Природа Байкала

С марта месяца все дольше и ярче сияет арктическое солнце, зарождается многомесячный полярный день. Самое приятное время на Севере! На морском льду возле лунок нежатся тюлени, оживают, становятся драчливыми ездовые собаки, подолгу стоит ясная спокойная погода. Самое время охотиться, промышлять морского зверя…

И до чего же хорошо мчаться в нартах по гладкому, отполированному и утрамбованному зимней пургой снежному насту или ровному льду!

Великий Север освежает и вентилирует все то, к чему он прикасается. Уже сам по себе воздух Арктики полон чистоты, ясности и бодрящей морозной свежести!

Вдохнув глубже здешний воздух, вы почувствуете, не найти лучше: в нём аромат чистейших рек, стекающих под ледяным панцирем к океану и тонкий, едва-едва уловимый запах тундры

Вообще на Севере нет грязи. Здешняя грязь – творение человека. Любое человеческое жилье на Севере окружено сгустком грязи. Отойдите немного в тундру здесь все в скупой спартанской гармонии и пусть сырой, но стерильной чистоте.

А чего стоит коварный молочный туман, когда все бело, когда небо и землю не отличить друг от друга: границы между ними нет. Мир непривычный для обычных людей, масштабы здесь утрачены, а спичечный коробок, лежащий в пяти метрах, порой путаешь с нартами, находящимися за километр от тебя. Здесь не имея ориентиров, падаешь навзничь, если, наклонившись, выпрямляешься слишком резво.

В те годы Дорофея можно было встретить на краю огромной замерзшей озерной пустыни, недалеко от Полярного круга. Пустыня эта находится там, где река Колыма, прославленная золотоискателями и иже с ними, впадает в Северный Ледовитый океан. Правый берег Колымы в этом месте горист и порос мелкой лиственницей. Называется этот гористый берег безо всяких намеков просто — Камень, а левый и того проще – Низина: болотистой тундрой уходит он на запад к реке Индигирке. Вряд ли кто может сказать наверняка, чего в этих местах больше: воды в черных торфяных озерах или кочковатой россыпи суши. Аборигены и старожилы утверждают, что воды.

Именем знаменитого путешественника Черского, закончившего земной путь неподалеку отсюда, назван гигантский горный хребет, протянувшийся от Тихого до Ледовитого океана. Или наоборот, смотря от какого океана смотреть вдоль этого самого хребта. Якутский поселок, переполненный в летнее время зевающими от безделья ездовыми собаками, назван его же именем. Зимой окна низких домиков в этом поселке кое-где до сих пор закрываются ставнями, обитыми оленьим мехом: якутский мороз неумолимо пробивает и двойные оконные рамы.

Воистину Дорофей Воронов был настоящим полярником. Годы постоянных экспедиций. Вся надежда только на себя. Тундра — в разное время года, со всеми радостями и невзгодами. В свое время он три года безвыездно прожил на Новой Земле, великолепно знал и чувствовал северную природу, был метким стрелком, хорошо владел навыками наблюдателя-метеоролога, имел неплохую геологическую подготовку. До Новой Земли он несколько лет ходил на рыболовецких судах в прибрежных водах Курил и Камчатки, слыл опытным навигатором.

….Собак Воронов любил, и работа с их использованием не оказалась сложным и непосильным занятием, а уж работать на них в марте – апреле, мало сказать в охотку, было для него одно удовольствие.

Труднее с ночевкой. За день с работой, работая в ту пору у геологов, он делал перегон километров на шестьдесят, но к концу дня как-то потом выходит вся сила и тепло. В кухлянке тело начинает мерзнуть, ноги и руки начинают холодеть, не то, чтобы отмерзают пальцы, а просто холодеют конечности. Даже на стоянке у костра отчего-то тяжело согреться, хотя, не жалея сил, он выковыривает из снега плавник и стаскивает его к костру.

Но, прежде всего собаки.

В тундре человек зависит от собак не меньше, чем они от него. Если собаки ослабнут и не смогут тянуть нарты — это караул! Кормежке собак, Дорофей всегда придавал большое значение и свою упряжку он держал в сытости. Его мощногрудые красавцы, покрытые густой темно-бурой шерстью, высоко подпрыгивая, жадно схватывали на лету большие ломти юколы.

