Природа Байкала

Маршрут: Хойто-Гол — Орлик (на машине)

5.08.00. Мои вчерашние наблюдения на вершине Черби оправдались: начавшийся еще ночью дождь плавно перетек в день. Хойто-гол смотрится раскисшим и мрачным, только снующие под окнами дома бурундучки не теряют жизненного оптимизма. На сегодня намечена эвакуация Лидочки в Орлик; мы с Женькой отправляемся с ней.

Встали довольно поздно, иркутский педиатр сделала перевязку. Позавтракать не успели, ибо когда до готовности каши уже оставалось менее пяти минут, нам объявили об отправлении машины.

Горы сокрыты облаками. Все вокруг серо и печально. С кедровых ветвей стекают крупные капли. Дорога превратилась в грязное месиво. С трудом и диким ревом "Урал" преодолевает ямы, иногда на полколеса погружаясь в болотистую колею. И постоянные нервы: "только бы не застрять". Доехав до Чойганской развилки нас попросили подождать пару часов в охотничьей избе, где якобы уже сидели французы, пока водитель забросит группу детей под Чойган-дабан. Мы вылезли из машины и проковыляв около сотни метров по симпатичной лесной луговине вышли к указанной избе.

Изба была пуста, и даже зола в печи уже остыла... Кроме нас в избу пошли еще двое: парень лет 18-19 и мужик лет 40, из московской группы идущей на Жом-Болок, кстати той самой, часть которой я встретил вчера близ Хадарусского брода. Натаскав мокрых дров, мы все же растопили печь, которая довольно быстро наполнила внутреннее помещение густым едким дымом. Сварили жидкий суп, заварили чай. Дрова в печи просохли и обуглились, дым вытянуло через дверной проем, избушка начинала обрастать уютом...

Буряты вернулись только в четвертом часу дня. На сей раз мы с Лидочкой сели в кабину, все прочие попрыгали в кузов, и "Урал" взял курс на Орлик. Дождь вскоре кончился, но дорога уже была основательно превращена в грязное месиво, да и молодой Мунконов оказался водителем не в пример хуже Баира. "Урал" трясло и колбасило, каждый очередной километр грозил надолго увязить машину в грязи или просто ее перевернуть, столкнув вниз со склона. И когда дорога, нависая над обрывом, наклонялась к Сенце, и в боковом стекле ты видел реку — становилось действительно страшновато.

На каждой коряжке, каждом камне машину сотрясало с неимоверной силой или может быть это только так воспринималось, ибо в этот момент все чувства были до предела обострены. Осязательная и психо-ментальная сферы слились воедино. Я крепко, до немоты в руках, обнимал Лидочку, пытаясь, насколько возможно, самортизировать тряску... Был ли от этого толк? — Не знаю. Но рука скоро окаменела, и пожалуй никогда ранее я не задавал своим мышцам столь продолжительной работы.

Сквозь мозг тек беспорядочный и насыщенный поток сознания: мысли, воспоминания, песни...

"Какое мне дело до этой страны,

Где души замшелы, дороги грязны.

Леса да болота и просвета нет..."

"...Все суета, все фигня, даже красота Саян, когда речь заходить о жизнях дорогих нам людей... "Мы живем только один месяц в году, прочие же просто прозябаем, перекантовываемся в его ожидании..." — сказал мне в беседе один человек — сколь чудовищна эта мысль, как же нужно не любить свою жизнь, чтобы выбрасывать на ветер 11/12 ее частей... Как не прекрасны странствия, но основная жизнь, по крайней мере с этого момента для меня все же там, в Москве и нужно все же вовремя "понять где приоритеты"... Не опоздал ли я с этим пониманием... Неужели мой отъезд в Саяны может быть серьезным поводом для расставания... или это только предлог... или последняя капля? Эх, Сударыня, прочему же все так сложно в этом мире, почему я оказываюсь перед столь фатальным выбором? Почему, действительно, когда дорога свобода и странствия, то расплатой за это становится жизнь?!"

"...О сколько страданий в болоте родном,

Мне сто оправданий найдется потом...

И ветер попутный, и ясный маяк,

Но чувствую смутно, все как-то не так...

Все как-то не так..."

"Конечно, мы прорвемся и на этот раз... но что же все-таки не так? Что?!" (1)

... Голова Лидочки безвольно упала. Она потеряла сознание. Я похлопал ее по щекам, и сказал Мунконову, что нужна остановка. Он ответил, что еще немного, дотянем до бурхана и передохнем. Пока мы дотягивали до бурхана, отстоящего в нескольких сотнях метров после переправы через Хадарус, Лидочка отрубилась еще раз.

Сделали остановку. Я буквально на руках вынес ее из машины и посадил на траву... Все было хуже, чем обычно. До Орлика по меньшей мере оставалось еще около 4 — 5 часов езды, а Лидка казалось уже не транспортабельна...

