Природа Байкала

25-28 июля. Пожалуй, впервые за историю наших походов все было продуманно и готово заранее и снаряжение, и раскладка и, даже, в турклубе мы заявились за 10 дней до выхода... В голове уже давно шел обратный отсчет времени: неделя, шесть, пять, четыре... Сборы у Пашки... вроде бы немного вещей, но в итоге мой рюкзак, даже без учета катамаранного железа и весел преодолел 45 килограммовый рубеж... И даже у Маши с Натальей получилось что-то почти в районе тридцатника. Стало слегка стремненько, но кидаться продуктами я не позволил... "В конце концов в начале у нас запланированы радиалки, глядишь часть веса к началу волока на Билин мы подъедим, а с сороковником идти уже не так страшно..."

А потом жарка говяжьей печени за три минуты до выхода, трогательные проводы на Ярославском вокзале и набирающий ход дневной читинский поезд No 350... "Ну что ж, ребят, за Удачу — Рубикон перейден!" — изрек я первый тост, подняв кружку с пивом...

...К северу от Москвы стояла дивная погода. Мы миновали богатый вечерним солнцем Данилов, свернули на Буй и до темноты припав к окнам любовались расстилающимися над костромской землей дымами густых туманов.

После Кунгура ехали по дивно красивой долине довольно крупной уральской реки. Предзакатное солнце и свежий воздух били в открытое окно, в щель которого пытались уместиться четыре головы. Рельсовое полотно описывало очертание речных излучин, постепенно поднимаясь все выше, освещенные и сокрытые тенью уральские скалы чередовались со стройными рядами сбегающих по склону стройных рядов пихт, правильной пирамидальной формы. Сколько раз уже приходилось пересекать Урал на поездах, но этой дорогой, по-моему, мы ехали впервые, во всяком случае при свете дня. То был самый красивый из видов европейской части дороги. Поезд перевалил через хребет, после чего начался спуск и вскоре мы остановились на станции со специфическим названием Кордон, где из-за произошедшей впереди аварии простояли добрых три часа.

На следующий день вокруг разлилась великая равнина Сибири. Луга, колки, солнце, сильно обмелевшие Ишим и Иртыш, за которым начинается город Омск. В Омске в третий раз купили традиционный арбуз, к которому добавили очень неплохих беляшей. И снова стук колес и залитая предвечерним солнцем равнина. Я так и не могу понять, в чем чарующее однообразие этих пространств, но каждый год еду ли я на восток или возвращаюсь на запад, каждый раз я жду когда за окном покажется зовущая даль этих лугов, засереют озерки, в неизбывной нежности склоняться белоствольные березки...

В вечеру прибыли в рыбный Барабинск. Жареная рыба с омским пивом пошла очень хорошо. До Новосиба добрались уже ночью. Легкая пробежка вокруг святящегося вокзала, купание в теплом ночном воздухе и все возрастающее желание купания в прохладной воде. На перроне отыскали женщину, ведающую заправкой поезда водой, и по нашей просьбе нам была дарована в распоряжение одна из открытых скважин. Славный получился душ!

Следующим утром я проспал дольше прочих. В вагоне заметно похолодало. Красноярский край представлял из себя бесконечное серое покрывало, нет-нет, да и подергивающееся зябкой бахромой мелкого дождя. Второй день шьем упоры для четверки, переделывая их под "пекотовскую" систему, играем в шахматы, в "контакт". После трех суток езды поезд воистину стал домом. Кажется, что ехать можно бесконечно, что езда есть сущность жизни, необходимый атрибут бытия. Дорога дарит покой и умиротворение и единственное, что тебе остается — быть созерцателем непрерывного фильма, запечатленного на протягивающуюся за окном ленту.

