Природа Байкала

28.07.2011, день тот самый, 13-ый

Ночью я мерзла, спала неглубоко и беспокойно. Беспощадное утро принесло только малоприятную мысль: «Сегодня шестерка». Лехины крики о том, что еще через две минуты завтрака уже не будет, только добавили раздражения. Как будто мы опаздываем на гильотину.

А утро сияло лазоревым небом, светлым, радостным, беспечным. Внизу у воды долго делаю зарядку, тянусь и смотрю в небо. Спасибо Всевышнему за этот свет и цвет. Вернувшись в лагерь, заглатываю чашку остывших макарон, пью крепкий обжигающий чай. Жизнь не так уж плоха, если разобраться, и, черт возьми, почему-то сегодня она особенно привлекательна.

Сразу после завтрака все убегают за оставленными перед «Водопадным» катамаранами. Лагерь пустеет, похожий на поле побоища; разбросанные кругом вещи впервые вселяют в меня страх одиночества, беспокойство и неуверенность. Мне страшно и неуютно без этих шутящих, кашляющих, курящих, икающих и пьющих бородачей. И когда они с пыхтеньем и гомоном затаскивают на поляну разноцветные катамараны, мой мир снова приобретает краски и смысл.

Обедаем, работаем, собираем катамараны.

Сегодня мы начнем проходить Нижний каньон, начиная с 5-ой ступени – порога «Крокодилы». Ниже за ним, метрах в 50 – порог «Ключ», оба – 6-ой категории. Потом порог «Прямой» – пятерка. На «Ключ» ходили смотреть еще в первый день, впечатление он производил ужасающее. Мне лично совсем-совсем не хочется туда лезть. Со всей силы не хочется.

Словно исподволь внутри снова поселяется страх, я беспокойно слоняюсь по лагерю, пытаясь заняться каким-нибудь делом, но для моих слабых паучьих рук занятия не находится. Скорей бы уже начинали что ли…

В каждом маршруте есть своя легкость. И свои трудности. Нынче моя легкость –это отсутствие тяжелого рюкзака и долгих переходов, доброта и красота окружающей природы и людей. Красота скал, неба и воды, слившихся в вечном дуэте, скрещенных у горизонта… Красота и философия свободы. А трудность – вот она – немое ожидание поединка. Так и выходит, что за каждую легкость, мы платим трудностями. Закон сохранения энергии, блин.

Но перед выходом Адмирал объявляет неожиданное решение – идет только одна четверка и двойка, вторая четверка обносит пороги и страхует. Док не выказывает особого желания лезть в «Крокодилы», обосновывая свое решение жизнеутверждающим: «У меня два кредита», и его решено поменять на одного из наших, желающих острых ощущений, – Аркашу или Леху. Я немного воспряла духом – можно будет поснимать проход шестерочного порога и самой туда не лезть. Редкая удача. Леха же, узнав решение и не дослушав до конца идею о рокировке, поднял крик и гам, за что был жестко одернут и призван к дисциплине. Решение теперь уже бесповоротно – первой идет адмиральская 4-ка, на которой Дока сменит Аркаша, за ней 2-ка, а мы обновленным составом (Ильич, Леха, Док и я) страхуем.

Обносим наш катамаран, спускаем к воде, экипируемся. Народ снова смотрит порог, курит. Леха обижен и молчалив.

Наконец, все заняли места, так сказать, согласно купленным билетам. Андрей установил камеру, Игорь-«морковочник» застыл на страховке…

Но через час ожидания пришел Аркаша и принес неутешительные вести – при спуске пропороли шкуру катамарана. Снова уходим в лагерь, клеим и шьем катамаран. И снова возвращаемся к реке.

Мы спокойны. Катамаран стоит в улове чуть ниже «Крокодилов», на нем лежит Леха, а я и Доктор выше по течению возле Игоря залегли с фотоаппаратами.

Четверка бодро выскочила из-за поворота, я слежу за ними в объектив и успеваю сделать кадр, вот они входят в «бочку», и следующим кадром я снимаю уже киль. Ткнувшись носом в «бочку», катамаран взлетел как перышко… Дальше у нас были секунды. Со скоростью антилопы я несусь к своему катамарану, хватаю весло и прыгаю в упоры. Сзади бежит Доктор и орет, чтобы без него мы не стартовали. Из-за камней и скал, закрывающих обзор, не видно где люди и судно.

Почти наугад выходим наперерез струе, пытаясь оттолкнуть перевернувшийся катамаран и держащихся за него людей к берегу. Их только трое.