И снова дорога, несмелые проблески предзакатного солнца, грязь, рев, тряска и злой Саян вокруг... Лидочка в очередной раз потеряла сознание, а когда пришла в себя, то я испугался ее удивленного по-детски наивного взгляда, а потом прозвучал самый страшный вопрос:

- А почему здесь горы?

Меня аж передернуло, но я спокойно пустился в повествование о наших приключениях. Лидочка рукой потрогала повязку, после чего приступ амнезии закончился.

На Булунае мы поговорили с врачом-реаниматором, ничего принципиально нового он не сказал, кроме как "Везите!". До Хутэла доехали без происшествий. Вылезли из машины и пешком побрели по болоту. Прогулка по вечернему холодку, после тряски и запаха бензина Лидочку практически воскресила. Теперь оставалось только удачно перебраться машине. А болото после дождя, даже несмотря на вырытую канаву и импровизированную бревенчатую гать, выглядело довольно страшно. И когда наш "Урал" благополучно его преодолел, жить сразу стало легче... "Теперь-то мы скорее всего доберемся до Орлика". На поляне за болотом устроили почти часовую остановку. В ожидании накачки колес мы все: и турье, и буряты, и француз затеяли игру в круговой волейбол, причем буряты показали себя классными игроками...

Когда покинули Хутэл, облака уже почти рассеялись, а вечер напомнил о себе сиреневым оттенком красок. Около одного из летников повстречали группу с анестезиологом. Приятно пообщались: "Рентген, окулист, покой, спайки, возможное осложнение..." — досконально всего я не запомнил, но ситуацию он обрисовал весьма понятно.

И снова рев "Урала" и тряска. Мунконов врубил магнитофон, сначала нам это не понравилось, но кассета у него оказалась дивная. И вскоре музыка, дорога и мысли слились в единую симфонию. Реалии мира уступили место иррациональному началу.

"Turn around..." — призывно восклицала песня. "Обернись! Посмотри на свою жизнь!". "Что правильно? Где истина?.. Обернись..." И "Don't speak...".

Быстро холодало, над полянами потянулись волнистые нити тумана. Радостно сиял умытый месяц. В кабину нет-нет да и влетал холодный воздух, принося с собой неповторимый букет тонких ароматов. Орала магнитола. Лидочка была в порядке и выглядела если не довольной, то во всяком случае нормальной. У меня с души свалился камень. Я дышал, упивался дорогой и песнями, погружаясь в мир воспоминаний, ностальгии, ассоциаций. Один за другим мимо пробегали летники. Над Саянами вызревал красивый вечер — один из тех, что глубоко западают в душу и вспоминаются еще много лет.

Приблизительно где-то на Сенцин-Тале нас накрыла ночь. Дорога стала существенно лучше и далее до самого Орлика Мунконов гнал не медленнее 60 — 80 км/ч. Ночная дорога, дрожащий свет фар, музыка, бегущие стены леса... "Урал" на полном ходу врубается в лужи и волна воды и грязи захлестывает лобовое стекло, на какое-то время полностью лишая видимости... Ощущение ночного полета, впадения в транс... Впереди показались редкие огни Орлика. Через минуту машина остановилась напротив ворот больницы. Мы вывалились в глухую ночь. Обнимавшая Лидочку рука повисла безвольной плетью. Было сыро и зябко. Над головой клубами плыл туман. Темень, грязь, силуэты домов и единственное светлое окно в одном из больничных строений. К нему мы и направились. Внутри оказалась дежурная сестра, которая, спросив можем ли мы подождать до утра, проводила нас в отдельно стоящий домик лаборатории, где мы могли переночевать среди пустых банок, склянок, микроскопов и забавных агитплакатов. В лаборатории имелся электрический чайник, в котором мы вскипятили воды. Заварки нигде обнаружить не удалось, так что пришлось залить кипятком несколько остававшихся курагинок — получилось нечто отдаленно напоминающее слабый компот, к которому присовокупили шоколадку и несколько кусочков колбасы. После весьма скудного, но очень душевного ужина мы расстелили на полу коврики и, забившись под единственный спальник, тут же провалились в крепкий сон. Время уже перевалило за два часа после полуночи.

6.08.00. Какой-то шум, движение, в дверном проеме силуэт в белом халате... Нет сил даже до конца открыть глаза... Дикое желание спать... Я теряю сознание...

Женька разбудил меня около 10 часов. Оказывается, Лидочку уже определили в больницу, а нам надо освобождать лабораторию. Я соскребаюсь, встаю. Собираем пожитки, испрашиваем разрешение оставить рюкзак и выкатываемся на улицу, под слепящие лучи солнца... Воздух еще весьма свеж: ведь ночью было навряд ли сильно выше 0°С. От тумана — лишь жалкие остатки, закрепившиеся в горных распадках. Неумытыми глазами оглядываем окрестности, понимая, что прежде всего необходимо как-нибудь и где-нибудь позавтракать, или хотя бы раздобыть молока. И уж как-то так получилось, что ноги нас сами собой привели к дому Баира, где мы в очередной раз вкусили бурятское гостеприимство.