Красноярск — мелкий дождь и астрономические цены у привокзальных торговцев. Грустно, ведь на четвертые сутки, да еще в связи с похолоданием не на шутку разыгрался аппетит. Мысль о том, что поход еще не начался, а есть уже хочется — пугает! Пересекли Енисей, а ведь всего дней через двадцать нас будут умывать его воды! Вокруг Красноярска вдоль железной дороги километров на 80 от города понатыкано большое количество дачных "курятников", причудливо ютящихся по косогорам. А после начинается дичь и глушь — красивая, привольная. Высокие низкотравные холмы, сосновые редколесья, чистые березняки... Дивно... все вокруг настолько родное, что вроде бы и нет 4 с лишним тысяч километров, отделяющих от дома. Пожалуй, именно здесь я бы хотел жить — здесь, где всего в меру. Под серым всхлипывающим небом потянулись зеленые увалы величественных лесов, уходящих до горизонта и теряющихся во влажном сумраке... И во всем чувствуется глубокое умиротворение, душевное спокойствие, ощущение размеренного дыхания тайги.

Россия — страна необъяснимо притягивающего магического однообразия! Интересно, что чувствуют иностранцы во время путешествия по Транссибу? Не сходят ли с ума? Не умирают ли от скуки?

Последний вечер в поезде самый тихий и самый душевный. Моральная подготовка к завтрашнему нервному и напряженному дню. Уже без малого тысячу километров над нами висели облака и лил дождь, только усилившийся с наступлением ночи. Я глядел в окно: Бирюса, пристанционные фонари Тайшета, круги на лужах, нити дождя и погружение в сон.

29 июля. Над иркутской землей занималось туманное утро. За зависшей сырой пеленой проплывали сосновые боры. Изредка поезд попадал в полосы моросящего дождя — зябкость пробегала по спине: "Как же не хочется после тепла и нажитого уюта вагона вылезать под хмарное сибирское небо... А еще, говорят, что климат здесь резко континентальный и осадков мало и преобладает антициклональная циркуляция...". Но на наше счастье чем ближе к Иркутску, тем все выше поднимались облака, и нет-нет да и проглядывало солнышко.

В Иркутске встретились с Женькой радостным и безумно по нам соскучившимся — это было здорово! Мы упаковали вещи и, прилипнув к окнам, с нетерпением ждали Байкала. Все чаще за окном мелькали осыпи дорожных выемок, и начались горы. Кедрово-лиственничные леса сбегали пологими волнами, почти всюду неся следы пожаров; по свежим гарям в обилии росла березовая поросль и кустарники. Мы поднимались все выше, и убыстрялось биение сердца при виде распадков со сверкающими на солнце пенными ручейками. И вот в одном из них промелькнул древний Старик Байкал. Воистину озеро дивно красиво, если смотреть на него сверху: когда крутой залесенный 350 метровый склон ниспадает к млечно-голубому пространству... у противоположного края которого, тая в желтоватой дымке, вздымаются хребты Хамар-Дабана. Дорога серпантином спускается в озерную котловину, пробегая на этом пути несколько довольно протяженных туннелей.

И вот все ближе и ближе уже давно видимый ряд строений, притулившихся на озерном берегу в окружении зеленых гор. И где-то в половине третьего дня по местному времени мы оказываемся в Слюдянке — городе начальном пункте практически всех маршрутов по Прибайкалью и Восточному Саяну.

Мы обшмотились, и выйдя на платформу сразу же были атакованы продавцами омуля и несколькими водилами:

- Куда Надо? Аршан? Хойто-Гол?

- В Орлик — сказал Паша.

- Четыре штуки — небрежно бросил водила, и был послан.

- Дешевле никто не возьмет!

Как мы вскоре выяснили, поездки в Орлик водилы не любят, так что вся монополия на заброску в Окинский район сосредоточена в руках двух зело противных мужиков, с которыми-то и за бесплатно ехать не сильно приятно. Цена в 4000 нас ошарашила — мы-то, в общем-то, рассчитывали на две... Ну ладно, все поиски и разговоры потом, а пока к Байкалу.

От вокзала до берега озера по прямой мимо своеобразной деревянной церкви не больше 200 метров хода. Мы выбрали местечко на каменистом пляже, бросили вещи, после чего, умывшись в Байкале, отправились с Пашей на поиски дешевой машины и душевного водилы.

Первое, чем запоминается Слюдянка, так это красивым каменным зданием вокзала, как бы я сказал — построенным в ассоциативно грузинском стиле. А вокруг зеленые склоны гор, белесая гладь Байкала, широкий разъезд, огромное количество туристов, число которых визуально оценивается больше, нежели местного населения и относительно тихий городок — все создает глубокое ощущение курортности...

