцену бледным светом. Вторая мысль была о последней стадии туберкулёза…
– О’кей, – слышится сзади чей-то голос, после чего раздаётся металлический лязг. Оборачиваюсь. В углу террасы на расстеленной на полу кошме – швейцарец, рядом, положив ногу на его бедро, лицом вверх лежит мужчина с широко открытым ртом. Швейцарец включает налобный фонарик, берёт из услужливо поданного ассистентом из местных лотка новый инструмент и продолжает лечение.
Вокруг сидят несколько обитателей деревни, проводник-переводчик. Все они участвуют в процессе [...]. <...> аккуратно, бочком вдоль стены, просачиваюсь в комнатку, на ходу ответив кивком на аналогичный жест швейцарца.
Когда приём окончен, инструменты уносятся вниз, на кухню, швейцарец пакует то, что не использовалось. Увидев нас с Ксюшей, он говорит, что местные – удивительно стойкие: многие отказываются от анестезии, хотя понимают, для чего она. И боль переносят нормально. Я вспоминаю про семь ослов в караване и понимаю, что большая часть поклажи, видимо, инструменты и сопутствующие материалы.
Кристиан – именно такое у него христианское имя – подтверждает догадку, говорит, что приходится много, на первый взгляд, лишних вещей брать с собой, например, скороварку.
А ведь верно, дезинфекция инструментов, это, в том числе, и кипячение, а на высоте вода закипает меньше, чем при ста градусах, и без скороварки не обойтись.
– И всё равно, – говорит Кристиан, – не убережёшься. Вот разбилось у меня ротовое зеркало, где-то должно быть ещё одно, а найти не могу. А без него как работать?
Действительно, у местных не попросишь, тут зеркало – большая редкость. Внезапно меня осеняет: у Ксюши была, вроде, старенькая пудреница! Ксюша не против. Кристиан страшно рад. Говорит, что всё зеркало не нужно, достаточно отколоть небольшой кусок, он обрежет острые концы и прикрепит его к стоматологическому зонду, и дело в шляпе...
Спрашиваю разрешения сфотографировать Кристиана за работой, он вежливо, но чётко говорит «нет» и объясняет почему. Его принцип возведён в абсолют, но вызывает уважение. Он, пожалуй, самый честный фотограф в этом мире. Что это значит? См. ниже.
После ужина договариваемся посидеть и побеседовать немного. Кристиан соглашается на запись – объясняю ему, что запись делаю для себя, не более того. (Кстати, уважая его принципы, перед публикацией этого материала мы списались, и я спросил разрешение. Кристиан был не против.)
Почему я начал лечить людей в таких удалённых районах? Перво-наперво, я люблю мою работу. А ещё мне нравится путешествовать. И когда отправился в путешествие, то решение было очевидным: в поездки надо брать инструменты.
Первый опыт [...] был на Мадагаскаре. Моя знакомая – тоже доктор – открыла там небольшую клинику общего профиля. Оказалось, что у многих местных жителей проблемы с зубами, а врачей нет. <...> Опыт действительно уникальный [...].
<...> Потом была Северная Африка: Марокко. [...]
И ещё одна поездка была по Тунису...
Как попал в Азию? Дело в том, что я довольно долго занимался альпинизмом, но потом родилась дочь, и пришлось выбирать. Когда ей исполнилось два года, что было делать? Высоко в горы с ребёнком не заберёшься, надо было менять альпинизм на менее опасное занятие, например, на экспедиции, в том числе, зимние. Так, в 1999 году я впервые оказался в Монголии. И разумеется, не в городе, а в степи, среди кочевников. Это замечательная страна, удивительно дружелюбные люди живут там. Мы даже немного устали от внимания, вдобавок у нашей дочери светлые волосы, это привлекало внимание вообще всех окружающих. Но работы было много, и работал я каждый день. <...>
Как в Непал попал? Честно, я не планировал – слишком затянула Монголия. Однако мой отец на старости лет увлёкся трекингом. Сейчас ему 78 лет. Два года назад он сказал, что хочет попасть в Патагонию, а этой зимой заговорил про Непал. Сюда я давно мечтал приехать, но всё оказии не случалось. Так что Монголия может подождать… <...>
Описывать путешествия? Да, поездки интересными получаются, но не пишу – это не моё. Я делаю фотовыставки, правда, с одним условием: фотографии не продаются. Ведь для меня эти люди на фото – не абстракция, это часть жизни. А для покупателей – просто красивая картинка.