Нас радушно приняли, накормили сытным завтраком. За едой мы узнали, что возвращаться на Хойто-Гол нам скорее всего придется пешком. Поселок скоро почти на месяц вымрет — все уезжают на сенокос. И уже вечером этого дня мы увидели первые признаки широкомасштабного отъезда — машины, оставляя за собой пыльный шлейф, потянулись на север. Была и еще одна не менее неприятная новость: поселок был обесточен и, судя по всему, довольно на долго. А нам прежде всего необходимо было узнать результаты рентгена.

После завтрака вместе с Баиром и Улей на УАЗике-козле поехали по магазинам. Вот уж воистину загнивающий капитализм проник даже в самые отдаленные уголки страны. Здесь в 400 км от ближайшей ж/д станции, в 8000 км от своей родины на прилавках лежали немецкие йогурты, а также яблоки, апельсины, различные крупы и макаронные изделия, конфеты, вафли, пряники, банки с соленьями и компотами, сгущенка, тушняк, колбаса и всякая всячина... Мы взяли пару йогуртов, банку маринованных огурцов, банку компота, пару апельсинов, пяток яблок, полкило вафель, пакет сушек, немного конфет и печенья. И почти что счастливые отправились в больницу.

Улыбающаяся Лидочка лежала под капельницей и очень обрадовалась нашему приходу, огурцам и компотику. Мы с удовольствием отведали больничной трапезы — вкусной сладкой молочной рисовой каши, преобильно сдобренной сливочными маслом, немного поболтали, после чего направились гулять по поселку.

Бескомпромиссное азиатское солнце опровергло вчерашние рассуждения наших попутчиков о том, что лето в Окинском крае уже кончилось. Как выяснилось, на Сурхарбан этого года в поселке открыли музей, поисками которого мы и озаботились. К сожалению последний оказался закрыт — начало сенокоса уж ни как не музейное время. За то по пути на одной из ободранных изб с выбитыми стеклами, некогда видимо выполнявшей функцию поселкового клуба, мы прочитали следующее:

ПЕРЕДВИЖНОЙ ТЕАТР ИЛЛЮЗИИ "МЕЙДЖИН ХОЛЛ" представляет:

ШОУ

Уникальный аттракцион — парящая в воздухе женщина, корзина индусских факиров с мечами, сон на острие копья, пронзающая пика, слепой колдун, кресло Буатье де Кольта, превращение женщины в ребенка, полеты сквозь стекло, волшебный аквариум, появление и распиливание человека и многое другое...

Приходите вы не поверите своим глазам

Русский Копперфильд — Николай Довгадюк

Генеральный спонсор — "Кока-кола"

Световые спецэффекты — фирма "Райгер" (Англия)

Начало в 20:00 Цена 15 руб.

Комментарии излишни.

Есть в азиатском колорите и одна бесспорно негативная вещь — грязь, вернее неухоженность и мусор. Улицы Орлика, не говоря уж о небольших парках наглядное воплощение людского бескультурья: битое стекло, бумага, фантики, пластиковые бутылки, пакеты, кости — все это создает впечатление запущенности куда более сильное чем всюду лежащие лепешки навоза. От музея мы свернули в лиственничную тень Парка Победы, где сели на скамейку, смотря сквозь хвойные ветви в глубокое синее небо — Хухэ Мунхэ Тэнгри (2), так зовут буряты своего верховного бога.

Выбравшись из поселка, мы расположились на узкой полосе каменистого пляжа возле Оки. Вода после вчерашних дождей поднялась, затопив прибрежную траву. Я окунулся, Женька ограничился умыванием, после чего мы обсохнув пошли обратно в поселок, правда теперь уже по верхней дороге.

Как возвращаться на Хойто-Гол, когда поток туристов почти сошел на нет, а местные водилы частью разъехались на сенокос, было непонятно. Если пешком, то это почти два дня, или ходовые сутки, но для этого надо было погеройствовать... Оставался еще один вариант поговорить с местным координатором — Алексеем Сыреновым, в гости к которому мы и направились.

Перешагнув порог дома, мы оказались за столом, на котором тут же возникли чай с молоком, сахар, вдоволь сметаны, масла и хлеба. Попробовали мы и то, что буряты называют хурэнгэ. Переводя на русский это слово как "кефир". Однако по своей природе, сей дивно приятный напиток скорее соответствует скисшей пахте и получается посредством взбивания из сметаны масла. Для взбивания пользуются специальной большой деревянной ложкой-лопаткой, именуемой пыла. Приятно пообщавшись и подкрепившись, мы поняли, что извозный сезон закончился и вероятность поймать оказию крайне невелика.