На вокзале у некоего мужика за 15 рублей мы купили карту-двухсотку на всю пешую часть нашего маршрута. Это было волшебно! Сколько сил я потратил на поиски картографических материалов в Москве и все безрезультатно, а тут, пожалуйста, прямо из рук в руки. Кроме того, у него оказался замечательный атлас Хамар-Дабана, но еще 75 рублей без особой надобности тратить было жмотно. На площади, где находится автостанция местных маршрутов наше внимание привлек некий продукт в виде палочек замоченных в воде, продаваемый бабульками по рублю за штуку. Как оказалось, эта вещь называется "сера" а по сути представляет собой "местный орбит" — своего рода натуральную жевательную резинку, получаемую вывариванием лиственничной смолы. Мы купили себе по штуке — забавная вещь, все же местная экзотика!

С поиском машин в такую даль как Орлик дела обстояли совсем глухо. Ну Кырен, ну Аршан, еще туда-сюда, ну максимум Монды за 1.5 штуки... Дальше ехать никто не соглашался. Попробовали позвонить в Орлик, по выкопанному из интернета телефону. Безрезультатно! Некое навалившееся уныние могла исправить только обильная и дешевая еда, на поиски которой мы и отправились, попутно осматривая город.

Основу застройки Слюдянки представляют типовые 2 — 3 этажные дома, по окраинам разбросан непримечательный частный сектор. В общем в городе смотреть особо не на что, единственное, что привлекло мое внимание, так это полуразрушенное кирпичное здание, сохранившее еще ряд готических элементов. Возможно, что это костел, построенный по подобию тамбовского польскими ссыльными в прошлом веке? ...

Так осматривая город и спрашивая у редких местных обитателей: "Где здесь можно дешево и сытно поесть?" мы выбрели к столовой для локомотивных бригад... Кайф! Этого момента мы ждали по крайней мере уже более двух суток... Мы сидели за столом напротив друг друга и вожделенно хомячили: первое, второе, беляши, пирожки, компот и все за 15 рублей на брата и куда сытнее и вкуснее, чем в этом опущенном вагоне-ресторане поезда No 350.

Вернувшись к Байкалу, застали народ в расслабленном состоянии. Ребята возлежали на берегу, смотрели на озеро, ели копченого омуля и ждали от нас добрых вестей, а нам кроме купленной карты да обнаруженной столовой и сказать-то было нечего.

Выслушав нас, на поиски отправились Коля и Женька, а Паша осененный внезапной мыслью о возможности получить транспорт при содействии районной администрации, прихватив с собой МГУшную ксиву и Лидочку, отправился на апробацию этого канала.

Минут через 20 вернулись довольные Женька и Коля, объявив всем нам, что нашли "Газель" до Орлика за 3000 рублей. Вскоре подъехала и машина с приятным водилой — мужиком лет шестидесяти, только год назад, в связи с выходом на пенсию, переехавшим в Слюдянку из Нижнего Новгорода. Мы погрузились в машину, сфотографировались для проформы на берегу абсолютно не впечатляющего Байкала ... и понеслась...

...Была половина седьмого вечера, когда наша "Газель" вышла на трассу Култук — Монды. Яркое предвечернее солнце ударило в глаза, заиграло на лесных склонах Прибайкальских гор, несущих следы недавних пожаров, вокруг оглушительно стрекотали кузнечики, по обочинам дороги отцветали травы... На душе стало светло и радостно — это свежий ветер странствий подхватил нас и, наполнив паруса наших мыслей предвкушением красот и приключений, повлек на запад к долгожданным горам Саяна.

Невысокий перевал и мы спускаемся в долину Иркута, в то место, где он привольно течет по Тункинской котловине. Милицейский пост знаменовал въезд в Бурятию, но даже без него было понятно, что мы оказались в пределах совершенно другого культурного ландшафта: леса вдоль дороги уступили место бесконечным пастбищам, огороженным капитальными бревенчатыми изгородями, не редко имеющими форму крепостных равелинов. Несметные стада рыжеватых коров, пасущихся, гуляющих, преграждающих дорогу сопровождали нас на протяжении многих километров. Попадались навстречу и редкие буряты и ни одного европейского лица. Многие из встреченных возвращались, судя по всему, со сбора ягод и пытались застопить машину. Вообще стопщиков в сторону Монд здесь было куда больше, чем машин на трассе. Это еще один довод о практически нереальной возможности стопной заброски.