Несмотря на сердечный ритм, подобный африканскому барабану, мозг, как ни странно, спокоен и трезв. Когда перегребали струю, спеша к ним на помощь, сердце у меня бешено колотилось. Оказывается, за других можно бояться сильнее, чем за себя. Вовки у катамарана нет, его задержало в бочке и краем глаза я вижу как выше по течению он пытается выплыть к левому берегу.

Мы же отчаянно пытались причалить к правому. Сделать это, толкая перевернутый катамаран, было не так-то просто. От осознания того, что мы вместе с ним и беспомощными людьми, можем уйти в «Ключ», холодела спина. И все же общими усилиями мы зачалились на правом берегу чуть выше слива «Ключа». Отдышались, отплевались, откашлялись… Помахали Игорю, что у нас все в порядке. У его ног, не шевелясь, лежал Вовка, и, кажется, смотрел в небо.

Мы стояли под скалой на относительно ровном пятачке правого берега, метрах в пятнадцати выше «Ключа». Правый берег сильно загроможден камнями, чуть выше по течению выдается отвесная скала. Оглядевшись кругом и взглянув в зев «Ключа» я понимаю, что далеко не все трудности и страхи позади: нам еще нужно переправиться обратно. В наличии два ката, 7 человек и 6 весел. Не так уж и плохо, если разобраться.

В рем.мешках на катах есть веревки и горное снаряжение. Леха по верху облазит скалу, закрепляет веревку, и уже держась за нее с помощью жумара, то и дело подгребая и хватаясь за скалу, мы начинаем проводить кат вверх по течению. Олег обеспокоен, говорит мне, что обратная переправа всегда опасна, что-то втолковывает Ильичу. Но выхода нет – мы зажаты на правом берегу между 5-ой и 6-ой ступенями Нижнего каньона, не хватает весел и людей. Надо протолкать каты как можно выше по течению, чтобы успеть перегрести струю и не уйти самосплавом в порог. Кричим на левый берег, договариваясь о принудительной чалке. Там суетятся Игорь и Андрей, готовясь кинуть нам морковку. Все готово, все хорошо. И мы пошли.

Мне неприятно думать, что нас несет в порог, и я сильнее налегаю на весло. Несколько общих мощных гребков и вот мы уже практически возле берега. Летит морковка. Док начинает вязать ее за раму, но веревка натягивается, выскальзывая из рук, и мешает зафиксировать узел. Я почти не отвлекаюсь, не смотрю на берег, веревку, левый борт, сосредоточившись только на воде и весле, я задняя правая, ближняя к «Ключу»…

Вижу, как Леха уже практически лег на воду, пытаясь уйти от натянутой как струна веревки, свесившись из упоров и делая гребки поперек течения, пытаясь притянуть нас к берегу. Ложусь за ним, вижу, как натягивается и гудит веревка, как Игорь упирается в камни, пытаясь ее удержать. Я все еще верю в удачный исход нашей переправы, берег совсем рядом, а Игорь – лучший «морковочник», он вытащит. Спустя еще мгновение нас разворачивает «корабликом», Игорь падает, тщетно пытаясь удержать неуправляемый катамаран, Андрей и Вова упираются рядом, но также безрезультатно.

Снова и снова налегаю на весло, выкладываюсь, не экономя силы, и уже чувствую мерзкую струйку страха по спине. Веревка гудит, натянутая струной, но мы неумолимо скатываемся спинами в никуда.

…Веревка отпустила наш катамаран с глухим визгом. Это был звук умирающей надежды, звук поражения и нашего страха. Или звук громко и в сердцах сказанного мата.

А берег казался вот он, близко. Я видела Игоря, как-то тоскливо, недвижимо и беспомощно стоящего на берегу, мне казалось я заглянула в его глаза – словно удивленные, распахнутые и смотрящие будто только на меня. Видела Андрея, все еще держащего веревку и Вову, упавшего в попытке закрепить ее за камень. Капали секунды, а мне казалось, я со всеми ними успела поговорить; одолевшая меня беспомощность обессилила и руки и голову – весло безвольно лежало на коленях, а мы уходили в «Ключ».

«Разворачивай!!!» – заревел Ильич, и наше общее оцепенение сменилось лихорадочной деятельностью. Мысль была проста и мгновенно понятна – бороться. Войти в порог как положено – носом, на скорости. Рискнуть.