Развившаяся конвективная облачность все чаще скрывала солнце, жара спала. После прогулки, общения и от зависшей неопределенности навалилась легкая усталость. Мы нашли пустынный крутой берег с широким обзором окской излучины, где и расположились в молчаливом созерцании, свесив ноги с обрыва. Вдруг я увидел направляющихся к нам двух молодых бурят "По-моему с нами сейчас будут знакомиться" — сказал я Женьке. Один из них на ходу скинул куртку, засучил рукава и подойдя к нам не говоря не слова, отвесил Женьке подзатыльник. Мы вскочили сразу же, на всякий случай отступив на пару метров от края обрыва. Размякшие на солнце мозги заработали довольно быстро, прикидывая различные сценарии развития ситуации. Порция адреналина, убыстряющийся ритм сердца... Двое пьяных бурят, невысокого роста, довольно хлипкого телосложения, но судя по всему жилистые и верткие... Визуально преимущество в возможной драке вроде бы на нашей стороне, хотя кто их знает этих монголоидов? Их обманчивая внешность довольно часто не отражает истинной физической силы, да и имело ли смысл вступать в открытую конфронтацию на их земле? Вспомнил я и о ножах, которые любят носить в голенищах сапог...

Агрессивным был только один из подошедших. Он пихался, звал драться с ним один на один, кричал, что не любит русских, а москвичей и подавно. Не отвечая на провокацию, мы сказали, что у нас и без них проблем хватает, объяснив ситуацию: что привезли в больницу девушку, что нужен срочный рентген, что электричества в поселке нет и т. д. Пик агрессии был преодолен, но освободиться от азиатской навязчивости оказалось куда сложнее.

Нас раскрутили на покупку бутылки водки, а потом мы завалились в какой-то дом и стали квасить. "Мэндэ! — Мэндэ!". (3) Неприятное знакомство удалось превратить в ненеприятную беседу. Мы то и дело отпускали комплименты красотам Окинской долины, "замечательному народу бурятам" вместе опускали тувинцев, алтайцев, монголов... Правда я всегда добавлял для очищения совести фразу о роли личностного фактора. Попутно рассказал бурятам про дневники Обручева, про проводника Мунконова... На этих словах второй из наших новоиспеченых знакомых, для характеристики внешности которого у меня сразу же возник в голове эпитет "телковый", встрепенулся и злобно прошипел, что этот самый Мунконов застрелил его бабушку на Сариктинской заставе, когда в 30-е годы часть бурят спасаясь от Советской власти бежали в Туву и Монголию. Я осекся... Жизнь гораздо сложнее книжек!

Ближе к концу бутылки пришел хозяин, и мы покинули дом. Баяс — так звали того, что был поагрессивнее — все еще продолжал надираться к Женьке, но я уже без труда (или во всяком случае мне так казалось) контролировал ситуацию. Мы шли в полуобнимку по одной из улиц Орлика, рассуждая на тему: "все-таки какой классный народ буряты и т.п.". Баяс рассказал, что он пасет огромные лошадиные табуны в долине Сархоя (притока Тиссы), и что там очень красиво, обещал всяческую помощь и повел показывать свой дом. По пути, дабы удовлетворить свою деструктивность, он все же, найдя повод, извалял в пыли своего товарища. Тем временем Женька, вняв моим знакам, несколько подотстал, а я, сославшись что нам пора в больницу, довольно быстро распрощался с пьяными "сайнбайнистами" (4).

После сего не слишком приятного приключения мы почувствовали себя весьма измотанными. Хотелось уединиться где-нибудь на берегу реки и просто провести часок в мечтательной созерцательности, отсвечивающий мириадами солнечных зайчиков бегущей воды, вдохнуть аромат лиственничного леса... Но вышло так, что по пути мы познакомились с еще одним молодым бурятом и его малолетним сыном, помогли донести ему воду. Кстати, как ни странно, но для такого крупного поселка как Орлик, а это несколько тысяч (что-то около 3) жителей, Ока является основным источником водоснабжения. Я не видел ни на одном дворе колодца и дважды сам ходил за водой на реку и несколько раз встречал бурят с коромыслами. Нас пригласили в дом, и мы сразу воспользовались приглашением, учитывая, что в этот момент в конце улицы показались наши недавние знакомые.

Пригласивший нас бурят, сам не понял зачем это сделал — видимо сработал национально-культурный атавизм. Нам налили по чашке молока... и тут в дверь постучали. Судя по возгласам на улице, это приперлись наши знакомые. Мы с Женькой напряженно переглянулись. Хозяин разговаривал с ними на крыльце и вернулся в дом один. Мы облегченно вздохнули. Ни моральных, ни физических сил для разборок не было.