Бурятские поселки отличаются капитальностью и утилитаризмом — только самое необходимое, никаких тебе цветов в палисаднике или резных узорочий на окнах. Абсолютное большинство домов построены из лиственничного бруса, красить здесь что-либо не принято, а скорее просто незачем, местная лиственница устойчива к гниению. Несмотря на то что климат в Тунке мягче по сравнению с тем же самым Окинским районом, земледелие здесь не жалуют. Причина такого положения, по-моему, объясняется не только, а может быть даже и не столько, лимитирующими факторами местного климата, но устойчиво сформировавшимся вековым менталитетом скотоводов и охотников.

Дорога на всем протяжении до Монд хорошего качества, позволяет держать скорость 80-100 км/ч. Приятно лететь на машине среди низкотравных выбитых перевыпасом желтых пастбищ Тункинской котловины, пересекая небольшие речки, сбегающие из лесных пределов Хамар-Дабана. Вечернее солнце льет насыщенный свет, на севере гребенчатым хребтом исполинского ящера протянулась крутостенная цепь Тункинских гольцов, на юге — необъятные леса пологих склонов Хамар-Дабана. Дивно красиво, и только западная половина неба подернулась пока еще едва различимой недоброй сизоватой дымкой.

Пересекли Зун-Мурэн, после чего километров на 20 дорога нырнула в лес, а когда мы вновь очутились на открытом пространстве, солнце уже скрылось за придвинувшейся сизой громадой туч. За нашей спиной улыбалось лазорево-бирюзовое небо, светились, отражая солнечные лучи, склоны гольцов, постепенно, при приближении к западу, становясь все более мрачными, превращаясь лишь в силуэты угрюмых темно-серых громад, пока не захлебнувшись в своей злобе растворялись в уже разразившемся на западе дожде.

Проехали некий поселок с любопытным названием Жемчуг, в котором увидели первый дацан — какой-то неказистый и ободранный.

Облака нависли над нами угрожающей волной, когда мы въехали в Кырен — крупный поселок, с населением около 6 тыс. человек, являющимся центром Тункинского района. Метрах в 300 в стороне от дороги показался еще один дацан, к которому решено было завернуть. Мы вошли в калитку. Территория за забором была нема и пустынна. Собственно сам храм оказался закрыт, но вокруг и так была масса всего интересного. По периметру храма стояли молельные барабаны — хурдэ: четыре больших — по углам и несчитанное число маленьких, через круг которых, если не ошибаюсь, надо пройти по часовой стрелки, то есть по ходу солнца. В центре возвышалось нечто наподобие жертвенника, с двух сторон от него скульптурные изображения тигров, положивших переднюю лапу на шар. Непосредственно при входе в храм — еще два стилизованных скульптурных изображения, возможно, что это каменные львы-охранители. Сии изваяния были схожи с изображениями корейских духов — стражей могил, именуемых — согин... Но навряд ли между ними есть какая-то связь. За храмом на задворках возвышалась сбитая из жердей пирамида, увитая лентами с молитвами и просьбами. По ламаистским повериям ветер, играющий лентами, возносит написанные на них послания к небу. Жаль, что в дацане не оказалось никого из лам, и многие наши вопросы так и не нашли ответов...

На выезде из Кырена нас накрыл ливень с градом, минут через десять перешедший в обыкновенный средней силы дождь. К счастью, последний тоже продлился недолго. Впереди над горами уже с самого начала маячило розовое пятно просвета, и минут через сорок вновь в глаза ударило умытое солнышко, а за спиной расцвела полноцветная РАДУГА! Машина остановилась, мы все выскочили на улицу под еще моросящий дождь. Две ярких, насыщенных красками и излучающих свет дуги, в полный разворот, от земли до земли, через всю восточную половину неба... Это была самая яркая и, пожалуй, самая радостная радуга моей жизни. Добрый знак!.. И снова красивая дорога вела на запад. В лучах вечернего солнца светились умытые травы и деревья, и долго еще провожали нас немеркнущие цвета Биврёста (1), и на душе было светло и радостно.