Накормив собак и проследив, чтобы каждая съела свою порцию, затем, согревшись крепким чаем, Дорофей устанавливает палатку, но он все равно мерзнет, и уж окончательно инквизиторской пыткой казалось залезть нагишом в кукуль – спальный мешок из оленьего меха. Но иначе, как нагишом, в кукуле спать нельзя. Пробовал спать в одежде, вернулся к накатанному поколениями способу: нагишом укладываться сложнее, но отдыхать лучше.

Засыпал каменным сном…. Удивительно быстро ко всему приспосабливается человек.

Хуже всего вылезать из мешка утром. Утром ощутимый мороз, и палатка вся изнутри в толстой шубе инея, волосы слиплись от инея, а спальный мешок вокруг головы весь в ледяных сосульках. Одежда, что лежит на полу палатки, тоже вся закуржавела, потому что за ночь из нее вышел весь вчерашний пот.

Дорофей пробовал зажигать в палатке примус. Он мгновенно нагонял жару, и одеваться было тепло. Но тогда иней на палатке таял, она впитывала его и замерзала как жесть. Уже было не согнуть, а если согнешь, так сломаешь. А впереди еще не одна сотня никем немереных километров безлюдного побережья.

Выходило лучше всего закурить прямо в мешке, а пока курил, собирался с духом, после этого, в чем мать родила, выскакивал, одним махом натягивал меха и, чувствуя, как леденеет кровь, вылетал на «улицу».

Синий рассвет висит над побережьем. Скалы, черные на белом фоне. Собаки свернулись в ямках калачиком, нос закрыли хвостом, из-под хвоста выглядывает только задумчивый собачий глаз. Почему- то собаки по утрам всегда печальны и задумчивы. Передвигаясь дикими обезьяньими скачками, Дорофей делает пробежку вдоль берега, провожаемый ироническими взглядами всей упряжки. Постепенно в него входит утренняя радость жизни, радость здорового тела и духа, пьянящая, как добрый глоток из фляжки. Возвратившись к заметенному поземкой следу вчерашнего кострища, он сбрасывает шапку, рукавицы и со знанием дела (чем медленнее ты будешь костер разжигать, тем быстрее он разгорится), полярным щегольством, если угодно, разводит костер. После завтрака Воронов выпивал кружку черного, сладкого до липкости чая.

А собаки уже поняли перемену настроя и вновь стали его собаками, вернулись из небытия потусторонней собачьей тоски, потягиваются, машут хвостами, сладко зевают и ждут утреннего внимания и ласки.

Из-за скал медленно выползает овальное, словно приплюснутое тяжестью ночи, солнце, и начинает искриться снег. Струится чистый прозрачный воздух. Тьма последней змеистой тучей обвилась вокруг вновь рожденного солнца и перерезала его пополам. Но солнце не погасло, не уступило. Разделенное надвое светило поднималось все выше и выше. Тьма не выдержала, задымилась тонкой тесьмой, испарилась, исчезла. Сомкнулись две половинки солнца, слились воедино, и сразу удвоился, стал нестерпимым ослепительный свет. Солнце, пламенное и неистовое, щедрое ко всем, но не терпящее рядом никого, поднималось над тундрой, погасив несчетные звезды, заставив побледнеть луну. Совсем рядом, как во сне, вздымая гигантские, уходящие за горизонт, ледяные поля, дышал океан.

Через час-другой будет тепло и можно ехать в одной нижней кухляночке из пыжика с расстегнутым воротом. А солнце, пригревая, ползет выше, и скалы из черных становятся разноцветными.

Наконец, все увязано, упаковано по-хозяйски. Пригреваемые солнцем собаки мирно лежали на снегу. Однако все когда-то заканчивается: закончилась и эта стоянка.

Щелкает длинный кожаный бич, и псы поняли, что дороги, как и тяжкого груза, не избежать. Резко опустив хвосты, они разом налегли в алыки (1), дружно молотя снег лапами, и, по мере того, как упряжка набирала скорость, собачьи хвосты уверенно задирались все выше и выше. Когда же они закрутились в привычные для глаза баранки, Дорофей в который раз испытал удовольствие от ощущения, что его воля – воля человека – вновь преодолела немалую волю дружного собачьего коллектива.

Скрипят нарты, слышно сыпучее шуршание снега под их полозьями и собачьими лапами.

От избытка сил Дорофей не садится на нарты, а бежит рядышком, и мышцы играют, и в голове ничего, кроме предвкушения скорого возвращения домой и чувства восторга от выполняемой работы.