В больницу мы вернулись в ранних сумерках — Лидочки все еще не вернулась. Также все еще не было света. Главврач развел руками, пригласил нас к себе, и последующий час мы провели за беседой в его кабинете. Вечер за окном густел, и уже скоро мы с трудом улавливали очертания лиц друг друга. Главврач оказался изрядным матершинником и мужиком не так чтобы душевным. Сам он здесь был человеком пришлым и, насколько я понял, попал сюда из Улан-Удэ исключительно в погоне за длинным рублем — все же золотой прииск. Персонал его не любил, и он платил ему сторицей, с нескрываемой злобой отзываясь о своих подчиненных, да и о всех местных бурятах. В процессе беседы он нам поведал о главенствующей роле Самартинского прииска в экономической и социальной жизни района. По его словам на прииске работает около трети трудоспособного населения поселка, за получение рабочего места жестокая конкуренция, но и средние зарплаты в 10-12 тыс. руб. существенно выше, чем в других районах республики. Те, кто к прииску не причастен, ведут квазитрадиционный образ жизни, где выделяются три сезона, обусловленные хозяйственным циклом: с конца мая — пастьба, с августа — сенокос, в конце осени мужчины уходят на охоту, плюс частный извоз: неослабевающий последние годы поток туристов — хорошее подспорье, пусть и для ограниченного числа местных жителей.

Время текло мучительно медленно — Лидочка не появлялась. Я порывался идти ее искать, но Женька довольно резонно до поры до времени меня осаживал, но только до поры... В одиннадцатом часу вечера я вышел из больницы и направился на центральную улицу. Судя по звукам, поселок просыпался для ночной жизни, на улицу высыпал народ, галопом проскакали всадники... Лидочку я встретил неподалеку от больничных ворот — она прощалась с каким-то бурятом и выглядела довольно весело, будто ничего не произошло. Спокойно, но как можно строже, пытаясь погасить внутри себя радость от встречи, я высказал все, что мы с Женькой думаем по поводу ее внезапных исчезновений. Она выслушала все это с несколько пренебрежительно вызывающим видом, после чего вдруг заплакала. Как оказалось, она бегала на одну из окрестных вершин наблюдать закат и успела пообщаться с местным шаманом, который открыл ей что-то очень интересное, о чем она молчит до сих пор, и навряд ли когда-нибудь расскажет.

На ночь мы снова вернулись в лабораторию к своим склянкам и колбам. Усталость навалилась с силой цунами. В голове все закружилось: грязные улицы, сияние реки, воспоминания о пережитом дне, гостеприимстве, общительности, а иногда и невыносимой навязчивости местных бурят. А тем временем прожитый день ни на йоту не приблизил нас к решению вопроса, что делать дальше. Света не было, следовательно не было и результатов рентгена.

P.S. Спали как убитые, видимо поэтому не слышали, как ночью пришли мыши и обгрызли наш шоколад. Из-за опасности подхватить распространенную здесь туляремию пришлось часть плитки выбросить.

Маршрут: Орлик — Сенцин-Тала (машина) — Хойто-Гол (пешком)

7.08.00. В начале девятого утра мы уже сидели в беседке на территории Орликовской больницы. Ослепительное солнце быстро превращало утреннюю прохладу в жаркий летний день. Нам с Женькой предстояло принять тяжелое, но наверное единственно верное решение: "Белина нам не увидеть... мы идем на Жом-Болок." После чего я в сердцах выкрикнул, что если мы не попадем на Белин, то всю нашу поездку я окрещу не иначе как "Недогрёбанный Белин". Лидочку это решение вогнало в легкий депрессняк. Мне тоже все еще в него не верилось. Смотреть правде в глаза было больно... Горечь поражения и безвыходность... В любом случае до Белина при нынешнем моральном состоянии мы навряд ли бы дошли, но ведь ради этой поездки я, возможно, круто изменил свою жизнь... и что из этого вышло?.. Что это, высший промысел? Стечение обстоятельств? Нескрываемый перст судьбы ярко указывал на неслучайную цепь событий... слишком много совпадений...

Одиннадцатого ожидался приезд Витьки и Димочки, так что нам нужно было срочно телеграфировать в Москву об изменении маршрута. Света в поселке все еще не было, телеграф не работал, дозвониться удалось только до женькиной сестры, да и то, сообщение для неё пришлось записать на автоответчик: "В общем ищите нас на озерах Олон-Нур..."

Из лаборатории мы переехали в дом к главврачу. У которого жил некий бурят Борис — милиционер, приехавший из Якутии в надежде устроиться на золотодобывающий прииск. Его отличала одна особенность — он говорил исключительно матом, причем не забавным, вызывающим улыбку, а грубым, тупым и жутко утомляющим. Большая часть его тирад обрушивалась на головы местных сойотов: "Это б...дь не буряты, а х... знает кто!".