На всем протяжении трассы от Кырена до Монд мы не встретили ни одной машины. Я как завороженный пялился по сторонам, ребята, сморенные дорогой, засыпали на заднем сидении. А ведь мы ехали по одной из самых красивых трасс России!

Солнце скрылось за горами. Краски окружающего мира стали приглушеннее, подернувшись сиреневыми тенями. Долина сузилась. Дорога пару раз пересекла шиверистый мелководный Иркут, и пройдя сквозь ущелье вынырнула в очередной межгорной котловине, правда уже несравнимо уступающей по размерам Тункинской.

Въехали в Монды. Обычного вида, преимущественно бурятский поселок. До Октябрьской революции здесь размещался Мондинский миссионерский стан, задачей которого было распространение православия среди бурят и за озером Хубсугул, в стране дархатов. Валерий предложил нам поискать здесь альтернативную машину до Орлика, а желательно сразу же до Хойто-Гола. Найти в Мондах машину не проблема: нам сразу же предложили два варианта но дешевле и уютнее получалось продолжить путь в уже полюбившейся "Газели". Несколько алчных взглядов из-за высоких заборов проводили нас до выезда из поселка.

Монды мы покинули уже не в самых ранних сумерках. Отдельные облака над массивом Мунку-Сардыка еще отражали отсвет скрывшегося за горами солнца. Выбитый травостой пастбищ, чередующийся с участками лиственничного редколесья, уже утратил присущий ему желтоватый цвет, на хребты Саян съедая цвета и растворяя предметы наваливалась ночь. Наша "Газель" свернула с уводящего в Монголию асфальта на щебнистую дорогу, начинающую подъем по ущелью верхнего Иркута к перевалу на Оку. До Орлика оставалось еще более 160 километров пути.

Вскоре дорогу преградил шлагбаум, рядом с которым стояла небольшая изба для постовых. Как объяснил нам Валерий — это для того чтобы в Окинский аймак не провозили нелегально водку. Водка для Бурятии и Иркутской области в последние годы стала настоящей бедой — на базе местных производств технического древесного спирта образовалось превеликое множество подпольных цехов, делающих дешевый по 20 — 25 руб за бутылку суррогат, валящий с ног и зачастую вызывающий отравления. Практически каждый день местная милиция раскрывает одно из таких нелегальных производств, но высокодоходный бизнес несмотря ни на что привлекает все новых и новых дельцов. Валерий вышел из машины зашел в будку, затем собственноручно открыл шлагбаум.

- Ну и что? — спросили мы.

- А, валяются все пьяные.

После чего родилась шутка, что местная доблестная милиция стойко встала на пути контрабандной водки и героически пала в неравном сражении.

Горы прижались к дороге и реке, и нам приходилось ложиться друг к другу на колени, дабы разглядеть уходящие вверх склоны. Минут через десять мы остановились у первого на нашей дороге бурхана (2). Слева, с отвесной, почти что полностью мраморной скалы, срывался небольшой звонко поющий водопад, больше всего меня поразил именно его голос, не рев, не плескание, а именно звон... Рядом стояла беседка для подношений бурхану, увитая ленточками, заваленная пустыми бутылками, мелкими деньгами, конфетами, сигаретами, гильзами, прочим барахлом; возле нее жертвенник для возжеганий (?), подобный тому что мы видели в дацане. Над водопадом две деревянные скульптуры. Первая — очень похожий в сумерках на живого горный козел, вторая — прислонившийся к дереву в задумчивости и созерцании водопада мишка, или что-то в этом роде... Последние изображение выполнено не столь искусно, но производит глубокое впечатление собственной одушевленности, и ты, увидев его впервые, невольно вздрагиваешь, будто бы ощутив на себе пристальный взгляд. Может быть так оно и есть... Во всяком случае, если же опять я не ошибаюсь с толкованием, подобные изображения буряты называют онгонами. Онгоны делаются из подручных материалов: дерева, металла, глины, войлока, ткани в виде антропоморфных или зооморфных фигур, и используются для вселения в них духов предков или эжинов (3). Онгонам покланяются, задабривают, приносят подношения с целью обеспечить покровительство духов, семье, ремеслу, охоте и т.п. Появление онгонов относится к глубокой древности. По свидетельству Марко Поло у монголоязычных народов они были еще в XIII в.

