|
|
| Маршрут: 1 августа. Как ни приятен утренний сон, но начинать поход с торможения идея плохая, и даже в нашей халявной команде успехом не пользующаяся. Так что общими усилиями в начале девятого утра, а это по Саянским меркам время еще довольно раннее, уже все были на ногах. Взошло солнце, осветив легкие перышки облачков застывших на груди гор. Долина оживилась, заулыбалась теплыми красками. Вокруг дивно красиво, особенно с нашей редколесной гривки, которая ощутимо возвышается над просматривающейся долиной Дунда-Гола. Температура 8°С. Довольно оперативно завтракаем молочной кашей, слегка тормознуто пакуемся и в 10:45 бодрым шагом налегке (15 килограмм не в счет) выходим в сторону Долины вулканов. И снова две переправы. Дивное чувство соприкосновения с холодной водой под глубоким синим небом в лучах жгучего солнца в окружении звенящих гор... Идем довольно быстро сперва по лесной тропе, затем по дороге, попутно высокомерно рассуждая сколько километров покроем за день. Коля по дороге отстает с каждого километра минуты на 2 — 3, но в общем это вполне терпимо, учитывая, что идем мы не медленнее 6 км/ч. Около 12 часов дня подошли к хойтогольским аршанам. Почти час потратили на купание, опробовав на сей раз верхние ванны, где вода оказалась на пару градусов теплее, однако все же до температуры тела недотягивала. Еще немного времени потратили на поиски тропы, поднимающейся в висячую долину Аршана. Странное ощущение, чьего-то постоянного присутствия, возможно это самовнушение, а возможно происки эжинов. Еще меня посетил какой-то дежавюшный синдром, не то воспоминание из сна, не то какой-то всплеск из подсознания... В общем было здесь что-то необычное, не так чтобы злое, но явно и недоброе... В долину Аршана поднимается хорошо набитая конная тропа, выписывающая зигзаги по довольно крутому склону под пологом лиственнично-кедрового леса. В травяном покрове, особенно на скальных выходах много бадана, выше появляются голубика, черника, шикша, ягелеобразные мхи. Мы постепенно растягиваемся по склону; Коля начинает довольно существенно отставать. В результате привалы становятся продолжительнее, а переходы все более короткими и рваными. Но вот нас привечает шаманское дерево, знаменуя собой окончание крутого подъема. В долине Аршана мы впервые почувствовали пафос гор. Лиственничное редколесье уступило место зарослям ерника и каменистым россыпям. Развившаяся за время купания и подъема конвективная облачность окончательно спрятала солнышко от наших глаз. Тропа прижалась к реке и неподалеку от места переправы расцвела огненными жарками. В последнем лиственничном леске, смелым форпостом укоренившимся на склоне массива Черби, под моросящим дождем остановились на перекус (0.5 сырка бананы шоколад сухари). Как мы ни хотели сократить время привала, нам это не удалось. Уютная сень лиственниц продержала около получаса. Но может быть оно и к лучшему, ибо когда мы продолжили путь вновь выглянуло солнце. Змейка хорошо набитой тропы вилась по склону. Камни, ерник, вдоль тропы россыпи шикши, ярко красными пятнами горят на склоне старые лопухи ревеня. По пути я срываю привлекающие внимание растения, растираю их между пальцами и нюхаю. Запах одного маленького кустарника крепко и пряно ударил в нос — неужели сагандайля? Я прихватил веточку с собой и потом долго не мог избавится от назойливого запаха. С высоты перевала открываются бесподобные виды на хребет Хайрхан, за которым высится громада массива Чарм-тайги (1) с ожидающим нас пиком Топографов... Как обычно, я, Паша и Лидочка ушли в отрыв. И вот мы уже на обширном заболоченном плато: желтые травы, лужицы, веточки пушицы, полого поднимающиеся курумы горы Черби и близкое рваное небо. Тропа растаяла, да и необходимости в ней здесь не было. Желтые краски сарьдага говорили, что мы наконец-то поднялись в настоящие горы. В 4 часа дня я скинул рюкзак на курганообразном курумнике близ восточного края плато. Подошли Паша и Лида, минут через 15-17 Женька, остальных еще не было видно... По ту сторону хребта лежало довольно обширное озеро. Зубчатые скальные гребни спускались к нему, круто обрываясь к воде. Вид изумительной красоты... Мы с Пашей и Лидкин ушли на дальний уступ гребня и прилегли на скалистой крутизне, погрузившись в созерцание. Выглянувшее солнышко нежно ласкало нас теплыми лучами, волнами легкого ветерка накатывалось умиротворение... Но тут Женька позвал нас на верх, видимо на плато показался Коля. Коленька доплелся до места привала только через 50 минут после Женьки, отчего меня посетило странное ощущение обоюдной злости: с одной стороны на тормоза-Центнера, из-за которого мы теряем столько времени и, главное, напрочь выпадаем из спортивного тонуса, с другой стороны на себя, который утратил чувство команды. Однако, в любом случае с этого момента я зарекся брать Коленьку в горы, более того за время поездки я себе повторял это еще по несколько раз. Я молча смотрел на окрестные вершины и с горьким чувством должен был признать, что в нынешнем составе мы не дееспособны, не мобильны... Как же хочется идти между небом и землей на пределе своих возможностей, иметь примером, держаться за тех, кто существенно сильнее и выше тебя и при этом не быть для них обузой! Я же в состоянии пройти в три раза более сложный маршрут, но при этом думать только о себе, а не за всю команду... Физика или душевность? Где граница и где оптимальное сочетание? Около половины шестого вечера мы начали спуск. Со скал было видно, что пройти напрямую через обрывающийся вниз более чем под 60° снежник было невозможно, поэтому я решил обогнуть его по краю до начала нормального спуска. По пути подвернулась симпатичная снежная пещера с фирновой аркой и зеленоватым сводом, а далее шел выход на снежник. Пашка ломанулся вперед, Лидочка за ним... Мои кеды повели на снегу себя весьма неустойчиво, и я вернулся на курумник. Позвал Лидочку — она отмахнулась, и я в одиночестве полез вверх по камням, выбираясь на плато. Женька с Натальей, Машей и Колей выбрали некий срединный путь. Вскоре под ноги мне легла тропинка, но я ей даже особо не обрадовался. Странное предчувствие чего-то нехорошего вторглось в сознание внезапно и уверенно. "Опять вразброд... нехорошо все это...Все, сейчас соберемся внизу и дальше без глупостей , только бы удачно спуститься..." Тропа пошла на спуск, передо мной предстал синий от цветов водосборов склон, я улыбнулся и подумал, что нужно допинать сюда ребят, и уже радостно полубегом скатывался в долину, но народа видно еще не было. А потом показался Пашка, который будто мельница махал руками, и бегущий Женька. До ребят от меня было по меньшей мере метров 300. Я остановился в ожидании и непонимании происходящего. И тут ветер донес до меня капитанский крик: "Маша, аптечку, полную, быстро!". Предчувствие не обмануло! Я скинул рюкзак и ломанулся к ребятам. Первым увидел Пашку, с несколько напуганным лицом, а затем Лидочку... Она сидела на камне и все ее лицо было залито кровью, стекавшей густыми струйками. Череда мыслей: "Разбила нос, поцарапалась... много крови... А откуда на лбу?" — я присмотрелся и меня аж передернуло. В лобовой части и переходя на темя зияла рваная рубленная рана сантиметров около 7-8 длиной. Сперва мне показалось, что проломлен череп: "Ведь не соберем же!". Очередная мысль была уже более трезвой и конструктивной "В любом случае надо срочно обрабатывать рану". Постепенно собрался народ. Мы уложили Лидку на пенку развели раствор марганцовки, из стерильного бинта накрутили тампонов и начали промывку. С озера порывами налетал холодный ветер, хмурое небо грозило пролиться очередным кратковременным дождем. Дрожащую Лидочку накрыли спальником. Коля с Наташей в считанные секунды воздвигли палатку. На счастье, удар оказался скользящий, вдоль лобовой кости, так что несмотря на скальпирующий характер и глубину раны кости черепа скорее всего остались не поврежденными. Кровотечение было не сильным — ровно таким как надо, чтобы вымыть песок и грязь из глубины раны и не создавать больших проблем с остановкой крови. Я промывал рану и на автомате пел всплывшую в сознании песню: "Нам напророчено: днем будет солнечно, Небо увидит земля, а пока Рваными клочьями, низкая облачность, Видимость ниже нуля..."