Основная струя полностью направлена в слив под скалу левого берега. Слив около 2,5 метров, водопадного типа, после которого гигантская бочка с навалом под скалу и вторая правее, непроносная. Мы уже очень близко к сливу, я вижу как мелкая водяная пыль, будто мука, взлетает над этим пенным котлом. Неожиданно во всех подробностях стала видна наклонная стена левого берега – ровный мокрый монолит, о который билась белая вода, подпрыгивая и облизывая серый камень… Справа россыпь огромных камней, ударяясь в которые поток рассыпается на ручьи и протоки. Вижу эти валуны и понимаю, что шанс есть – успеть зацепиться за них, удержаться, повиснуть прямо перед распахнутой глоткой порога. Что-то кричит Доктор, но из-за шума воды я ничего не слышу. Кажется, возможный рывок к правому берегу понятен не только мне, потому как мы, не сговариваясь, налегаем на весла, и о чудо – кат ткнулся носами в огромный валун. Вижу как Доктор выпрыгнул из стремян (он передний левый), а спиной чувствую огромный пенный зев, нацелившийся на меня. За Доком, как за Господом Богом, я тоже выскакиваю из упоров и, мартышкой пробежав по кату, спрыгиваю в воду, прижимаясь к валуну. Удержаться мешает жилет, валун гладкий, без зацепов. Я стою на небольшом камушке, по колено в воде и уже удивляюсь странной паузе, отсутствию Дока и Лехи, которые должны бы вытягивать кат. Преодолевая страх упасть в струю, поворачиваюсь лицом к реке.

…Кат уходил в порог, и его было не остановить. Уходил кормой, с Доком, не успевшим влезть в упоры, с моим веслом, безвольно лежащим поперек палубы. На самое ужасное, самое долгое мгновенье он задержался на гребне слива… и исчез. Казалось, вместе с этим мгновеньем остановилось мое сердце. Мне было так страшно, как наверно никогда до этого не было. Ноги подкосились и я медленно сползла по валуну в воду, оседлав неизвестно откуда подвернувшийся камень…

Я сидела верхом на маленькой каменной пирамидке, по пояс в воде, и смотрела на край слива, на безжизненную бурлящую пену за ним. И считала секунды. Из порога никто не выплывал. Я не знала что делать, как спасти их, как выбраться самой, не видела ни метавшихся по берегу друзей, ни происходящее в пороге. Моя пирамидка, камушек на котором я держалась, казалось, копчиком, стоял близко к сливу, сидела я практически на уровне воды, поэтому не видела самого тела бочки, а только ее пляшущие щупальца да белый пенный след ниже порога. Меня трогало и обнимало ужасное ощущение беспомощности, осознание себя как мелкой, невнятной сущности, неспособной спастись и спасти.

Наконец, найдя в себе силы, я встала на пирамидке на ноги, распласталась по валуну, даже сквозь жилет ощущая каждую его трещинку. И заглянула в порог.

Круглая и желтая как осеннее яблоко, каска Ильича, ходила вверх-вниз и из стороны в сторону, будто ее хозяин, оседлав дикую лошадь, пытался объездить непокорное животное. Больше я ничего не видела – ни катамарана, ни Дока с Лехой –только эта желтая каска, каменные трещины под пальцами, да утробный рев порога составляли в те мгновения весь мой мир.

Говорят, в подобных ситуациях время замедляется, секунды становятся бесконечно долгими и вмещают в себя все – и наши воспоминания, и движения окружающего мира и даже будущее, обещанное нам свыше и уже нависающее над головами. Камень, за который я держалась всеми фибрами, закрывал от меня правый берег. На левом Игорь, Андрей и Володя стояли столбами и смотрели то ли на меня, то ли на струю ниже порога – ждали, когда кто-нибудь выплывет.

Вдруг мелькнул задранный нос вставшего на дыбы катамарана, мое сердце опять прыгнуло, внизу в изумрудной струе я увидела Леху, выплывающего к правому берегу, а спустя мгновенье – катамаран, выплюнутый бочкой. На нем сидел Ильич при полном параде – в упорах, в каске и с веслом. Но внутри все оборвалось и стало страшно до тошноты: Доктора не было.

Снова потянулись страшные секунды полной неясности ответа на вопрос «Что дальше?». Но вдруг, присмотревшись, я увидела вынырнувшего в квадрат катамарана Дока, он был без каски, висел на раме, а Ильич одной рукой держал его за шиворот. В пустоте черепной коробки возник внутренний голос: «Ну, они же вместе, теперь выплывут, друг друга за шкуры вытащат». Через несколько секунд катамаран вошел в следующий порог.