От созерцания окрестностей, от вникания в эмоциональный подтекст пейзажа, ощущение попадания в волшебно-сказочную страну, населенную вездесущими духами, становилось все более отчетливым. Мы стояли на пороге Сказки, и вперед уводила дорога, и это чувство было столь ясно и сильно, как лишь пожалуй считанные разы в жизни. Чисто звенел водопад, глухо шумел на дне ущелья Иркут, сгущала тьму так не кстати наступившая ночь, и только белая мраморная скала выделялась светлым пятном среди окружения теней.

Мы продолжали путь. Дорога стала заметно хуже: камни, колдобины — скорость максимум 20-25 км/ч. На встречу попались три грейдера, работающих при свете фар: не то профилирующих, не то расширяющих дорогу, или делающие насыпь в месте подмыва трассы Иркутом.

Заметного крутого подъема на Нуху-Дабан, несмотря на солидную высоту перевала (2045м.) не обнаружилось, что меня несколько удивило и дезориентировало. Отсюда, в хорошую погоду, говорят видны все главы Мунку-Сардыка... но у нас к сожалению была ночь.

Сразу же за перевалом, в том месте, где от основной дороги отходит ответвление на Самарту и озеро Ильчир из темноты проступили силуэты нескольких монументальных сэргэ (4). Мы остановились у очередного священного места, как я узнал впоследствии, каким-то образом связанным с подвигами Гэсэра. Здесь начинается Окинский край, отсюда истекает великая река Аха...

Вот последний проход-перевал

Каждый воин возликовал,

Оказавшись на почве родной,

Оказавшись у той воды,

Что их в детские годы поила,

На земле, что свято хранила

Первых детских лет их следы! (5)

Подобные места в книжках о Бурятии называют бариса — места, где производится приношение духам. Сами же буряты говорят, что "бариса" — это лишь собственно дань, а не место и все свои многочисленные сакральные объекты упорно именуют емким словом бурхан. Так или иначе, но это место явно выделялось на фоне прочих бурханов. Уже было абсолютно темно, но Валерий любезно развернув машину осветил фарами, небольшую поляну, где кроме сэргэ стояла еще и "возжигательница" и беседка с дарами, в которой кроме груды разнородного хлама находилось также небольшое деревянное резное панно дивной работы с изображением какого-то духа. Все красиво, интересно и, к сожалению, до горечи не понятно. Столкновение со следами самобытной культуры пробуждают неугасимый интерес... Эх, хоть кто-нибудь бы поведал сказки сих мест! Но к несчастью, дивный народ буряты быстро утрачивают свои традиции и даже последняя из них — ритуальное брызгание в священных местах сводится прежде всего к простому поводу выпить...

Быстро холодало и параллельно с холодом навалилось ощущение усталости. Разбитый участок дороги кончился практически одновременно с подъемом, далее трасса стала вполне пристойной, позволяющей на довольно больших отрезках держать скорость 60 — 80 км/ч. Ночь, дорога, тряска, перебегающие дорогу зайцы — все также как и два года назад на Алтае, только луна не дрожит в лобовом стекле, а вместо силуэтов гор за окнами разлита густая черная вакса. Свет фар вырывал из темноты только несколько метров щебеночной полосы дороги, да участки узких обочин на поворотах.. А ведь сейчас, там за чернотой, наверное, таились дивные пейзажи верховий Окинской долины.

При подъезде к поселку Сорок сопротивляться приступам сна стало выше моих сил. И забытье на некоторое время овладело мной. В общем, когда я открыл глаза, впереди показалась табличка "ОРЛИК". Бурятское время едва перевалило за половину второго ночи. Как ни странно, поселок не спал. В окнах домов горел тусклый свет, по улицам проходило довольно много людей, в основном молодежи. У девиц, возвращающихся с дискотеки, спросили где выезд из поселка, но даже после объяснения найти его в ночном Орлике оказалось весьма не просто. Мы попросили Валерия вывезти нас за селитьбу. Отъехав на полкилометра от последних признаков жизни, как раз напротив строящегося дацана мы свернули в лиственничное редколесье, которое и приютило нас на эту ночь.