Паша с Машей мне ассистировали. Когда удалось избавится от песка и сгустков крови рану обработали перекисью. После чего стали держать совет что же делать дальше... Края разошлись на полсантиметра, поэтому основной вопрос был "шить или не шить" и, если шить, то чем... Идея пластырных швов отпала первой, потом мы решили, что обойдемся без шитья — просто попытаемся стянуть края тугой повязкой. Кто-то, по-моему Маша, предложила обработать рану синтомицином. Меня идея наложения мази на открытую рану несколько смутила, но полной уверенности в стерильности обработки раны не было. В итоге так и сделали: два жестких тампона, пропитанных синтомицинкой, по краям раны притянули повязкой. Операция была завершена... Так мы приобрели первый хирургический опыт... После перевязки мы с Лидочкой забурились в палатку зарылись во всевозможные теплые вещи и спальники. Часа через 2.5-3 нам объявили о готовом ужине. Ребята натаскали полусухих кустиков карликовой ивы, на которых Пашка состряпал дивную геркулесовую похлебку с тремя банками тушняка. (Конечно безумное расточительство, но сегодня...). Женька капитанским произволом объявил коммунизм на пакет с конфетами. Я вылез из палатки и подивился красоте озера, отражавшего нежно-розовые краски неба. Снаружи было непривычно холодно. Тихий нежно-розовый вечер в диких горах. Безмолвие, величественное спокойствие... Духи гор беспристрастно взирали на крохотные палатки притулившиеся на узкой полосе между озером и склоном... Напряжение потихоньку спало, но народ все по прежнему выглядел ошарашено. Маша с Колей без перерыва курили, Женька изменился в лице, Наталья выглядела растеряно и беспомощно... И если судить по внешним проявлениям, то происшедшее больше всего отразилось именно на ней. А я ждал утра. В голове роился ворох разнонаправленных мыслей. К ночи температура упала до 0°С. Перед сном Лидочке поменяли повязку, ибо первая основательно подмокла. Спать легли одновременно с темнотой. Ребята хотели устроить дежурство, но я сказал что нас с Женькой вдвоем вполне хватит. К тому же нервное переутомление и без того всех валило с ног. Одна из самых высоких стоянок (2250м); за всю историю только на Алтае мы 4 раза стояли выше. 2 августа. Ночь я все же на всякий случай спал по-волчьи: одно ухо спит, а другое слушает, и только под утро провалился в глубокий сон. Будем надеяться, что самое страшное мы пережили... За пологом палатки нас ждало великолепное утро: безмятежное озеро, синь неба и слепящее горное солнце. Мы вылезли на улицу. Сделали Лидочке перевязку. Кровотечение практически прекратилось, рана была чиста, признаков нагноения никаких, единственное, что смущало, так это слегка подвернувшиеся края отмершей кожи. Рану промыли раствором марганцовки и наложили свежую синтомициновую повязку. Женька на спуске с перевала отловил некоего мужика из Саянской группы, который сказал, что у них в команде есть врач, и что, возможно, завтра они будут здесь. Вместо завтрака ограничились перекусом и горячим чаем. Поразмыслив, решили отлежаться сегодня на озере. Я сказал, что останусь с Лидочкой в лагере, а ребят побыстрее постарался выпинать в радиалку к вулканам. Ребята ушли. К часу дня воздух прогрелся до 14, так что на солнце при отсутствии ветра можно было очень приятно погреться, но стоило только налететь первой тучке и подуть легкому холодному ветерку, как тут же охватывал дубняк. Мы перебрались в палатку, где практически провалялись целый день. Порывы дождя с градом, гулкие удары грома, чередовались с ярко-синими полосами неба и солнцем, вслед за которыми набегала очередная туча и снова лил дождь. Лидочка ничего, может быть даже лучше вчерашнего, но состояние ее весьма нестабильно, да и разве выпытаешь хоть слово из раненой валькирии... Несколько раз она уговаривала меня пойти погулять, но пока я на ее уловки не поддавался. Да и валяние в палатке на диво оказалось не самым мерзким делом: дневник, еда, теплый спальник, сухость, можно сказать комфорт... В начале девятого часа вечера небо очистилось, просияв глубокой лазурью, засветилась и освещенная солнцем часть плато. И я не усидел, пообещав через два часа вернуться. Быстрее, туда, наверх к солнцу, пока оно окончательно не скрылось за каймой гор. Я накинул куртку (все же 6°) и направил свои шаги к черно-каменному двуглавому массиву, ограждающему плато с северо-востока (2). Приозерная котловина уже скрылась в холодной тени массива Черби. А впереди разливалось теплое золото над которым двумя покатыми горбами вздымался манящий хребет. Отойдя всего лишь метров на 300 от озера, в конце спускающейся на север долины я увидел конус вулкана Перетолчина. "Интересно, где там наши радиальщики, наверное уже на подходе, хорошо бы они не очень торопились, а то ведь нужно еще успеть приготовить ужин." ...За спиной светило яркое солнце, одевая пейзаж подчеркнуто контрастными, но гармоничными красками. Я шел быстро и ровно по болоту, через ерник, постепенно набирая высоту. Любуясь желто-бурой однообразной, но не надоедающей красотой сарьдага (3), наслаждаясь дикостью гор, собственной силой, глубоким чистым небом... Впервые за последние сутки Мир обрел для меня свое полноцветие. Я шел и пел, сминая мох и сбивая капли с поросли карликовой березы. Было дивно хорошо, как будто с плеч свалилось вековое напряжение, и теперь свежий воздух самотеком вливался в расправляющуюся грудь. Я явно недооценил расстояние, планируя дойти до горной цепи минут за 15, в итоге на преодоление как выяснилось более двух километров плато с подъемом почти на сто метров без тропы я затратил более 25 минут. Шулутэ-Сарьдаг надвинулся крутой стеной курумника. Я прикинул путь подъема и полез вверх, размеренно и почти без остановок. Первый привал я сделал, уже после половины набора высоты, когда пульс подобрался к 180 ударам... Где-то среди поросших накипными лишайниками камней попискивали милые создания пищухи. Внизу будто нарисованные с вычерченными ровными контурами лежали озера, на север и юг разбегались долины речек, а вокруг голое плато над которым чернеющими пологосклонными куполами курумников поднимались