Совместными усилиями мы состряпали наваристый супчик из баранины, к которому присовокупили сырой бараньей печени с солью, пересоленных грибов, неизвестной породы, и репчатый лук. После обеда поддавшись приступу лени, мы расположились на матрасах на полу дома, не имея дальнейшей стратегии... хотелось спать, а еще лучше просто забыться и очнуться уже где-нибудь совершенно в другом месте. Полудрему нарушила загоревшаяся лампочка, и мы в очередной раз побежали на телеграф, и в очередной раз не успели. Свет кончился быстрее, чем мы смогли передать телеграфистке вожделенную записку. Эта эпопея повторялась еще несколько раз, будто бы смеясь над нами электричество в поселке появлялось и тут же исчезало. Ощущение мистического следа стало уже чем-то абсолютно непреложным. А потом обрушалась глубокая усталость, ощутимо вдавившая в землю и овладевшая всем существом... Милый Орлик превратился в занудный. Выдержать здесь еще сутки, казалось чем-то равносильным сумасшествию. После вчерашнего инцидента с пьяными бурятами нервы постоянно были на взводе. Все, пора уходить! Мы пришли в больницу, обняли Лидочку и распрощались, с надеждой на встречу 11 числа у болота Хутэла. Оцепенение спало. Мобилизующийся организм начал набирать обороты. Нам действительно предстоял весьма неблизкий путь: до Хойто-Гола оставалось около 80 километров.

В начале шестого часа вечера мы двинулись на север. На выезде из поселка остановили машину: стандартный бурятский вопрос: "Сколько?" и абсолютно нестандартный для этих мест ответ: "А ни сколько!"... "Ну ладно, поехали!". И мы радостно залезли и в без того уже переполненный УАЗ-батон. Народ — все буряты, был жизнерадостен, разговорчив, частично пьян и ехал в поселок Саяны. У бурхана, там где из лиственничного пня растет береза, остановились брызгать... Тем временем мимо проехал еще один УАЗ... Мы его стопить не стали, о чем чуть было не пришлось жалеть.

Высадили нас на Сенцин-Тале в нескольких сотнях метров за стелой Хонгодоров. Мы распрощались и побежали догонять притормозивший впереди УАЗ, тот самый, что обогнал нас у бурхана. Экспедиция чумников с иркутского биофака путешествовала по Бурятии, отлавливая сусликов. Нас взяли без особой охоты, хотя народ оказался вполне душевным. Мы разместились среди мешков с тушками сусликов, попутно беседовали, но теперь уже я ощущал себя в роле экскурсовода, рассказывая о долине Сенцы, Гэсэре, окрестных горах.

Окончательно нас высадили километров за 5 до Шаснура — дальше сусликов становилось меньше, и подниматься выше экспедиции не имело смысла. Машина развернулась и поехала обратно.

Мы остались одни. Только желтые комочки пробегающих сусликов и парящие беркуты вносили оживление в окружающий пейзаж. В еще ярком свете солнца уже во всю звучали вечерние нотки. Идя эдельвейсовыми полями по привольной долине, мы радовались красоте гор, неба, лесов трав и... общению. Лирика и умиротворение вечернего пейзажа настраивала на соответствующий лад, и души изливались песнями, растворяясь в единении с окружающим миром. Сударыня, как бы мне хотелось, чтобы вы сейчас были рядом, дабы разделить с вами прелесть этой дороги и этого вечера... Я склонился над одним из эдельвейсов. Странный цветок... столько преданий, легенд... и вроде бы ничего особенного... И все же он красив, неброской, ненавязчивой красотой...

Не счесть прекраснейших цветов,

Но есть всего один,

Способный жить среди снегов,

На высших из вершин.

Как правда, прост, и бел как снег,

Как горец — прям и тверд,

Цветок совсем как человек,

Быть выше прочих горд.

Куда тучней земля равнин,

И дождь там теплый льет,

Но там цветок моих вершин

Зачахнет и умрет...

Хоть здесь — холодная метель,

И летом виден снег,

Не ищет он чужих земель,

Совсем как человек...

Да, кое-где на северных склонах и в правду был виден снег... но здесь в долине Сенцы метели не было, светило благостное солнце, а недосягаемый цветок образовывал целые заросли... Становился ли он от этого не столь ценным? Терял ли свое очарование?

Коль кто как он, в горах рожден,

Чей прям и честен взор,

Тому дается в руки он,

Цветок свободных гор.

Коль в жизни раз придет твой час,

Тогда лишь только рви

Цветок, который стал для нас

Признанием в любви.

Любимой все расскажет сам

Яснее лишних слов

Цветок, прозрачный как роса,

И нежный как любовь.

Бывают в мире чудеса,

Приятные для глаз.

Прекрасны степи и леса,

Но только лишь у нас,

Где так близка небес лазурь,

Есть чудо из чудес:

Цветок Чор-Флавон, Бэлеур,

Иначе — эдельвейс.

Я бережно сорвал один, самый красивый, положив его между страниц дневника.