Фото я делаю, только когда налажен контакт. Допустим, я лечу человека, потом спрашиваю: «Могу я тебя сфотографировать?» И, как правило, отказов не бывает. Никогда не снимаю за деньги или исподтишка, это нечестно по отношению к людям.
Ранним утром хозяин гестхауза и, по совместительству, местный буддистский священник приветствует Кристиана традиционным белым хата. Он повязывает шарф на шею швейцарца, бормочет слова благодарности и молитвы. Удивительно просто и трогательно.
Мы обмениваемся электронными адресами – Кристиан написал свой на полях моей карты местности. Факсимиле ставилось на спине ослика, который оказался неподалёку, и затем наши пути разошлись – мы ушли с основной тропы, а Кристиан продолжил путь вглубь долины Цум.
Конечно, понятно, что Швейцария – благополучная страна, что людям там не приходится выживать, и пенсионер может позволить себе на восьмом десятке поехать в трекинг в Патагонию. И всё же, всё же… При прочих равных, у меня бы не хватило запала на то, что делает Кристиан. Он ведь мог бы просто работать в кабинете и стричь купоны. Но он путешествует и лечит людей – просто так. А я могу лишь писать и донести эту историю до окружающих. Что и делаю, и тешу себя надеждой, что осколок зеркала повидал немало ртов.
Есения: у меня была студентка, девушка-тибетка. Я, как-то спросил ее: как ты оказалась здесь? А она мне говорит — спустилась через Гималаи ночью на коне. А почему ночью? Так днем меня бы китайские пограничники поймали.
Есения, боюсь Вас разочаровать. Собственно особо много интересного я вряд-ли Вам скажу. Дело в том, что ее английский был на невысоком уровне, чтобы можно было свободно общаться. Я пытался с ней потом ещё поговорить и она, как мне кажется, с удовольствием со мной беседовала, но разговоры шли с трудом из-за языка. А началось с того, что она пришла ко мне в кабинет за помощью в учёбе. Я как раз смотрел фотографии с Вашего байкальского сайта. Не помню что точно там было, но кажется фотографии из Бурятии с горами и дацанами. Так что она среагировала сразу — это твоя страна? Похоже на мою. На вопрос , а откуда ты — ответила Тибет. Ну и у меня естественно, возник вопрос: а как ты оказалась здесь, ведь Тибет сейчас часть Китая и китайские власти вряд-ли выпускают тибетцев за границу? Мы всей семьёй: мама, оба папы (в Тибете глава семьи — женщина и она может иметь несколько мужей. Все ее дети признают всех маминых мужей за пап. Так что у неё два папы), и все дети (если я правильно ее понял — она младшая в семье) вечером собрались и ночью на конях спустились с гор в Непал. Там недалеко от непало-китайской границы есть лагерь для тибетцев. Как же Вы ночью двигались? Ну мужчины очень хорошо знают эти горы, они могут и ночью ходить и лошади чувствуют куда идут, главное им не очень мешать. Хорошая девушка, открытая, умница. Больше всего на меня лично произвело впечатление простота и обыденность ёе рассказа. Ну вроде, а чего тут собственно такого. Нет мужественных мужиков бросающих вызов природе, врубающихся в скалы, ну и т.п. все просто, села на лошадь и ночью спустилась в Непал. У меня постоянно есть студенты тибетцы. Вот и сейчас два парня есть в одной группе. Хотите, специально для Вас могу их поспрошать? Только скажите чтобы Вы хотели их спросить.
Ой. Вот это да. Неожиданный поворот :) Спасибо огромное!
>>Борис, а в каком городе какого царства-государства всё это происходило и происходит? :)
Имя той девушки запомнилось Вам? Как сложилась её дальнейшая судьба?
Не знаю, что и спрашивать. Вполне любопытен будет простой краткий рассказ о жизни дома до отъезда на учёбу. Планируют ли возвращаться на родину? С чем связана их будущая работа? Как на самом деле тибетцы относятся к туристам, которые рвутся на гималайские вершины?
Было бы здорово, если б парни почитали бы эту тему и нашли бы откровенные ляпы в каких-то материалах :) Может (а вдруг!), пожелают добавить фотографии с видами своих родных горных районов; портреты родственников и земляков... Тибетцы! Добро пожаловать на сайт "Природа Байкала"!