безымянные вершины. Как грустно должно им быть, не имеющим имени! Вон та, вон эта, в лучшем случае 2730 или 2587... А ведь у горы должно быть имя, говорящее и поэтичное... Наверху (я поднялся где-то до 2600 метров) меня ждало довольно обширное каменистое плато, на северо-востоке и юго-западе виднелись некие высокие горы... Я прошел траверсом по хребту до первой седловины, с которой в нашу долину спадал крутой погребенный под камнями горный ручеек, видимо именно ему подобные буряты именуют жалга. Не надеясь, что одноцветное небо одарит красивым закатом я поспешил вниз, опрометью сбегая вниз по расселине. Пару раз чудом избежал неприятного падения, после второго предупреждения перешел на более размеренный шаг. А потом еще почти четыре километра по болоту, где по тропе, где напрямую через ерник и мох, поднимая многочисленных куликов и сожалея о том, что нет ружья. За спиной над долиной вулканов расцветал закатный отсвет... Когда я вернулся в лагерь, на моих часах было 20 минут одиннадцатого. Итак, за 2 часа 15 минут я описал кружок без малого в 8 километров и перепадом высот почти в 900 метров — очень мило! Обе палатки оказались пусты. Лидочки нигде не было. Куда она могла подеваться? Волна беспокойства и тупой озлобленности на собственный наивный кретинизм захлестнула меня с небывалой силой. "Не дай бог ушла на Хойто-Гол, с нее же станется... Чего доброго вообразила себя обузой для команды и... Хотя дневник, там наверняка что-нибудь написано..." Я вновь залез в палатку. Открытый дневник лежал прямо перед входом. С замиранием сердца я прочитал последний абзац, но ничего похожего на слова прощания там не было. "Так, если на Хойто-Гол, то засветло я спуститься с перевала не успею, да и навряд ли догоню ее... Что же делать? В любом случае подняться наверх!" И тут, метрах в 300 я увидел силуэт в белой повязке ковыляющий по погружающемуся в ночную тьму плато. Оказывается всего-то на всего Она ходила смотреть на поляну водосборов. "Если вернемся из этого похода, то всю жизнь будешь работать мне на валерианку!" — изрек я, стараясь придать голосу побольше строгости. Почти одиннадцать. На небе проступали все новые и новые звезды. "Наши радиальщики наверное уже на подходе, а у нас ужином еще и не пахнет!". Около получаса мы провозились с разведением костра, затем я около двух часов бился над закипанием воды. Ивовые прутики без поддува горели весьма неохотно, а неудачный каменный очаг снижал КПД и без того весьма скромного костерка. Я глотал дым, лил слезы и тренировал легкие, а вокруг, смотря с поднебесья на мою суету, гуляла ночь делаясь все чернее и бархатнее, из-за горизонта выползали новые звезды, поднимались вверх, становясь все более яркими и тяжелыми. Вот всплыл красный Альдебаран (4), а вслед за ним... "У-у, только тебя здесь не хватало!"... вредоносное созвездие Мичит — так буряты именуют Плеяды (5). Я погрозил демоническому созвездию кулаком. Часам к двум ночи густой рисовый суп был готов. Ребят все еще не было. И снова нервы, нервы, нервы... томительное ожидание и ощущение собственного бессилия. Капельки воды на тенте превратились в льдинки. "Интересно что же будет к утру... А наши обморозки даже теплых вещей с собой не взяли!.." Мы поужинали, попутно вскипятили воды для чая, выделили себе по две карамельки. ... Костер потух, и звездное небо распоротое Белым швом (6) предстало во всей красе. Мы молча стояли, смотря в бесконечность, вдыхая в себя холод ночи, запивая его крепко пахнущим дымом чаем. Огромные светлые шары дрожали в зеркале озера, алмазная пыль светилась в бездонно-черном небе и одна за другой падали звезды, обещая, что рано или поздно сбудутся самые сокровенные желания. 3 августа. Я проснулся чуть позже половины девятого. Странно, но пяти с половиной часов сна оказалось достаточно. Яркое солнце заливало плато желтоватым светом. Перед палаткой дивное зеркальное озеро — вроде бы такое же как и вчера, и тем не менее абсолютно уникальное, отвечающее своей поверхностью на каждый нюанс в изменении освещения. Красивое здесь место, безмолвное, задумчивое, располагающее к созерцанию, размышлению, медитации. Ребята все еще не вернулись, хотя у них уже было почти три часа светлого времени — а это по меньшей мере по тропе 8 — 10 км, до вулканов не дальше... Гоня от себя дурные мысли я пошел собирать дрова, ибо за сегодняшнюю ночь весь накопленный дровяной запас был уничтожен. Вторя моим грустным мыслям за наползшими облаками скрылось солнце, я пел песни и обламывал сухие ветки у карликовой ивы... Шло время, хмурилось небо, росла гора хвороста, росло и мое волнение, ребята же так и не показывались... Я вернулся в лагерь, достал дневник, сел на удобный камень с видом на озеро и периодически отмахиваясь от комаров начал писать: "...У Лидочки сильно опухли глаза, переносица и носовые пазухи. Становится стремно. Сейчас она спит. Ребята все еще не вернулись... Я теряюсь в догадках. Боже мой, что за напасть постигла команду... Озеро все также безмятежно и красиво, с утра было подобно недвижному живому зеркалу. Я всматриваюсь в его дальний берег в надежде увидеть хоть одну движущуюся фигурку, будто бы жду возвращения из длинного и опасного плавания долгожданного корабля. Но пейзаж все также уныл и безлюден. Пожалуй, наверное, ни разу в жизни я так не волновался... Что же могло случиться? Пятеро сгинуть сразу не могут... В лучшем случае они заблудились, но здесь это маловероятно. Выглянуло солнце, даря надежду... Только бы все было хорошо! Господи, помоги!" 3 августа. 10:50 Озеро Келед-Зарам А потом я сидел, все также с надеждой вперив взгляд в дальний берег, кидал, убивая минуты, в воду камушки и пел: "Погиб ли тот фрегат седой волной разбитый... песок со зла швырять в зеленую волну... зачем вы зеркала прикрыли черным крепом, а вдруг не утонул... останется одно последнее а вдруг...". Как странно, что в различных жизненных ситуациях песни в голове возникают сами собой... Все было поставлено на карту ради этой поездки, и вот он урок, но почему? И почему для меня, ценой других? ...