Настоящий каюр редко присаживается на нарты, чаще он бежит рядом с нартами. Немногим известно, какой это труд – «ездить» на собаках, часами пробегая рядом с упряжкой. После долгой дороги лицо каюра станет серым, будто обсыпанное пылью — суровый отпечаток непомерной усталости, след неимоверного напряжения.

Изредка, заскочив на концы полозьев, Дорофей с удовольствием наблюдал, как собаки бегут в нерушимом и слаженном цуге (2), ритмично помахивая бодро закрученными хвостами…

Упряжку возглавляет неутомимый крупный и сильный умница Вайгач, которого Дорофей считал залогом своего успеха не только в работе, но и в жизни вообще.

Его сорок килограммов живого веса, если к ним еще прибавить то чувство собственного достоинства, которое рождается от всеобщего уважения, дают право держать себя по-королевски. Но всего замечательнее было его умение подчинять себе других. Он заставил всех собак своей упряжки выполнять его требования.

С первых же километров Вайгач диктаторски властно установил для упряжки размеренный ритм движения, который ни одна собака не осмелилась бы нарушить…

Он командовал всей упряжкой. Несмотря на свой деспотический характер (Вайгач не выносил, чтобы ему перечили, будь это даже самая большая его симпатия), он отличался справедливостью. Этот пес был образцовым вожаком: добивался беспрекословного повиновения, улаживал все раздоры.

Во время движения упряжки Вайгач вовсе не был обязан сильнее всех тянуть потяг (3): главная его задача — заставить упряжку работать даже тогда, когда собаки уже устали. Поэтому он бежал впереди собак, увлекая их за собой и отыскивая путь, если в этом появлялась необходимость. Он бесподобно умел находить тропу, даже если она была скрыта плотным слоем снега. Мог наилучшим образом выбрать дорогу, провести упряжку по тонкому льду, правильно сориентироваться среди торосов или в пургу. Порою от усталости Дорофей ошибался в верном направлении или подавал ошибочную команду, тогда вожак поворачивал голову, и укоризненно глядя на хозяина, сам избирал верный путь.

В пути он иногда покидал свое место, чтобы жестоко наказать ту или иную заленившуюся собаку, если замечал, что хозяин готов пустить в дело бич с целью принудить ее к послушанию. Да и сами псы зорко следили один за другим, и оскаленные зубы рычащей стаи заставляли ленивца бежать с полной отдачей сил. Однако на стоянках Вайгач, пользуясь полной свободой, помня о получивших трепку и травмированных, зализывал раны наказанного пса, по возможности вылизывал также раны других собак.

К Дорофею он относился с «уважением», не лебезил и хозяином считал только его. Хотя он замирал от счастья, когда Дорофей трогал его или разговаривал с ним, сам он не добивался этих знаков расположения. В противоположность Ангаре, которая, подсовывая морду под руку Дорофея, тыкалась в нее носом, пока он не погладит ее, или Соболю, имевшему привычку лезть к хозяину и класть свою большую голову к нему на колени, Вайгач довольствовался тем, что обожал его издали.

Между ними царило полное согласие и понимание; это было настоящее «сотрудничество», о котором в дальнейшем Дорофей часто вспоминал. Воронов, без преувеличения, души не чаял в этой собаке и всей упряжке в целом.

Его псов звали: Вайгач, Ангара, Алдан, Аян, Байкал, Шайтан, Жиган, Соболь, Таймыр

Веселые, умные и дружелюбные, его собаки завоевывали горячую любовь всех, кто хоть раз соприкоснулся с ними. Не будучи породистыми, они были созданы как раз для того, чтобы тащить нарты. Их довольно короткие лапы имеют утолщения на пальцах, не дававшие снегу смерзаться между ними (пальцами). Широкая грудь, мускулистый круп, густая шерсть словом настоящие ездовые собаки! Все собаки были в расцвете сил: в возрасте трех-четырех лет. Это были собаки, порода которых сложилась в суровых условиях службы человеку на Севере. Другие собаки не могут переносить и полярной ночи, и психологического воздействия белой пустыни... и просто работать в упряжке.

Эти же способны покрыть за сутки, если в этом возникает необходимость, до двухсот!!! километров, получив за этот изнурительный труд лишь кусок юколы или мороженого мяса.

Ими всецело владела та непостижимая гордость, которая побуждает ездовых собак до последнего вздоха не сходить с тропы, с радостью носить свою упряжь и умирать с горя, если их выгонят из упряжки.