Лиственничные редколесья чередовались с полями, загонами для скота, отстоящими в стороне от дороги хуторами. Солнце клонилось к вершинам западных гор, а на востоке с пугающей быстротой росла грозовая туча. Долина казалась знакомой, и прогулка по ней невольно вызывала чувство возвращения домой. Симфония общения, психологический отходняк, легкость ходьбы порождали только одно желание — идти, идти, идти... Однако попадать под дождь не хотелось, так же как не вызывала особого энтузиазма и мысль о ночном переходе, и мы постепенно начали озабочиваться мыслями о ночлеге. Решено было найти пустующую охотничью избушку или, в крайнем случае, на исходе светового дня, выбрать один из хуторов и попроситься на постой к бурятам.

Где-то около девяти часов вечера, неподалеку от дороги среди лиственничного редколесья мы углядели скромненькую избенку, судя по всему обитаемую, но почему-то закрытую. Место на чердаке было свободно, но туче до нас было еще не близко, а почти два часа светлого времени, позволяли изрядно сократить километраж завтрашнего перехода. Без лишних раздумий мы продолжили путь, и не далее как через километр вышли к обитаемому летнику Шара-Тала. Среди его обитателей было три девушки, угрюмый мужик-хозяин и добродушный колоритный дед в бейсболке с надписью "USA". Здесь мы и обрели место для ночлега.

По долине разливался непривычно теплый вечер, изредка гремел гром, в открытую дверь врывались запахи свежескошенной травы, над рекой протянулись первые нити тумана. Благодать! Мы сидели за столом в летнике в компании девушек и Деда, наворачивая типичную бурятскую еду: мясной бульон с макаронами, перемежая работу ложками само-собой складывающейся приятной беседой.

Три сестры: Баирма (женская производная от Баира), Марина и Аюна, жили в поселке Саяны, а сейчас косили сено. Может быть в силу возраста (ей было лет 18-20), может быть по своей природе, но самой общительной оказалась средняя из сестер — Марина, да Дед, за разговором с которыми мы не заметили как опустилась ночь. Долго пили чай. Гроза погрохотав ушла на северо-запад, так и не излившись ни единой каплей. Стемнело. В летнике зажгли свечи. Марина принесла гитару, оставленную ребятами из Екатеринбурга года 2-3 назад. Я спел несколько песен в том числе и "улигэр" о Финголфинне — понятного для бурят в нем было мало, но как мне показалось, несмотря на это им понравилось.

Около полуночи стали расходится. Все вышли на улицу. На еще не абсолютно почерневшем небе горели звезды.

- Долон Эбуген?! — сказал я указывая на Большую Медведицу

- Да, Долон Эбуген (5), — ответил Дед, весьма удивленный моими познаниями, после чего весьма путано и сбивчиво поведал следующую легенду:

"Некогда на земле жили семь старцев или семь мудрецов, мудрость которых заключалась в щедрости. Они давали друг другу все в чем нуждался просящий, и в последствии были взяты на небо в виде семи звезд, помещенных в форме просящей — дающей длани".

Мы пожелали друг другу спокойной ночи. Дед отправился к себе, судя по всему в ту самую избу, которую мы обнаружили запертой не далее как в нескольких сотнях метров отсюда. Девушки пошли спать в дом, предоставив нам с Женькой в распоряжение две кровати в летнике. Я эгоистически залез в спальник, Женька укутался местными одеялами и под утро оказался несколько замерзшим.

8 августа. Около семи часов утра в дом вошел Хозяин, и стараясь издавать побольше шума, дабы разбудить двух сонь, затопил печь. На улице сияло молодое солнце, клубами плыл туман, а на еще не скошенной траве сверкала роса, предвещая сказочный день... Под стать погоде было и настроение.

Марина напоила нас чаем с молоком, мы попрощались и в пять минут девятого были снова на хойтогольской дороге. Что может быть лучше прогулки свежим солнечным утром среди гор Саяна, в сиянии росы и движении тающего тумана! Только такая же прогулка в душевной компании и с хорошей песней!

Перед нами разворачивался целые вереницы картин объятых туманом и освещенных солнцем горных силуэтов... Свет, тень, огонь, свежесть.

Через 40 минут мы вышли на болото Хутэла, еще через час с копейками миновали Булунай. Как и накануне вечером много разговаривали и пели песни, только уже не столько лирику, сколько скорее что-то задорно-боевое:

"То не конь вороной проскакал стороной,

То не коршун по небу плывет,

То разбойник лесной точит ножик стальной

И про Родину чёй-то поет!"

Десятиминутный привал у бурхана, брод через Хадарус, довольно свежие следы медведя, выбредшего на дорогу... По пути к Хойто-Голу есть одно примечательное место: от основной дороги, спускающейся к руслу Сенцы, вверх уходит пеше-конная тропа, врезанная в поверхность крутого склона, изобилующего ксерофитной растительностью. Лес остается внизу и перед путником открывается изумительный вид на долину Сенцы: петляющую бирюзовую реку, светящиеся на солнце пушистые ветви лиственниц, разлившихся широким озером в обрамлении скалистых хребтов...