Я смотрел на озеро, но мыслями уносился в Москву и к Дому: почему осознание любви, во всяком случае у меня, сильнее всего происходит во время разлуки... Почему как только я возвращаюсь, через день-два, круговерть жизни вновь сбрасывает с праведного пути, куда деваются благие мысли исполненные любовью, нежностью, добром, правдой? И укоряющий голос совести, надрывно взывающий ко мне сейчас: сколь я бываю не прав; и ясное желание покаяния и собственного преображения, неужели все это неприменно должно рассеяться, лишь только я перешагну порог собственного дома?! Я уже прикидывал, как мы с Лидочкой будем выбрасываться обратно в Слюдянку, более того, для меня сейчас это было бы самой желаемой развязкой. "Все! Домой! Для меня это поражение, а ребята хорошо сходят, а потом будут рассказывать... Да, но куда же они впятером, да и где эти пятеро?" Тишь, безмолвие, лишь порыв ветерка вынесет на берег редкую всхлипнувшую волну... Полдень... Эта дурацкая опухоль... Надо сегодня выбираться в Хойто-Гол... Меня захлестывали чувства обреченного полководца, чья армия разбита, бесславная кампания провалена, чьи друзья и соратники затерялись среди бесприютных высокогорных болот... И уже невозможно, что либо исправить в прошлом, но есть же еще будущее и разве уже проиграна война? Ведь падающий самолет можно вывести из смертельного штопора, просто не всякому это под силу, но разве есть выбор?.. И вдруг что-то всколыхнулось, в очередной раз порвав облачную пелену выглянуло солнце, а на противоположном берегу показались с трудом передвигающие ноги три фигуры. Я ломанулся бегом по заболоченному берегу озера к ним навстречу, но меньше чем через пару сотен метров уже абсолютно выдохся и перешел на шаг. Первым шел Пашка в обнимку с несколькими гнилыми дровинами, выглядел он куда более измученным, чем во время Тюнгурского перехода. Следом за ним плелись Маша и Женька... Он мне хотел что-то сказать, но я его перебил: - Все живы? - Все, всё нормально. - Слава Богу! И мы все обнялись. Оказалось, что географический кретинизм, в команде, где из пяти человек трое имеют высшее географическое образование, дело скорее закономерное, нежели случайное. Вчера под вечер, ребята возвращаясь от вулкана Перетолчина ошиблись долиной и упилили куда-то сперва вниз, потом вверх по Барун-Хадарусу, где поимели практически бездровную и бессонную холодную ночевку, но зато были вознаграждены дивно красивой картиной, отражающегося в озерках Саянского рассвета... Коля с Наташей подошли почти через час. Оба, а в особенности Центнер были никакие, и оба сказались заболевшими. Ребята разогрели остатки вчерашнего супа, похожего уже больше на кашу, выпили чаю с шоколадом, сухарями, колбасой и курагой, дополнительно всем обморозкам было выделено по дольке чеснока и по аскорбинке. Потом мы перевязали Лидочку, наложив сегодня простую сухую повязку. Часам к двум дня окончательно распогодилось, и даже на озере стало жарко. Мимо прошло три группы, мы с Женькой по очереди бегали отлавливать спускающихся с перевала людей в поисках врача, и, как будто по заколдованному стечению обстоятельств, в каждой команде был профессиональный медик, но который либо остался на Хойто-Голе, либо на Булунае, либо ушел в другую радиалку... Обстоятельства складывались против нас. У Лидочки опухоль на лице прогрессировала, практически полностью заплыли глаза, и я ее в шутку стал называть буряткой, хотя сегодня даже мне уже стало не до шуток. После небольшого совещания решили нас с Лидочкой немедленно отправить в Хойто-Гол, а в случае чего может быть и в Орлик и в Слюдянку и далее вплоть до Москвы. Паша, Женька и Маша сказали, что подойдут к вечеру; Коля с Наташей оставались лечиться на озере до завтра... Пока я собирал необходимые вещи, Лидочка ушла вперед, и вплоть до самой седловины перевала догнать ее я не смог. Под белесовато-голубым небом расстилалось желтое плато: мох, трава, болото, камни, ветер, однообразие красок — именно здесь ты всей душой чувствуешь Азию! Перед спуском в долину Аршана мы немного потормозили, смотрели на горы, на небо, на цветы, на манящий иззубренный хребет Хайрхана... У меня чуть ли не до слез защемило сердце, когда я почувствовал, что Она сейчас, впитывающая все в себя как познающий мир ребенок, прощается с Саянами, с огненно-рыжими жарками и сиреневато-синими водосборами, с беззаботным ветром, таким близким небом, вековой суровостью и мудростью гор... "Нет, не стоит прощаться, мы еще вернемся, прорвемся через все напасти и обязательно вернемся, пусть через год, через два, но когда-нибудь, обязательно!". И опять в голове или душе, хотя по-моему это одно и то же, возникла песня: "Нам напророчено, днем будет солнечно, небо увидит земля, а пока, рваными клочьями — низкая облачность: видимость ниже нуля... ...Все в порядке через полчаса мы пойдем над снежными полями..." А потом мы полубегом скатывались по серпантину тропы и дальше шли не сбавляя темпа, так что будь с нами в полном составе вся наша здоровая команда, пусть даже без рюкзаков, они навряд ли бы за нами поспели. И при этом это был один из редких моментов нашего очень душевного общения... До Хойто-Гола, с 3 — 4 продолжительными остановками мы дошли часа за 2 — 2.5, то есть около 6 часов вечера. Ласковое предзакатное солнце щедро дарило тепло, зажигая насыщенным светом лиственничные склоны гор. Наступал красивый вечер, но окружающий мир для нас сейчас был сокрыт под завесой из опасений, неизвестности, надежд и извечного вопроса "Что делать?". Мы благополучно добрались до Хойтогольского медпункта. Две медсестры бурятки осмотрели рану и опухоль, помазали ее зеленкой и сказали, что по их мнению ничего страшного нет, что вроде бы надо съездить в Орлик, но вроде бы торопиться с этим не обязательно, и вообще все хорошо — нужен только покой... Обнадеженные этим диагнозом мы покинули медпункт, решив, что с поездкой в Орлик торопиться не стоит и лучше отлежаться здесь. На Хойто-Голе встретили Баира и Улю, которые шли купаться в ванны и сегодня же собирались назад в Орлик... Можно было бы уехать с ними, но мы уже решили остаться, сделав тем самым еще одну ошибку. Я сказал Лидочке, что пойду