Попробовал ответить. Два раза терял весь текст. Извините. Девушку зовут Долма — обычное для тибетцев имя. Где она — не знаю, но думаю учится ещё. Она у меня брала класс по Анатомии человека. Получила высокую оценку, чтобы ее приняли на программу для медсестер. Если она поступила, то сейчас должна ещё учиться. Закончит — будет медсестрой. Попробую что-нибудь узнать о ней завтра. Может удастся что... Насчёт фотографий спрошу, но есть технический вопрос — а можно-ли на Природу Байкала их поместить — все-же район немного другой? Ну если удастся какие фото добыть, я их с разрешения хозяев, могу и Вам по и-мейлу отправить. Насчёт вернуться на Родину. Ответ знаю заранее — это невозможно. Они ведь нелегально покинули Китай. Тибет, это не Непал, там может вообще туристов и нет. До последнего времени Китай держал эту территорию закрытой. Не знаю как сейчас. Спрошу.
Американский фотограф Фил Борджес (Phil Borges) фотографирует только людей. Но не просто людей, а только тех, кого мы, жители городов, не видим. Тех, что живут своей собственной, какой-то очень непонятной жизнью [...]
«Я хочу, чтобы зритель видел в этих людях индивидуальность, знал их имена, что-то из их истории, а не просто смотрел на фотографии и видел на них члена какой-то маленькой этнической группы или племени», — говорит Фил. Именно поэтому каждая фотография мастера снабжена чётким комментарием, рассказывающим историю жизни запечатлённого камерой человека.
"Пемба приехала в деревушку Трак-Ток вместе с матерью и сестрой на фестиваль танца в солнечный, но морозный декабрьский день. Она привлекла моё внимание тем, что была абсолютно поглощена зрелищем. Казалось, во время всей церемонии она ни разу не шелохнулась, несмотря на пронизывающий ледяной ветер".
Борис Захаров: Девушку зовут Долма - обычное для тибетцев имя. Где она - не знаю, но думаю учится ещё. Она у меня брала класс по Анатомии человека. Получила высокую оценку, чтобы ее приняли на программу для медсестер. Если она поступила, то сейчас должна ещё учиться. Закончит - будет медсестрой. Попробую что-нибудь узнать о ней завтра. Может удастся что... Насчёт фотографий спрошу
>><...> Стало прохладнее, заметна разреженность воздуха. Нужно много дышать, у меня появился кашель. [...] Эта стоянка называется Italian Base Camp и находится на высоте 3660 метров. [...] Чтобы сделать последний снимок, я поднялся на восток от лагеря. Немного болела голова.
<...> За этот день пришлось подняться более чем на 1000 метров. Это вдвое выше допустимого дневного подъёма в 500 м.
Всю ночь мучил сильный кашель. Болит голова, но таблетка баралгина снимает головную боль полностью. Болят глазные яблоки, и легче поворачивать всю голову, чем глаза. При кашле в глазах видны вспышки и по периферии зрения загораются огненные чёрточки в форме галочек и п-образных канцелярских скрепок. Всё это симптомы горной болезни — горнячки. У ребят тоже болят головы, и они тоже пьют таблетки. Они успокоили меня, что высотный бронхит быстро пройдёт, когда я спущусь вниз. А спуск будет нескоро. Сначала будет подъём и прохождение двух перевалов.
<...> Базовые лагеря альпинистов обычно находятся не выше 5000 метров. Дело в том, что выше прекращается регенерация клеток в организме, т.е. организм постепенно разрушается и не восстанавливается. Поэтому все тренировки и акклиматизация к большим высотам должны происходить за ограниченный промежуток времени.
<...> Снег наверху иногда не тает, а просто высыхает, сублимируется. Точно так же высыхает и обезвоживается организм человека. Пропадает аппетит и надо заставлять себя пить и есть и даже дышать. Попить воду из бутылки непросто. Ведь мы обычно при этом не дышим. Организм там не может правильно оценивать интервал, в течение которого можно не дышать, поэтому, чтобы не мучиться потом от удушья, надо глотать воду короткими сериями. Начиная движение, лучше сразу начать интенсивно дышать, иначе скоро придётся остановиться, чтобы отдышаться.