Чем дальше, тем становилось все жарче и все чаще каждый из нас оставался наедине со своими мыслями. Призраки усталости закружились вокруг пока еще широким хороводом, но час, когда самые смелые из них вселятся в своих жертв, был уже весьма близок.

В третьем часу дня вышли к разливам Буштыга. На небе ни облачка! Солнышко разгулялось не на шутку 24 в тени, а под прямыми лучами просто невообразимое пекло — самый жаркий день поездки. После брода устроили длительный привал с перекусом, купанием, валянием на песочке... Идти уже никуда особо не хотелось. Но до Хойто-Гола оставалось не более полутора часов хода, и нас там ждали.

На последних пяти километрах Женька спекся, даже с рюкзаком я шел ощутимо быстрее, но это было не следствие переизбытка сил, а скорее рвущееся желание быстрее оказаться на месте. Около пяти часов вечера я увидел нижние избы Хойто-Гола, а вскоре и Наталью с Коленькой. Пашки не было — они с Машей еще вчера отбыли на Чойган — и мне немного взгрустнулось. Ездо-ходового времени от Орлика до аршанов получилось 11.5 часов, если не считать ночевки в Шара-Тале. Более 35 сегодняшних километров менее чем за 9 часов грязного времени (с бродами, перекусами и купанием) — оказались неплохой разминкой, так что дойдя до лагеря я с удовольствием опустился на траву.

Во время нашего отсутствия в избу подселились приятные ребята-медики из Казани. Меня тут же угостили компотом из сухофруктов. И это было как никогда кстати. Наташа выглядела немного печальной, Коля как обычно стрелял сигареты и весело балагурил, видимо повествуя о наших "подвигах".

Вспоминая этот вечер невольно задаешься вопросом о роли и причинах халявы, ибо было довольно странно ощущать себя праздно валяющимся в полутени лиственниц: могу ошибаться, но по-моему такого не было ни в одном из последних походов. Я просто лежал, не смотрел, не размышлял, если была бы книга, я бы наверное мог заняться чтением... Ведь есть любители таскать с собой целые библиотеки! И, главное, находить на них время! Рядом лежал раскрытый дневник, но что-либо писать было лень, потому что лень думать...

Видимо в этот момент я осознал, что сейчас открывается чистая страница, казалось что мы искупили ошибки первых дней. Лидочка была в больнице, кардинально изменился маршрут: нам теперь в совершенно другую сторону... Все начиналось с начала!

...Подошел некий дед-бурят, заговорил, мы в меру вежливости, но без энтузиазма поддержали беседу, плавно перетекшую в экскурсию по источникам. Со слов нашего рассказчика целебные свойства хойто-гольских аршанов были открыты тофаларами в 1850 г. А активно использоваться стали только почти 100 лет спустя, в конце 40-х годов. После войны сюда привозили раненых. О целебных свойствах того или иного аршана можно судить по цвету тины — действительно в одном ручье она была белая, в другом салатовая, в третьем темно-зеленая, а в четвертом — красно-бурая. Насколько это верно сказать не могу, ибо во многом именно поэтому (из-за некоторого скепсиса к словам нашего экскурсовода) я и не запомнил какой спектр заболеваний какому цвету соответствует.

Неспешно надвигался вечер, дневная жара умеряла свой пыл, я уже начинал тяготится бездельем, но даже пойти побродить по долине Хойто-Гола сил не было. Тут на дороге показались вернувшиеся с Чойгана наши красивые "хомяки" — Паша и Маша — загорелые, уставшие, но светящиеся.

Пашка рассказывал о красотах и совершенно ином ландшафте на тувинской стороне хребта, о чистых кедрачах и стаях кедровок, о полусотни разнотемпературных источниках Чойгана, о "ванне молодости", и конечно же о тамошней природно-газированной минералке, которая на вкус оказалась не в пример лучше вонючей сероводородной воды Хойто-Гола.

Неспешный ужин. Немного приятного общения с казанцами. И довольно раннее (раньше часа ночи) отбытие в объятия Морфея.

Примечания

(1) К сожалению я не в состоянии изложить словами все то сплетение чувств, образов и мыслей, которое обуревало меня в момент этой многочасовой тряски, но эта поездка до Орлика в эмоциональном плане была одним из самых ярких эпизодов всего путешествия.

(2) Синее Вечное Небо (бур.)

(3) "Мэндэ!" — основной бурятский тост, дословный перевод я не понял, видимо это довольно емкое выражение, сродни нашему "За здоровье!", "За удачу!", "Будем!..."

(4) "Сайн байна!" — бурятское приветствие, аналогично нашему "здравствуй!". Позднее в разговорах между собой мы стали употреблять собирательное название бурят "сайнбайнисты".

(5) "Долон Эбуген" — дословно "семь старцев" — бурятское название Большой Медведицы.