назад к перевалу, навстречу ребятам. И не спеша побрел вверх, напевая песни, выискивая немногочисленные ягоды черники. Долго бродил по склону, валялся на мху, смотрел на горы и небо ожидая, когда же на тропе появится кто-нибудь из оставшихся на Келед-Зараме. Время шло. Солнце скрылось за горами, а тропа все также была пустынна. Дойдя до переправы через Аршан и проведя там в компании пищух минут 10-15 я повернул обратно. Около облюбованного нами дома на Хойто-Голе я застал небольшую поленницу нарубленных дров и злющую Лидку, которая, стрельнув у соседней группы кан, собиралась варить грибной суп. "Опять сущий идиотизм, ну и куда я опять уперся, оставив ее без присмотра?! С пробитой головой рубить дрова... Просто слов нет...". Женька, Паша и Маша пришли в свете последнего отсвета дня, почти к готовому ужину. Спать легли на лежанках в доме. Маршрут: 4.08.00. Встали поздно. Настроение до жути тормознутое. Да и погода непонятная: вроде бы солнце, но небо мутное, похоже что вот-вот собирающееся разразится дождем. Я неспешно собираюсь в радиалку в Долину Вулканов, Лидочка меня подталкивает. Прочий народ отходит после своих позавчерашних злоключений. Затолкав в себя миску молочной рисовой каши с курагой, захватив с собой перекус, фотоаппарат, дневник, ботинки и Пашкин посох в 11:40 я встал на тропу, поведшую меня наверх в уже хорошо известную висячую долину Аршана. 15 минут подъема, и вновь я ощущаю беспредельность свободы. Летящий шаг, светлая песня, поток мыслей и восхищение красотой мира... Я покинул основную тропу в том месте, где она отдаляясь от реки, ныряет в последний небольшой перелесок, уводя к перевалу Черби. Мой же путь лежал прямо вверх по долине к истокам Аршана. Тропа растворилась и я врубился в густую поросль карликовой березы. Проломившись до первого курумника я с облегчением вздохнул, присел на камень в окружении редких кустов пихтового стланика и приятно пахнущей колдовской арсы, дабы отдохнуть и переобуться: сменить быстроходные мягкие кеды на прочные ботинки. Некое подобие тропы нырнуло в узкую теснину. Нависающие исполинские камни, казалось ухмылялись, взирая на пробирающуюся у их подножья хрупкую фигурку, ведь даже самый малый из них, прейдя в движение, легко бы мог ее размазать по днищу долины. Но вот стены гор слегка отступили, а передо мной выросли эффектные чрезвычайно узкие скальные ворота, отмеченные двумя невысокими отвесными бастионами между стенами которых журчал мелководный ручей. Зовущая брешь была столь красива, что я решил пройти прямо по руслу. А за воротами был совершенно другой мир. Долина стала шире курумники уступили место цветам и траве. Небольшой водопад с мелодичным шелестом низвергался в долину, сбегая веселым ручейком кое-где теряющимся, в обрамлении праздничных цветов альпийского разнотравья. А вокруг бессменными стражами вздымаются морщинистые стены скал... Звонкая чистота, многовековая суровость и недолговечная нежность сливались в этом пейзаже... Будучи не в силах ни кричать, ни говорить, ни сопереживать, я заворожено смотрел на разбивающиеся струи и буйство красок... и только достав дневник быстро написал несколько скупых строк: "Верховья долины Аршана волшебное место! Нигде до этого я не видел столь красочного разнотравья. Фиолетовые поля водосборов, оранжево-огненные заросли жарок и даже обыкновенные, только очень нежные одуванчики... А также герани, бело-желтые маки, "золотые розги", какие-то горошки, незабудки, крупные горные фиалки, маленькие ромашки, неизвестные мелкие белые цветы!.. Рокот грома надвигающейся грозы и ниспадающие струи водопада... Бесконечное приволье и красота!" 4.08.00. 13:30 долина Аршана. Я еще раз окинул взором поляну, посмотрел на водопад, почему то вспомнив сцену из байроновского "Манфреда", когда он вот так же, стоя пред водопадом, вопрошает фею вод... Наверное меня тоже гнело одиночество, и я бы с привеликим удовольствием поделился своим восхищением, радостью и печалью с какой-нибудь ундиной или наядой... Еще раз, теперь уже почти прямо над головой, прогрохотал гром и зарядил мелкий холодный дождь. Я же продолжил свой путь по долине. Вскоре мой путь преградил крутой снежник. Обходить его по днищу долины, теряя при этом высоту мне явно не хотелось, так что зарубая альпеншток и долбя локтями и ботинками ступени я двинулся вперед. Дождь вскоре кончился, оставив о себе только память в виде мокрой головы и россыпи сверкающих брызг на махровом ковре травы. Блеснуло, отраженное тысячами капель, теплое солнце, наполнив радостью окружающий мир. Долина приняла симметричный вид с выраженным U — образным поперечным профилем. На дне появились болотца, поросшие пушицей и подушками мха, посредине которых располагались маленькие озера-лужицы. Я шел все выше и все ближе придвигалась голубая полоска неба над увалистым гребнем перевала. Из куртинок ерника в большом количестве вспархивали серо-пестрые куропатки. Меж камней улыбались желтые маки. За полосой голубого неба вновь приползла вереница туч, и когда я достиг седловины, окрестные пейзажи вновь оделись спокойствием серых красок. Передо мной широкая долина, череда серых озер, дающих начало Барун-Хадарусу; выползая из горного распадка виднеется кусочек озера Хабщу-Нур... Дичь и глушь... Сюда забредают лишь немногие из туристов, да буряты изредка отгоняющие в сии места небольшие табуны лошадей. Я прикидываю место нахождения следующего перевала и полубегом по низкорослой траве скатываюсь в долину Барун-Хадаруса. Молодая река то скрывается в густом низкорослом тальнике, то прорезает неглубокие каньоны в кряжистых спинах бараньих лбов. На берегу я сделал 5 минутный привал: съел пару сушеных бананов, запив их кружкой воды. По камням переправился на другой берег и врубился в тальниковые заросли. Выбирая подобие тропинок, вернее выискивая более разреженные проходы в этой живой стене, я оказался на берегу небольшого ручья, по кромке которого идти было несколько легче. Несколько раз по пути наверх тальник, сменялся лишь отчасти более приятными ерником или курумником. В итоге у меня даже сложилось некое подобие песенки: "Ерник, тальник и курумник тра-та-та-та-та-та-та!.." И так я шел повторяя этот куплет, пока вышеупомянутые прелести не остались позади... Седло следующего перевала совсем рядом, но визуальные расстояния в горах дюже обманчивы. Не сбавляя скорости вперед! Я наслаждаюсь быстротой ходьбы, до улыбки радуясь своей мобильности и безграничной свободе... "Разве что взлететь не могу!" Внизу серо-бирюзовым пятном лежит озеро, над которым отвесной скалой нависает эффектная островершинная гора 2700 с копейками. На кажущийся неприступным с юга и востока пик с севера можно без особых проблем подняться траверсируя гребень! Не вершина, а просто мечта! "На обратном пути обязательно взберусь наверх!" — сказал я себе... И вот я уже выше седловины...