Они, конечно, выплыли. В конце концов Док залез на катамаран, отрезал запасное весло и после очередного порога, два этих невероятных человека зачалились на правом(!) берегу. А через мгновенье стало видно тонкие дымки сигарет.

И тут я осознала главное. Картина маслом: трое мужчин на левом берегу, шестеро –на правом. Все в сознании и здравии. А я, единственная и неповторимая, сижу посреди реки на камушке, прямо над шестерочным порогом и рассуждаю о вечном. Мудрый внутренний голос иронично хмыкнул.

Стараясь не думать, не бояться и не оглядываться, обнимая валун, всеми пальцами и фибрами проникая в его трещинки, я, наконец, взобралась наверх. По берегу уже спешил Адмирал, размахивая руками и крича, чтобы я сама не пыталась выбраться, мол, он меня снимет. Ага, придет и спасет, тоже мне принц выискался, я азартно соскользнула в протоку, схватилась за его руку и, наконец, выбралась на берег. Правый берег.

«Вы меня, б…, седым сделаете!» – ворчал Адмирал, собирая по берегу весла.

Стоя в каком-то одуревшем оцепенении, я тупо наблюдала, как снизу по камням скачет Саня, молча, но быстро и неминуемо. «Щас прилетит…» – пронеслась мысль, и я уже приготовилась отбиваться, ощетинилась, собирая остатки сил, хотя и понимая, что покинула судно аки крыса, спасающая свою шкуру... А он подскочил, подхватил меня за грудки, прижал к себе, щекотал бородой, целуя и ударяясь своей каской о мою… «Молодец! Молодец!» – только и приговаривал, – «Ну ты молодец, Дашка, ну молодец!». И я поняла, что за меня они боялись не меньше, чем я за них.

И снова, как в дурном сне, нас ожидала переправа на левый берег. Ильич и Док хапнули адреналина по полной, наплевав уже на все, переправились, и как чайки сидели на плитах, белея клювами сигарет. На правом берегу нас было пятеро, и Адмирал, хлопнув меня по плечу, озвучил приговор: «Поедешь обезьянкой». «Ехать обезьянкой» – это, наверно, страх и позор любого водника, без весла и упоров чувствуешь себя будто голым, новорожденным и беспомощным человечком. «Обезьянок» обычно смывает первыми.

Обреченно залажу на катамаран, вцепившись в раму, слишком толстую для моих рук, пытаюсь принять более-менее надежное положение. «Ехать обезьянкой» – это еще и аттракцион, но, к счастью, короткий.

Переправились без приключений. Наконец-то, мы все на левом берегу, правда, кто где. Место неудобное, стены почти отвесные, как выбраться наверх малопонятно… По какой-то трещине, проявляя чудеса акробатики, цепляясь за камни и подвернувшиеся кусты, я вылезла на первую террасу. И вот тут меня, наконец, догнало.. То самое ощущение второго рождения, освобождения от опасности, ожидая которого люди обычно обещают что-то вроде «Выберусь – пойду в церковь». Сил было как-то нереально много, и в то же время их не было вообще, я просто брела наугад в направлении лагеря, то вздрагивая, то улыбаясь от пережитого. «В такую жо… лезешь, а машину водить боишься» – некстати ввернул внутренний голос. Я горько усмехнулась – вот уж действительно парадокс.

У костра Игорь молча наливал всем по пятьдесят грамм. В моей кружке было явно больше, но я выпила не морщась, привалилась спиной к березовому стволу, вытянула ноги и закрыла глаза. Доктор, потерявший в пороге каску, тапочек и свой знаменитый медицинский зажим, растрепанный и несуразный, босой на одну ногу, сидел у костра и курил. Гаральд, в этот раз не отказавшийся от честно заслуженных фронтовых, сказал, что, пожалуй, пересмотрит свое отношение к сплавам и «всей этой фигне».

Вечером все галдели и пили формально запрещенный спирт. Ильич в лицах и интонациях показывал весь процесс переправы, кувыркание в бочке и вылавливание Дока, все эмоции, слова и события были озвучены и осмыслены. Гвоздем программы, естественно, было мое триумфальное спрыгивание с катамарана. Меня называли и мартышкой, и газелью, и птичкой, и серной длинноногой… Сашка ухмылялся, смотрел в огонь и приговаривал: «А я думал все, хана ей!». Адмирал пил, ворчал, поучал всех; Андрюха пел песни; Док молчал и улыбался, глядя в костер. А я этот вечер ясно и пронзительно осознала как здорово жить.