Валерий остался с нами до утра. При свете фар мы поставили палатки, разобрали вещи. Перед сном доковыляли с Пашей до Оки, послушали шуршание вод, умылись и вдохнув полной грудью дивного Саянского воздуха отошли ко сну.

Примечания

(1) Биврёст — "трясущаяся дорога" (др.-исл). В скандинавской мифологии радуга-мост, соединяющий землю и небо (Мидгард и Асгард).

(2) Бурхан (тюрко-монгольская модификация слова "будда" или словосочетания "будда-хан"). Термин "бурхан" у тюркских и монгольских народов употребляется для обозначение будды, бога вообще, изображения бога, идола, реже бодхисатвы. В монгольском шаманизме термин "Бурхан" прилагается обычно к несмешиваемым с тенгри индо-тибетским ламаистским божествам, позднее (после 17 века) включенным в пантеон шаманских богов. У бурят, в принципе бурханом может быть названо любое божество, или даже просто злой дух.

В последнее время термин "бурхан" стал широко употребляем на всем протяжении гор Южной Сибири (от Алтая до Забайкалья) большей частью упоминаясь в качестве своеобразного топонима — обозначающего любое священное место и, судя по всему, вытесняющего более традиционные понятия, такие как: "обо" или "бариса". Около бурханов также приносят дань духами местностей, Вывешивают ленточки с молитвами. Часто около таких избранных мест, ставится беседка, "возжигательница", на некотором отдалении устраивается туалет. И всегда вокруг можно увидеть большое количество различных даров и целые груды пустых стеклянных бутылок. Ибо в Прибайкалье среди местного населения широко распространен обычай останавливаться у сакральных мест, чтобы "капнуть", "брызнуть" спиртным в знак уважения к духу местности, а попутно и самому пропустить 100 — 200 и более грамм.

На Алтае в начале 20 века появилось целое новое религиозное течение, почитающее Белого Бурхана и получившее название — бурханизм. (об этом подробнее в моей статье "Сакральный аспект культурного ландшафта гор Южной Сибири" )

(3) Эжины ( "хозяева") (эдзены, эжены, хаты, нойоны, сабдаки)- духи хозяева определенных местностей, ландшафтных объектов: гор, долин, хребтов, источников, рек и озер; жилищ, инвентаря, а также духи погоды, болезней и ремесел. Земля, согласно шаманистским представлениям, является срединным миром, одухотворенным как в целом, так и во всех его частях. Поэтому каждая местность, гора, река, озеро, дорога, скала имеет своего эжина. Некоторые эжины не персонифицированы; однако согласно народным поверьям иногда эжин появляется в облике белого человека в белых одеждах на белом коне. Э. богаты их молят об увеличении благосостояния, Э. властвуют над растениями и животными выступая как охотничьи, рыболовные и, отчасти, скотоводческие божества. Э. также могут выступать в качестве посредников между людьми и тенгри. В бурятской мифологии ханы, хаты, нойоны осмысливаются как спустившиеся с неба дети и внуки тенгри. Глава всех эжинов седобородый старец Цаган Эбуген ("Белый Старик")- покровитель долголетия, богатства, счастья и семейного благополучия. Бурятским эжинам соответствуют алтайские эе, хакасские ээзи, тувинские ээрены.

(4) Сэргэ — столб для коновязи. Со временем стал предметом ритуального почитания. Еще сравнительно недавно украшенное резьбой сэргэ у дома символизировало благополучие и социальный статус хозяина. Установление сэргэ имело символическое значение: это моя земля, это место имеет хозяина. Сэргэ сооружалось два раза в жизни человека — в связи со свадьбой и со смертью. В прошлом у каждой юрты стояло сэргэ, "ибо пока стоит сэргэ — жива семья". Нельзя было разрушать сэргэ, пока оно само не придет в негодность. Сэргэ символизировал "древо жизни", "мировое дерево", объединяющее три мира. На столбе наносились три, а иногда и более кольцевых канавки. Верхняя предназначалась для привязывания лошадей верховных небожителей, средняя — для лошадей обычных земных людей, нижняя — для лошадей представителей подземного мира. Кроме того различают "мужские" и "женские" сэргэ, последние отличает сквозное отверстие. Ныне сэргэ часто встречаются на священных местах, реже вблизи дорог и домов.

(5) Цитата из девятой ветви Гэсэриады.