<...> Встали лагерем на перевале French Pass [5360 метров]. Обнаружилась досадная вещь — мой газ забыли в лагере. Это значит, что провизия есть, но её нельзя без воды приготовить и негде взять воду для питья. Немного осталось в наших бутылках. Легли спать без ужина. Ночью меня донимал кашель, головная боль и вспышки в глазах. Забывчивость — это тоже следствие горнячки.
<...> У меня есть растительное масло. Сделал горелку на нём и попытался так растапливать снег. Слишком медленно, и сильно коптится миска. Неадекватность поступков — тоже симптом горнячки :).
<...> Ровного места для палатки не было, зато можно было поставить её на наклонный участок так, что ноги упирались в выступающий из земли камень, не давая мне сползти вниз. Так и ночевал.
Не могу не упомянуть о необычных ощущениях. Я чувствовал, что я в палатке не один, а с хорошим другом. Нет, я ни на секунду не забывал, что я один, и никого поблизости быть не может. Но спокойствие и уют были такими, будто я не один. Иллюзию дополнял рюкзак, лежащий рядом в палатке. Возможно, это проявление горнячки, возможно, какой-то психологический защитный механизм организма.
Высотный бронхит и все симптомы горнячки на месте. <...>
<...> Попутчица. Эта девочка шла рядом со мной из самого посёлка. Видимо, ей было веселее идти вместе с европейцем. Я попробовал с ней поговорить, но английским она совсем не владела. Тогда я спокойно стал говорить с ней по-русски. Какая разница, на каком языке говорить? :) Главное — интонации и жесты. Дети многое чувствуют. <...>
... трудно объяснить человеку, родившемуся в горах, чем меня, жителя равнины, притягивают горы. Вертикально стоящая земля – ей, пожалуй, не устану восхищаться никогда. И масштабом тоже. В обычной жизни трёхэтажные дома кажутся большими. Но здесь хоть небоскрёбов навтыкай, их не видно.
<...> прежде всего, заметим, что, изучая страну, нужно ясно себе представить, под каким углом зрения мы рассматриваем её поверхность. Изучая таковую европейских стран, мы ни на минуту не упускаем из виду, что сообщение в них ведётся по железным дорогам или по шоссейным путям, в экипажах, телегах, на автомобилях, и только случайно мы упомянём о дорогах для всадников или ещё реже о тропе для идущего пешком человека. При рассмотрении же восточных стран, у вас должен быть своеобразный угол зрения. Здесь вы встречаетесь с возможностью пробираться или только верхом, или только пешком и только под этими двумя первобытными типами передвижений вы рассматриваете способы людских сношений. При такой простоте передвижений и отношения к поверхности будут более просты. Здесь мы можем быть не такими требовательными, как в Европе. Здесь человек пройдёт почти всюду, как и восточная лошадь, если она горного типа, которая также пройдёт почти всюду. Здесь не боятся гор, не ждут специальных проводников, как в Швейцарии, и только скалы, по которым прыгает горная серна, считаются недоступными для человека. [...]
Перед вами Гиндукуш. [...] Под хребтом Гиндукуша разумеют тот первоклассный хребет, который является водоразделом рек Аму-Дарьи и Инда и имеет протяжение 650 вёрст, представляя собою извилистую дугу большого радиуса, слегка выгнутую к югу. В восточной части Гиндукуш примыкает к Гималайской системе (Мустаг–Каракорум), которая подходит к нему почти под прямым углом и образует единственное на земном шаре скучивание складок (индийское скучивание) со множеством вершин в 25 тысяч футов и выше. >>Я не могу не поделиться с вами воспоминаниями об этом величественном районе. Если вы будете иметь счастье, изучив какой-либо восточный язык или горное наречие, посетить эти страны, то перед вами развернётся такая картина, которую вряд ли кому-нибудь из вас удавалось видеть и которую вы потом не забудете. На вашем горизонте перед вами встанут несколько десятков великанов-гор, из которых каждая имеет не менее 25 тысяч футов высоты. Такой семьи гигантов вы нигде ещё не встретите. Они поразительны своими размерами, своим величественным покоем и своей белой одеждой. Вы будете беседовать с местными жителями о религии, о старых порядках и т. д., о чём они так любят поговорить, а какой-либо из этих снежных великанов будет словно присутствовать при вашей беседе, хотя в действительности он будет находиться в десятках вёрст от вас. Вы ведёте разговор, а он молчаливо наблюдает за вами, бесстрастный и настойчивый. Не удивляйтесь, что местные люди постоянно говорят о нём в своих народных сказаниях. <...>
* <...> мы бродили по холмам. Нет мест более привлекательных для пешехода, нежели тропки в лесах над Флоренцией, где природа сохранила удивительную первозданность (впрочем, как и повсюду в горах Италии). Несмотря на довольно плотную заселённость, страна исхитрилась оставить нетронутой дикую полосу гор и лесов на всём своём протяжении — как бы в противовес предельной цивилизованности итальянского общества, которое именно из этих природных ресурсов черпает здоровье, силу, мужество и непосредственность. Оттуда же в города поставляются прекрасные продукты <...> >>* <...> устроили себе три выходных дня и наняли маленький самолёт для полёта в Анды (Перу). Нет ничего прекраснее поверхности земли с высоты трёх тысяч метров, особенно если равнина сменяется круглыми холмами, а те, в свою очередь, устрашающими горами. Равнины и холмы напоминали лоскутное одеяло, составленное из разноцветных полей, — жёлтых, оранжевых, красных, лиловых, пурпурных, чёрных. Лишь после приземления мы узнали, что это была кукуруза двенадцати или более сортов (крестьянское сельское хозяйство никогда не пыталось стандартизировать природу).