еще несколько шагов и новый информационно-эмоциональный квант закружит голову, заставит быстрее биться сердце и вновь и вновь признаваться в любви ко всему миру... Но то, что открылось мне по ту сторону хребта, превзошло все ожидания. Налетевшая было туча разразилась дождем, накрыв лежащую внизу Долину Вулканов. Черным слегка усеченным конусом правильной формы возвышался остов брошенного дворца Гал Нурмана (7), и зловеще-черные застывшие потоки безжизненной лавы смыкались с гладью озера, взаимно проникая друг в друга. Серая пелена дождя превращала мир по ту сторону хребта воистину в безжизненную и унылую обитель скорби... на какой-то миг мне показалось, что я нашел путь в логово горных духов или вредоносных шулмасов (8) и от этого даже стало не по себе. Но тут брызнуло солнце! Яркими острыми лучами озарив долину, и синью отозвалось озеро: и нити дождя подо мной засияли разворотом радуги. От сего восхитительного преображения у меня сбилось дыхание... Если бы это можно было унести с собой! Солнечный свет в считанные секунды развеял неприветливую угрюмость долины. Дождь кончился, туча ушла на север, меня же ждал крутой спуск по сыпухе и курумнику в самую редко посещаемую часть Долины Вулканов. Спуск мне не понравился с самого начала — слишком свежи следы камнепадов. Шаг, остановка, оценка ситуации, быстрый переход до защищающей скалы. Снова осмотр, и вниз по живокаменному курумнику, до очередного укрытия. "Только аккуратно, после дождя камни скользкие, а ведь со сломанной ногой — более десяти километров через два перевала мне не одолеть"... Но горная стена за спиной постепенно росла, а озеро становилось все ближе. Скальные обломки стали покрупнее, хотя утешало это слабо, ибо многие из них оставались почти такими же неустойчивыми. Тонная глыба вздохнула под ногой, шевельнулась, качнув свою соседку. Тяжкий перестук по цепной реакции, нескольких полутораметровых глыб. Замираю и дальше спускаюсь с утроенной осторожностью... А впереди уже видна спасительная полоса травы. Через 45 минут после начала спуска я ступил на мягкий ковер и облегченно вздохнул. Окинув взглядом приблизительную траекторию своего движения вниз, я понял, что обратный путь через этот же перевал (я оценил его как "почти 1Б") мне заказан. Но пока думать об этом абсолютно не хотелось. Светило ласковое солнце, я сидел на мягкой траве озерного берега, на западной окраине Долины Вулканов в преддверии Главного хребта Восточного Саяна. Тишь, едва нарушаемая шумом далекого водопада, безлюдье, безветрие... Эта часть популярной долины казалась воплощением дикости и природного первозданного уюта. Конус вулкана надежно закрывал ее от обитаемого мира и жадных взглядов многочисленных туристов. Сколь приятно было бы остановится в таком месте на ночлег, а на утро с восходом солнца уйти дальше на запад — на ту сторону хребта! (9) В мечтательной созерцательности я улыбался солнышку, пил воду озера, заедая ее курагой, шоколадом и сушеными бананами. Хотел было даже окунуться, но едва зайдя по колено, понял, что ограничусь лишь умыванием лица. Приветливая на взгляд вода при соприкосновении холодом ломила кости. Двадцати минут как небывало. Прогоняю появившуюся на горизонте лень, обуваюсь и все еще легким шагом ухожу навстречу к вулкану. Синь озера исчезает под чернотой лавового поля, корявая поверхность которого издали похожа на тучную пашню изрытую глубокими бороздами... Я так и не знаю, когда утихли вулканы, хотя в какой-то из книг мне попадались эти цифры, но многие тысячи лет, практически не изменили вида лавы — она практически все также безжизненна, лишь кое где разросся красноватый бадан, да бледно-зеленоватый ягель... Хождение по лаве, кроме того, что оно чрезвычайно тяжело и медленно, в добавок ко всему и опасно. Неверный шаг или падение, и острые каменные лезвия доставят массу неприятностей всем прикоснувшимся частям тела. Перебравшись через ряд ручейков я вылез на изборожденное поле и по возможности по прямой направился к конусу вулкана. У основания пустынная лава уступала место зарослям ерника и тальника, над которыми поднималось несколько небольших лиственниц. Далее меня ожидало около 100 метров крутого (так что за частую приходилось ползти на четвереньках) подъема по соскальзывающей шлаковой осыпи. Основная особенность подобных склонов: три шага вперед, два назад, поэтому более эффективно подниматься перебежками. При подъеме вулканический туф меняет цвет, постепенно переходя от темно-серого к коричневому и красно-бурому. И вот я стою на кромке правильной воронки кратера, по кругу утрамбованного вала кальдеры будто метки на часовом циферблате стоят сложенные из кусочков туфа туры. На восток, запад и север открываются замечательные типично Саянские виды — некая квинтэссенция природы здешнего края: озеро, небольшой водопад, лавовое поле, хребты со снежниками, желтоватые краски пологоволнистых платообразных поверхностей, конусы едва проклюнувшихся вулканчиков... Уютное место долина вулканов — вроде бы и горы, а с другой стороны вовсе не свойственная горным странам ширь... На вулкан Перетолчина решил не идти: время уже перевалило за 4 часа дня, да и после спуска по ерниковому восточному склону сопки отчетливее обнажилась усталость. Я пересек лавовое поле в юго-восточном направлении, решив срезать расстояние, перевалив через невысокий и довольно длинный отрог