Единственная «солистка» этого косматого ансамбля — Ангара — черная собака с рыжими подпалинами вокруг глаз и на животе, имела темные и выразительные глаза, немало говорившие о ее непростом характере. Независимая и очень упрямая она была по-волчьи умна. На стоянках с дьявольской изворотливостью она отвязывалась, прямо-таки выскальзывала из своего ошейника, затем убегала, чтобы с удивительной ловкостью и быстротой убить одного-двух зайцев, не с целью съесть их, просто желая получить удовольствие от охоты. Любое наказание за свои отлучки переносила стоически, без визга, не моргнув глазом. Сучек терпеть не могла, умела драться не хуже кобеля и нападала на любую самку, приближавшуюся к ее компаньонам по упряжке. Но несмотря ни на что Ангара была великолепной ездовой собакой и отменно работала в упряжке. Лишь только на нее надевали сбрую, становилась удивительно послушной, ровно тянула в течение многих часов, не ослабевая, если ей нездоровилось, скрывала это….

Но самой примечательной была способность Ангары чуять ветер — она предугадывала его направление за целую ночь вперед. В совершенно тихие вечера она готовила себе ночлег таким образом, что, если потом налетал ветер, ее нора всегда оказывалась с подветренной стороны, и в ней было тепло и уютно.

….Воронов возвращался домой по последнему снегу. За два с половиной месяца он объехал необозримое побережье, иногда останавливаясь в редких стойбищах оленеводов, с которыми у него сложились добрые отношения. Всюду его встречали как желанного гостя.

….Жарко светило майское солнце. Было уже довольно тепло, хотя кругом лежал рыхлый, тяжелый снег. Чернели только склоны гор, на которых снег не держался даже зимой: сдували ветры. Однако ехать можно было лишь ночью, когда холодные лучи низкого солнца и легкий морозец делали дорогу твердой.

….Дорофей спешил: ручьи вот-вот вскроются, озера потемнели и вздулись. С каждого холмика бежала вода, в воздухе звенела музыка невидимых родников. Все кругом оттаивало, шумело, качалось под весенним ветром, спешило жить. Ручьи, скатывающиеся в озеро Нерпичье, стремились прорвать сковывавший его ледяной покров, размывая лед снизу, а сверху его растапливало солнце. Образовались полыньи, все шире расползались трещины во льду, и уже тонкие пласты его,

отколовшись, уходили в воду.

На берегу потемневшего озера собаки встали, отказываясь бежать дальше. Не желая терять на объезд уйму времени (до Черского рукой подать), Дорофей настаивал: сначала кричал, грозил пустить в ход бич. Вайгач, беззлобно огрызаясь, с явной неохотой (только из уважения к хозяину) подчинился и опасный переход начался. Все шло хорошо, до противоположного берега осталось совсем немного. Неожиданно, будто выстрел, раздался треск, и Дорофей, провалившись сквозь тонкий лед коварной наледи, разверзшийся под его ногами, оказался в полынье. Ноги все глубже и глубже уходили в обжигающе ледяную воду. Минуты шли; он пытался уцепиться за лед, но руки и ноги начали замерзать. Он оказался в ледяном плену, будто желторотый новичок Севера….

- Вайгач! – отчаянно закричал он.

Это был единственный шанс спастись: ухватившись за постромки или за нарты, выкарабкаться с помощью упряжки.

Но собаки никак не мог сдвинуть нарты с места: лапы скользили по гладкому льду. Дорофей во весь голос, подбадривая их, вымостил все озеро и его окрестности «энергичными выражениями» но, увы и ах….

В конце концов, видимо эта блестящая и вдохновенная «импровизация» помогла и упряжка во главе с Вайгачем ползком, едва таща нарты, медленно удалилась к берегу. Этого Дорофей никак не ожидал и первое, что пришло ему в голову, почему дураков называют круглыми, а не прямоугольными или квадратными: для благоразумного Вайгача исход этого авантюрного перехода был ясен как божий день. Через пару минут, показавшихся ему вечностью, он снова увидел нарты: обогнув опасное место, они подъезжали с другой стороны. Отчаянным рывком Воронов ухватился за задок. Вайгач, не ожидая приказа, рванул вперед и вместе с другими псами выволок своего повелителя на лед….

Честь и Хвала Вайгачу! Обсыхая у разведенного огня Воронов, воздал должное всем своим четвероногим спасителям.