Мы планировали, что в деревне нас будет ожидать упряжка мулов, чтобы довезти в Мачу-Пикчу. Но эта договорённость расстроилась, и мы оказались предоставлены сами себе. Уверенные в том, что река должна течь с вершины горы, мы решили карабкаться вдоль её русла. В сгущающихся сумерках началось восхождение. Поначалу мы распевали песни и болтали, затем шли молча, тяжело дыша, смертельно усталые. Мне кажется, это было самое тяжёлое физическое испытание в моей жизни. Мачу-Пикчу делает лишь одну уступку посетителям: там есть постоялый двор, предлагающий спартанский комфорт, — дощатые деревянные кровати, наполненные песком матрасы и грубые одеяла. После тягот пути это показалось истинным блаженством. Когда на следующее утро взошло солнце, мы вышли на гору: вокруг простирались руины Мачу-Пикчу — прекрасное таинственное свидетельство исчезнувшей цивилизации. Ради такой награды надо испытать страдания, надо, чтобы хорошенько поработали собственные ноги и лёгкие. Красоту легко недооценить, если для встречи с ней требуется лишь сесть в машину или включить телевизор. Человечество (не только на индустриальном Западе) потеряло способность приспосабливаться к природе. Исчезает чудесная человеческая гибкость, позволявшая людям создавать семьи и целые культуры в Арктике и в пустыне, в джунглях Амазонки и на вершинах Анд. Вместо этого возникает "стерилизованная" жизнь в скорлупе [...]. Почти ничего не доходит до нас непосредственно [...]. <...>
Борис Захаров: у меня была студентка, девушка-тибетка. Я, как-то спросил ее: как ты оказалась здесь? А она мне говорит - спустилась через Гималаи ночью на коне. А почему ночью? Так днем меня бы китайские пограничники поймали.
в дополнение и продолжение <...> молодое поколение тибетцев уже плохо знает, а то и вовсе не знает тибетский язык – Пекин финансирует только китайские школы, которые воспитывают школьников в социалистическом ключе, а не в традициях буддизма. Тибетцы не могут получать нормальное образование – приоритет опять же отдаётся китайцам. Тем тибетцам, кто уезжает получать образование в Индии, по возвращении в большинстве случаев запрещают работать по профессии. Вследствие плохого образования нет хороших специалистов. Поэтому для любой крупной работы в Тибете (например, строительство автодорог) приглашаются китайские специалисты. Таким образом, китайцы заселяют Тибет.
На данный момент количество тибетцев и китайцев на Тибетском нагорье практически одинаково – и тех и тех примерно по 7 миллионов. <...>
Килиманджаро. Совсем несложное восхождение. Думаю, что классическим маршрутом до вершины может пройти любой подготовленный спортсмен. Очень рекомендую. Удивительно радушный приём и удивительно красивая природа в этом месте. Такой растительности, как там, больше нигде не встретишь. Во время подъёма на вершину за короткий промежуток времени удаётся побывать практически во всех климатических зонах Земли: начинаешь с тропиков, потом — джунгли, а на вершине уже достаточно холодно. И мы даже шутили: "Вот получим обморожение в Африке — никто ж не поверит..."