хребта, замыкающий долину с юга. Траверсируя склон начал подъем, иногда оборачиваясь назад на залитую солнцем, маняще уходящую на север падь Хи-Гол, под лавовым покровом которой пробивались струи будущего Жом-Болока. Под вечер воздух прогрелся и стало по-летнему тепло, а местами даже жарко. То ли вследствии этого, то ли из-за употребления слабоминерализованной воды, но меня начала одолевать неуемная жажда и далее, будучи не в силах совладать с сим коварным чувством, я с жадностью припадал к каждому встречному источнику. На склонах, там где воды не было, я на ходу сгребал горсти спелой шикши и отправлял в рот, иногда попадалась голубика. Белый мох, ерник, ягоды и камни, среди которых нет-нет да и попискивают невидимые пищухи... Наверное самое неправильное в жизни это половинчатые решения — вот и сейчас я траверсировал склон, вместо того чтобы пересечь хребет по кратчайшему пути, набрав более 200 метров высоты я описывал траекторию не намного более короткую, чем та, которую бы я описал идя низом по долине. Устремившееся к закату солнце всколыхнуло в душе лирические нотки, и я запел не помню что точно, но наверное как всегда в подобных случаях что-нибудь из Карасева. Перевалив на противоположную сторону отрога, начал спуск в надежде обнаружить набитую тропу, которая непременно вела из долины Барун-Хадаруса к вулканам. Но тропа не обнаруживалась. Вместо нее я царапал ноги о густой ерник, прыгал по камням, и спускаясь все ниже и ниже, терял набранную с таким трудом высоту, пока не врубился в густые тальниковые заросли, идти по которым оказалось практически невозможно. Пришлось снова уходить вверх, дабы выбраться на открытые каменные россыпи. Но даже тальник показался всего лишь мелкой неприятностью по сравнению с вставшим на пути пихтовым стлаником. На счастье полоса последнего оказалась не широкой... Тропа легла под ноги вдруг, неожиданно, в тот самый момент когда я уже измотанный прелестями пути отчаялся найти ее раньше выхода в долину Барун-Хадаруса. Оставшиеся до реки километр-полтора я пролетел минут за 15. Навстречу двигалась группа, тяжело и мучительно они взобрались на пригорок и повалились в голубичные заросли. Группа оказалась водниками из Москвы, которые шли на Жом-Болок и перед водной частью совершали традиционную прогулку к вулкану Перетолчина. Меня поразило отсутствие интереса, жизни и радости во взгляде этих людей, которым они смотрели на окружающий ландшафт. Пресыщенность и усталость читалась в их лицах — нелюбовь к пешке — бич водников, и как сказал один известный человек: "нелюбовь к пешке можно лечить только привычкой к пешке!". Мы обмолвились несколькими словами, и я убежал дальше. Тропа вывела к броду. Барун-Хадарус здесь разбивался на рукава, прокладывая свой путь в прибрежном тальнике. Я жадно набросился на воду, затем уничтожил остатки перекуса, снова пил, после чего разулся и, осторожно ступая уже основательно стертыми ногами по камням, побрел к другому берегу. Место брода интересно тем, что отсюда открывается вид на четыре долины, расходящиеся в разные стороны в форме обращенного к югу птичьего следа. Именно здесь дважды ошиблись ребята, на обратном пути из Долины Вулканов, во время своей радиалки. И это не мудрено. Искомая, центральная долина не смотря на свою ширину еще не выработала продольный профиль и снизу долиной вовсе даже не кажется. Даже уже будучи морально подготовленным, я на какой-то миг смутился сим фактом, но на счастье иммунитет мгновенно справился с вирусом географического кретинизма. Все стало на свои места. Однако идти долиной к Келед-Зараму вовсе не хотелось. Я взглянул на карту и тут же понял, что мой путь пройдет через вершину Черби (2670 м), убив тем самым всех зайцев сразу. Рыжеватое вечернее солнце красило склоны теплыми красками. Единственная оказавшаяся под ногами тропа уходила вверх по долине Барун-Хадаруса, поэтому мне пришлось с ней распрощаться и, повернув к югу, начать подъем по длинному тягуну, представлявшему собой подсохшее болото с глубоким, по голень, мхом. Откуда ни возьмись вылетела туча надоедливой мошки, причем в таком количестве, какое я последний раз наблюдал три года назад в Карелии. Но шел я пока еще довольно бодро, несмотря на жжение мозолей, пел песни, презирая залетающих в рот и глаза тварей. Редкие порывы ветерка воспринимались как самый дорогой подарок. Подъем казался бесконечным, более пологие участки за видимыми линиями перегиба склона снова сменялись более крутыми. Потихоньку включился автопилот, сознание покинуло шагающее по Саянам тело, умчавшись, может быть в Москву, а может быть в прошлое или в размышления о будущем... Даже песни, скрашивавшие этот подъем, перестали быть осмысленными, пожалуй кроме одной, на которую проецировались мои внутренние переживания: Через горы прямо нельзя пройти, Вот и вьются упрямо витки пути, Толи вверх толи вниз, перевал, карниз, Через брод, вперед, ведет, не ждет Дорога в Огленд. Там в избытке забаву мечи найдут, Там богатство и слава достойных ждут, Ну а кто не успел и с коня слетел, Тот уже не в счет, других ведет вперед, Дорога в Огленд. Ты уходишь и место займет другой, И не станет невеста скучать вдовой, Стиснув зубы вперед, здесь никто не спасет, Сам сжигал мосты... так выбрал ты... мечты... Дорогу в Оглэнд. Через горы прямо нельзя пройти... Мох уже давно сменился редкой травой с куртинками ерника, а затем и то и другое все чаще уступали место обширными каменными россыпями. Далеко внизу в розовом мареве виднелся силуэт вулкана Перетолчина, казавшийся отсюда холмиком в детской песочнице. Я уже поднялся более чем на полкилометра от отметки уреза Барун-Хадаруса, но вершина все еще не обозначалась. И вот я вышел на каменистое плато что-то около 2550 м, справа поднимался снежник, где-то за ним похоже и находилась высотка. Уже чувствуя, что запас физического ресурса практически исчерпан я все же двинулся вверх, с жадностью поедая по пути снег... Лиловатое небо приблизилось скачком. Всего какие-то 100 метров и ты уже ощущаешь себя прикасающимся к куполу мироздания! Наверху тоже оказалась обширная платоообразная