….Дорофей решил более не испытывать судьбу, вернуться к жене и детям (жили они в ту пору в Черском). А то и вообще вывезти семью на «материк», благо жена давно на этом настаивала.

Но этого решения едва хватило до осени.

Зима еще не наступала, а устье Колымы уже забило тяжелыми льдами. Воды залива покрыты грядами льдин. Дальше, в открытом море, они смыкаются, сбиваются все плотнее и плотнее. На горизонте уже сплошные белые поля, а за ними — вечные арктические льды... Полярное лето промелькнуло, будто его и не было.

Все реже и реже стало показываться солнце. Оно тонуло в тумане или в белых влажных облаках. Дни стали совсем короткими. Был всего лишь конец сентября, но уже повалил снег, с океана подули ветры, время от времени в устоявшийся быт колымчан врывалась свирепая пурга.

В этом году зима пришла раньше обычного, по утрам мела поземка, и небо было такое низкое, что казалось, оно придавило этот укрывшийся от непогоды в низовьях Колымы поселок. Странно было даже думать, что в этих краях есть живые люди. Долины заметало снегом.

Полоса счастья подозрительно затягивалась …

Ранним утром Дорофей, стараясь не потревожить сладкий сон жены и детей, тихо выходил на двор к собакам, те дружно поднимались, разом отряхнувшись от снега. Воронов возился с собаками, пока из трубы не начинало выметать искры – это жена разводила огонь, ставила ему чай. И было сладостно, вернувшись в домашнее тепло, сбросить груз меховой одежды, встретить ласковый взор женщины.

….С тех пор, как ему удалось вырваться из ледяной купели, он практически не покидал Черский.

С нескрываемой тоскою, глядя на заметаемый снегом Камень, прикрыв глаза, Дорофей вспоминал километр за километром пройденные дороги….

….Эта северная окраина государства поразила Воронова своей небесной открытостью, пространством, тяжелой мужской работой и абсолютной непохожестью на то, что было видено ранее.

Полюбив этот прекрасный и суровый край, его бесхитростных жителей, он отдавал должное и собакам: их выносливости, уму и активности, постоянной готовности усердно служить человеку.

Ему уже стало привычным видеть мелькание собачьих лап, и больно видеть, как они оставляли иной раз на снегу кровавые следы….

В те времена в Черском было достаточно жителей и еще больше собак, и все собаки работали. Здесь это было в порядке вещей. Целый день длинные собачьи упряжки проезжали по главной улице, и даже ночью не утихал звон бубенцов.

В одну из таких ночей, когда звезды над головой плясали в небе от холода, а земля уже цепенела и мерзла под снежным покровом, Воронов покинул поселок.

Притихшая тундра чем — то грозила уходящему из темноты. В этих местах бывает, когда тишина пугает больше, чем завывание пурги….

…Под толстым слоем льда глухо шумел Омолон. Река несла свои воды по каменистому руслу от Колымского хребта в Колыму и далее в Ледовитый океан. Извиваясь в просторных долинах и тесных ущельях, сдавленных высокими горами, Омолон протянулся на сотни километров. Неисчислимыми притоками и ручьями разорваны его берега….

Ползучий ивняк, карликовый березняк, ольховник – вся эта северная древесная растительность до самого лета исчезала под снегом. Лишь на склонах гор, там, где буйные ветры сносили снежный пласт, виднелись одинокие стволы деревьев, обглоданные зайцами.

Белое низкое небо сливалось с глубокими снегами, и все живое терялось в этом безграничном просторе. Места казались пустынными, безжизненными. Лишь изредка вспархивали белые, как снег, куропатки и мгновенно и исчезали.

Па льду реки бесшумно неслись снежинки, ветер сметал их, и прозрачный чистый лед блестел, как Млечный Путь в морозную ночь.

Воронов мчался вниз по реке, изредка притормаживая нарты железным наконечником остола (4). На льду позади него оставалась длинная черта, по которой можно узнать, что здесь проехал человек.

Молчаливо стояли каменные истуканы — выступы скал, резко выделяясь своей чернотой в этой белоснежной тундре.

Вдруг Дорофей резко затормозил, оставляя остолом на льду глубокую черту. Цепляясь когтями и скользя по льду, собаки остановились.