Эверест — высочайшая точка планеты. Наше восхождение заняло почти два месяца. Я не знаю, как передать ощущения, которые накатывают на этой вершине. Достаточно сказать, что в мире нет трибуны выше этой... Чтобы попасть туда, мы работали по 18-20 часов в день. Альпинизм вообще воспитывает в человеке терпение, которое очень помогает и в реальной жизни. Научишься терпеть лишения в горах, потом в обыденной жизни легко переносишь и неприятных людей, и удары судьбы.
Антарктида. Пик Винсон. Суровое жёсткое восхождение. Экипировка как на Эвересте, хотя гора в два раза ниже. Из особенностей запомнил, что солнце совсем не заходило за горизонт. И ещё: с других вершин перед тобой всегда открываются интересные картины, а там внизу был только белый снег...
Киргизы всё ещё кочуют на северо-востоке Афганистана, в одном из самых удалённых и высокогорных регионов мира, среди завораживающих взор пейзажей. Но на этих небесных высотах царит ад. >><...> Перекочёвка с пастбища на пастбище — образ жизни кочевников. У афганских киргизов это событие случается от двух до четырёх раз в году, в зависимости от погоды и состояния пастбищ. Свою родину они называют Бом-и-дунье, что в переводе означает «крыша мира». Название звучит очень поэтично и красиво — эта земля и вправду необычайной красоты, — но жить здесь можно только на самом пределе человеческих возможностей. Их земля — это две длинные, выточенные ледниками, долины, называемые «памирами», в глубине великих гор Средней Азии. Большая часть территории расположена выше 4250 метров над уровнем моря. 340 дней в году здесь холодно или очень холодно. Дуют свирепые ветры. Выращивать что-либо невозможно. Многие киргизы никогда в жизни не видели деревьев.
<...> Они чувствуют себя брошенными на дальнем рубеже, окружённом высокой зубчатой каменной оградой из снежных вершин, потерянными в водовороте большой истории. До ближайшей дороги — той, которую хан мечтает продлить до киргизских земель, три дня пути по горной тропе, падение с которой грозит смертью. Ближайший крупный город с магазинами и больницей — ещё целый дневной переход. Отрезанность от мира — причина высокого уровня смертности среди киргизов. У них нет докторов, нет поликлиник, очень мало лекарств. В суровых условиях даже незначительное недомогание — насморк или зубная боль — может легко перерасти в тяжёлое заболевание. Уровень детской смертности среди афганских киргизов, возможно, самый высокий в мире. Меньше половины из них доживают до пяти лет. Случается, что родители теряют пятерых, шестерых или даже семерых малышей. Вызывает тревогу и число женщин, умирающих при родах.
<...> Афганские киргизы — вовсе не бедняки. Хотя бумажные деньги у этого народа не в ходу, в гуртах на некоторых стойбищах насчитываются сотни голов ценного скота — от коз и овец до яков и верблюдов. Совсем немало, хотя такую валюту — в банк не положишь. Основная денежная единица киргизской валюты — это овца. Мобильный телефон стоит одну овцу. Як — около десяти. Хорошая лошадь — пятьдесят. Текущая цена невесты — сто овец. Самые богатые семьи владеют самым престижным животным — верблюдом. Здесь распространена двугорбая его разновидность — бактриан, животное, которое, кажется, постоянно пребывает в дурном настроении.
<...> Горизонт, куда ни посмотри, обрывается ломаной линией гор. Здесь, на крыше мира, встречаются несколько высочайших горных систем Азии: Гиндукуш, Каракорум, Кунь-Лунь. Эта область настолько иссечена горными хребтами, что получила название Памирский узел. Ваханский коридор — это и место рождения рек, текущих как на восток, так и на запад, включая Вахджир и Памир, питающие Амударью, или «мать-реку», один из главных водных путей Средней Азии.
<...> Киргизы — не самый весёлый народ. Они мало смеются. У них нет книг, игральных карт или настольных игр. Кроме единственного юноши, чей блокнот был испещрён удивительными карандашными портретами, я не встретил ни одного киргиза, интересовавшегося искусством. Свадьба, где мне довелось присутствовать, поразила безрадостностью, за исключением игры бузкаши — быстрого и жёсткого вид спорта, когда верховые участники гоняют по полю не мяч, как в конном поло, а безголовую козью тушку.