поверхность, увенчанная геодезической пирамидой. В консервной банке нашел записку, какого-то мохнатого года. Приятно ощутить себя редким гостем! Хотя этот случай больше подходит под аналогию с неуловимым Джо, ибо вершина сама по себе интереса не представляет, да и эффектных обзорных точек здесь не было. Минут десять я просидел на пирамиде, с настороженностью всматриваясь в облачные скопления на востоке — не иначе, как завтра будет дождь! Посмотрел на часы — 21:35... Эка я загулял, а до лагеря еще около 5 километров горизонтального проложения и километр сброса высоты. Не спеша, с утроенной осторожностью, которую требовало мое физическое состояние, я направил свои шаги вниз по курумнику. Подъем на вершину явно был перебором. На подходе к седловине перевала я понял, что сил на остаток пути у меня почти не осталось. Окружающий мир подернулся пеленой: остались я, тропа, время и убывающий свет дня. Скоростной спуск в долину, лиственничный перелесок, прыжок по камням через ручей, густеющий вечер, знакомая до мелких нюансов тропа и безрадостно-пресный остаток пути наперегонки с тьмой. Белые ленточки на лиственнице возвещают о начале спуска в долину Хойто-Гола. Вниз, полубегом, забывая про боль. Попытки удержаться на склоне. Череда лиственниц, накатившаяся со всех сторон темнота... Ощущение близости лагеря моментом сжигает остаток сил, окружающий мир одевается туманной пеленой... Какие-то девушки-бурятки ошарашенные моим внезапным появлениям ... Силуэт дома, костер... ноги не держат... Я сажусь за стол и распластываюсь по его поверхности (10). Возможно, что никогда в жизни я так не уставал, разве что однажды на грузилке или тогда, на Алтае, после разведки Аккемского перевала... Головокружение, подступающая тошнота, учащенное сердцебиение... Мне налили чаю, я с жадностью присосался к кружке, затем к еще одной, после третьей начал оживать... За 12 часов радиалки я прошел около 30 километров с перепадом высот более чем в 4000 метров (11), взял две вершины и более трех перевалов, увидел то, что не в состоянии передать словами, пережил радость мобильности и светлую грусть одиночества, иначе говоря полноценный маршрут, ставший самостоятельной страницей нашего большого путешествия... А в лагере события тоже не стояли на месте. Лидочка почувствовала себя несколько хуже. Сегодня, во время перевязки у нее открылось сильное кровотечение. Ребята решили сразу же произвести эвакуацию в Орлик. Но километрах в трех от Хойто-Гола у мункуновского "Урала" полетел ремень гидроусилителя руля, и все вернулись...Торжество рока продолжалось. Ужинать я не стал, долго боролся с сушняком с помощью чая и подсоленных сухариков... Видимо, за время прогулки я круто перебрал с питьем слабо минерализованой воды. Дивное ощущение не то геройства, не то соприкосновения с истиной, восхищение пережитым и сожаление, что я был один! Теплая ванна перед сном, сероводородная вода пощипывающая ссадины и мозоли, расслабление... Один из самых ярких квантов поездки стал историей. Примечания(1) Чарм — высокий; тайга — "голец" (тув.). По-бурятски это видимо бы звучало как Ундэр-hарьдаг. (2) Впоследствии я назвал этот массив Шулутэ Сарьдаг — ("каменный голец"). (3) Сарьдаг, правильнеее hарьдаг,(харьдаг) — весьма любопытный местный географический термин, использующийся для обозначения гольцовых (безлесных) участков гор. Термин сарьдаг, входит в название многих вершин Восточного Саяна и чаще переводиться просто как "гора", "высокая гора", "голец", то есть близок по значению к тувинскому "тайга". В одном из разговоров с бурятами мне объяснили, что "сарьдаг" — это "поляна на горе, лишенная леса", так что возможно правомерно употреблять слово "сарьдаг" и в более широком смысле, то есть для обозначения безлесных платообразных пространств, поросших травами мхом и ерником. (5) Название "Мичит" восходит к монгольскому слову, обозначающему "обезьяна". М. — демонический персонаж. Считалось, что его перемещения с земли на небо и по небосводу вызывают невыносимый холод, сезонные недомогания людей и животных, различные неприятности. Согласно легендам некогда Мичит жил на земле, вызывал снегопады, лютый мороз или жару, напускал голод и мор на скот. Спящего в золе или на льду М. Хотели раздавить верблюд и корова, которая опередила верблюда, но М. Выскользнул из-под ее раздвоенного копыта и, разделившись на шесть звезд поднялся на небо, откуда насылает различные напасти. Вредоносному созвездию Мичит противопоставляется благостное — Долон Эбуген ("Семь старцев"), то есть Большая Медведица. (6) "Белый шов" -так буряты называют млечный путь. Это шов которым было зашито небо после того как из него высыпались звезды. По нему как по мосту ходят небожители -тенгри. (7) Гал Нурман (Гал Дулен) "Огненный Нурман" — огненное чудовище — один из наиболее опасных противников Гэсэра, появился из туловища (позвонка) свергнутого на землю и разорваного на части предводителя восточных тенгри Ата Улана, побежденного в поединке, владыкой западных тенгри Ханом Хурмасом. В бурятских преданиях вулканы считаются остовами разрушенного обиталища Гал Нурмана. (8) Шулмасы (шолмосы) — злые духи, демоны (бур). (9) Невыразимое амбивалентное осознание высшего кайфа и светлой грусти одиночества! (10) От перевала Черби, до избы на Аршанах Хойто-Гола я дошел-добежал за 45-50 минут. (11) Общий перепад высот не считая микрорельефных осложнений составил около 4000 метров: От Хойто-Гола до перевала из долины Аршана в долину Барун-Хадаруса (с 1650 до 2 400 м ( 750 м)), Спуск в долину Барун-Хадаруса (2400 -2150 (2130) (>-250 м)), подъем на перевал из долины Барун-Хадаруса в долину вулканов(2150 — >2350 (> 200 м)) Спуск в долину вулканов (>2350 — <2000 (<-400 м)), Восхождение на вулкан Кропоткина (2074) (> 100 м), спуск с него же (>-100 м), траверс и перевал отрога, со спуском в долину Барун-Хадаруса (+250 м, — 250 м) , подъем на вершину Черби (+ 700 м), спуск в долину Хойто-Гола (>-1000м) . Итого: > 4000 м.
| ||||||||||||||||||||||||||||||||
Описания походов
Мультимедия
Фотоотчеты
Маршруты
Файлы
GPS-файлы
Звуковые файлы
Ссылки
События
Живопись