Дорофей взял карабин, стал внимательно всматриваться в камни. Вверху по каменным выступам отвесной скалы, скакал горный баран. Он совершал такие удивительные прыжки, что Дорофей невольно залюбовался им и следил за бараном, не поднимая оружия. Стрелять в такую красоту ему не было никакой нужды, поэтому Воронов гаркнул на собак, и они стремглав понеслись по чистому льду далее. На поворотах нарты бросало к берегу и, чтобы не разбить их об острые камни, торчащие из-под снега, Дорофей рискованно отталкивался ногами….

….Первые километров сорок прошли хорошо. Начинался самый сложный участок трассы – крутые взгорья, осыпи острых, расколотых морозами камней, которые в мгновение ока без видимых причин сползают на многие сотни метров вниз и рискованные крутые спуски, на которых можно в два счета погубить упряжку и свернуть себе шею. Воронов опустил капор и остался с непокрытой головой, и мокрые от пота волосы быстро схватило морозным инеем. Теперь все зависело от его каюрского опыта, от мгновенной реакции вожак на команды. Собачьи языки давно свисали вбок, словно мокрые красные тряпки, но Дорофей не обращал на это никакого внимания, он гнал их дальше, ибо высунутые языки и жажда – это лишь признак напряжения, но никак не усталости.

Тем более, что каждый час каюр делал краткую остановку, чтобы собаки могли чуть отдохнуть и выкусить между когтей намерзшие ледышки.

Дорофей добровольно взял на себя самый трудный маршрут – этот человек умел не щадить себя.

….Снежный карниз рухнул мгновенно. Тяжело груженые нарты, несмотря на отчаянные усилия Дорофея, полетели по склону и наскочили на огромный валун. Выброшенный в сторону, ударившись, он на мгновение отключился. Очнувшись, почувствовал, что Вайгач в паре с изворотливой Ангарой (высвободившейся таки в очередной раз) подтаскивают его к нартам с подветренной стороны (Ангара верна себе и в этом). Разбитый, весь в ушибах, растеряв последние силы и, сознавая свое аховое положение, он был вынужден освободить собак, чтобы те хотя бы добыли себе пропитание охотой (мешок с юколой ушел на дно кипящего внизу ключа). Воронов понимал, что собаки могут убежать. Тем не менее, иного выхода он не видел: самому было пока не до чего.

Ему едва удалось залезть в спальный мешок. В безрадостных размышлениях о своем незавидном положении Дорофей забылся. Очнулся он от теплого дыхания и прикосновения языка.

«Великолепный экипаж» был в сборе!

Собаки с мудрым отчуждением сидели в сторонке неподвижно и, склонив головы набок, выжидающе смотрели на хозяина, а красавица Ангара держала наготове еще теплого зайца-беляка….

Вожак не выдержал и с тихой лаской подошел к Воронову. Тот запустил пальцы в его густую шерсть на загривке….

- Ничего, брат! Прорвемся, – окончательно воспрянул духом страдалец….

Близился к концу полярный день. С севера дунул ветер, и поземка быстро-быстро начала заметать все вокруг сухим и жестким снегом….

Одним Север видится во сне, другие возвращаются сюда в мечтах, а иные и вовсе наяву грезят.

Дорофею эти самые края снятся ночами. Даже днем он частенько задумается, крякнет, видимо вспомнив прошлое.

Эх, черт побери, до чего он хорошо жил в те времена!

Его необозримые территории Таймыра и Эвенкии, были еще впереди.

Послесловие.

О Севере кто-то хорошо сказал: кто побывал в этих местах, тот становится подобен стрелке компаса: всегда поворачивается и стремится к северу.

Это прекрасные и одновременно беспощадные места.

Север требователен к людям и животным, и отбор на выживание, на приспособленность к жизни в этих местах идет строгий.

Много воспоминаний написано людьми, прошедшими этот суровый отбор. Но пока еще никто не написал, как же все-таки привязывает к себе эта нелегкая жизнь.

А как хотелось бы разобраться, почему человек полжизни добровольно проводит в условиях, сплошь напичканных трудностями и опасностями. С виду люди как люди, а почему-то вечно их тянет туда, где они будут мерзнуть, бороться с пургой, полгода не видеть солнца, отчаянно скучать по детям и женам, считать дни до возвращения.

Там, на Севере, мне не удалось понять это до конца….

Примечания

(1) алык — собачья лямка, шлея.

(2) цуг- запряжка собак гуськом и парами.

(3) потяг — продольный центральный ремень собачьей упряжки.

(4) остол — тормозная палка для управления собачьей упряжкой, внизу снабженная железным шипом или окованная железом.