Поведение киргизов может показаться грубым. Они могут развернуться и уйти на середине разговора. Случалось, что человек без спроса засовывал руку в мой карман, чтобы посмотреть, что там лежит. Или снимал очки с моего носа, чтобы получше рассмотреть. Когда они едят мясо, то отрезают ломти ножом, а остатки кладут себе в карман. Поют они редко.
Впрочем, их можно понять. Это место, где, как говорит хан, «ты быстро стареешь». Когда постоянно живёшь в холоде, когда полдюжины собственных детей умирают на глазах, чувства притупляются. Может быть, эта земля слишком сурова, слишком труднодоступна. Если она не убивает, то сильно ранит. Она лишает радости.
Но так кажется, пока не зайдёшь в киргизскую юрту. Стоит отодвинуть тяжёлый войлочный полог, и всё меняется. Внешний мир исчезает, и ты попадаешь в киргизскую страну чудес...
<...> Но есть нечто, более выразительное, чем киргизская юрта. Это киргизская женщина. Если мужчины одеваются так, словно всегда едут на похороны, то женщины — это произведение искусства. [...]
<...> Большинство женщин никогда не уезжали дальше нескольких километров от места своего рождения. Их самым большим путешествием был переезд в стойбище мужа после свадьбы. «Мы не из тех глупых людей, которые позволяют женщинам ходить везде, где им заблагорассудится», — объяснил хан. Браки киргизы заключают по договорённости, когда девушка ещё не вышла из подросткового возраста. [...]
<...> Одной из немногих женщин, побеседовавших со мной, была свободолюбивая вдова Бас-Биби. По её подсчетам, ей стукнуло лет семьдесят. Она родила пятерых сыновей и двух дочерей, и все они умерли. «Мужчины никогда не доят скот, — усмехалась Бас-Биби. — Они не стирают одежду. Не готовят еду. Если бы женщин не было, никто бы здесь и дня не выжил».
<...> Вечерами, когда афганские киргизы пьют чай в уюте юрты, их одолевают сомнения: а не лучше ли нам было бы в других местах? Хотя в их долинах нет войны, затронувшей остальной Афганистан, мысль о том, чтобы уехать, и на этот раз — навсегда, гложет постоянно. Некоторые рассуждают о переселении в бывшую советскую Республику Кыргызстан, где говорят на том же языке. Но неясно, насколько эта идея осуществима. Даже молодой хан несвободен от таких мыслей. В минуты откровенности он признаётся, что думал о том, чтобы осесть в каком-нибудь афганском городе. И зажить нормальной жизнью. Возможно, думает хан, приходит время оставить родные горы. Даже если мечта хана осуществится, и дорога будет построена, то эпоха киргизских кочевников — племени суровых и гордых людей — подойдёт к концу.
На протяжении 22 лет, с 1960 по 1982 гг., Дашратх Манджхи трудился над исполнением своей мечты. С помощью всего лишь зубила, молотка и лопаты этот легендарный человек сделал в горе проход длиной 110 м, шириной 9,1 м, глубиной 7,6 м
Почти заброшенная улица. Деревня Тукуче с видом на гряду Манапати. Район Дхавалагири, Нижний Мустанг, северо-запад Непала. Точка съёмки на высоте примерно 2500 метров
Деревня Доле, район Кхумбу, зона Сагарматха, Восточный Непал. На заднем плане за облаками - пики Кангтега (6782) и Тамсерку (6623). Точка съёмки на высоте примерно 4200 метров
<...> - Как Вы выбирали альпинистские маршруты? - Маршруты я всегда выбирал эстетически – по возможности, диретиссиму. Как-то попал в абсолютно нехоженый район – Аламедин. (Только видны были вдалеке вершины Короны в Ала-Арче). Пошли мы на пик Лермонтова. Понимали, что полная неизвестность, и можем не вернуться. Страшно было. Но... не бывает людей, которые не боятся. На восхождениях страх очень часто. С ним надо работать. Отрицательные эмоции – двигатель развития, они помогают совершенствоваться, и личности, и обществу. <...>
<...> - Что Вы скажете про современный альпинизм? А сейчас другой совсем альпинизм, непонятный мне. И сами они (альпинисты) не такие. Они индивидуалисты – про которых тренер Тарасов сказал: "Cпортсмен не может называться выдающимся, если он работает только на себя". Он может быть мастером высочайшего класса, но... <...>
