Природа Байкала

День первый. Мой космос

Иногда меня спрашивают: "А зачем ходить по льду? Что, весь день? Просто идешь что ли? А в чем прикол?"

Я не могу ответить на эти вопросы, хотя всегда пытаюсь.

Просто идешь.

Представьте, что небо и земля поменялись местами. Ты идешь, а под ногами — космос.

Весь день.

Может ли надоесть звездное небо?

Знаете, за что я люблю Байкал? За то, что всегда исцелит. Ползи к нему, когда припрет, хоть на коленях, и он поможет, залижет раны, поставит на ноги. Мы к нему из города бегаем, как старые и больные коты в лес за травками. "Помоги, батюшка!" Хлебнули здоровья, и обратно — в суету городов и потоки машин, к новым свершениям и одним нам видным вершинам.

Задумывались вы когда-нибудь о безответной любви? Я когда-то думала, что это испытание — болью, бессилием и одиночеством. Но вот стою иногда, смотрю на природу и понимаю — люблю. Безответно.

И мне нет дела до безответности этой, ни о чем не спрашиваю, не грущу и не мечтаю, я так счастлива этой любовью, так полна, что даже глупая надежда на то, что какая-то часть этой красоты заметит меня — кивнет какая-то травинка, чирикнет птаха, ветер тронет щеку... простое ожидание этого делает меня счастливее всех взаимных влюбленных. Такие вот странности. Есть она, любовь-то.

Сбежала я на два дня от своего офиса и капитального строительства, от электрического чайника и монитора, от каблуков и колготок. Сбежала на свой любимый маршрут, за чудесами.

Иногда мне кажется, что я иду по льду всю жизнь, с краткими перерывами на лето. Слетав один раз в этот ледовый космос уже не будешь прежним, будешь скучать и тянуться к нему, и летними вечерами грустить, вглядываясь в небо.

Настасья — моя давняя подруга, бывшая лыжница-разрядница, альпинистка и красавица, ныне мать четверых дочерей, старшая из которых явно пошла в нее. Почему-то Настя говорит мне, что ничего со мной не боится. А я почему-то ничего не боюсь с ней. Так и живем.

Сблатовала она под эту мою надежность еще одну мать-героиню (которая, кстати, с нами бегала на лыжах в прошлом году — впервые в жизни — и после этого часто повторяет, что ей уже ничего не страшно).

Вопреки всем сомневающимся пессимистам, мы упаковали детей, санки нагрузили, шурупы вкрутили — и в путь.

Лед гладкий как стекло и скользкий как... лед. Кто бы что ни говорил, но ничего удачнее ввернутых в подошву шурупов для передвижения по льду еще не придумали. Ни цепи, ни ледовые кошки, ни терки, ни "шипы" на резиновой основе... шурупы — наше все, дешево и сердито. Предвосхищая возможные вопросы насчет порчи обуви скажу, что в принципе правильно завернутый шуруп не доставит неудобств в будущем (в смысле подошва не будет протекать). Я сначала переживала над своей Columbia, но потом вкрутила шуруп)

У тебя так много времени, что его хватит на все. Послушать музыку, подумать, помолчать, поговорить, вспомнить прошлое, помечтать о будущем... Все понять, всех простить, стихов насочинять, разобраться с капитальным строительством...

Вспомните, когда вам в последний раз хватало времени на все-все, на самого себя.

И в конце дня, когда ты устанешь от усталости, а не от химер, и мысли прекратят бежать и суетиться, когда почувствуешь все свое тело как оно есть, будет тебе, счастье, странник — чай да спальник:)

Ты закроешь глаза и блаженно провалишься в космос.

День второй. Мой сюрреализм

Сюрреализм стал проявляться к вечеру первого дня.

Ветер крепчал и потихоньку санки стали обгонять нас, в буквальном смысле наступая на пятки, а уже перед самой Кадильной приходилось сдерживать их, упираясь ногами в лед, и двумя руками как за узды, схватившись за веревочку. Иго-го, санки-самоходцы)

Истерический смех меня не покидал.

Падь Кадильная, с рассказами о которой я, наверно, уже всем поднадоела — это мой маленький рай. Это странное место, где я чувствую себя очень уютно. Мне самой непонятно это чувство, необъяснимо. Сюрреалистично.

В Кадильной нас встретил погнутый ветром ветряк (хихи)), кот Лимон и натопленная баня. И несколько светлых людей, с которыми за общим столом мы провели чудный вечер.

Дима, егерь Прибайкальского национального парка, с которым я вижусь несколько раз в год только в Кадильной, неторопливо рассказывал о своей жизни. О хозяйстве — он завез из Кяхты каких-то особых лохматых коров, о браконьерах, лютовавших нынче сильнее обычного, о ветрАх, прижимающих к земле и без того низкий домик...

Угощали нас конфискованным у браконьеров изюбриным сердцем и холодной водкой в графине. Ни то ни другое мы почему-то не попробовали.

После бани жались к мажущей известью печке, пили чай и вспоминали детство, каждый свое.

Искренне и открыто смеялись, щурились на свечи, и молчали о чем-то теплом и единственном в своем роде.

Дима нравится мне своей неторопливостью и невозмутимостью, так часто встречающейся у людей, выросших в деревне и умеющих работать руками. У него есть кот Лимон, конь Замок и ярко-красная роза на подоконнике.

Мы упаковались в спальники и упали в сладкое забытье, вслушиваясь в лютые песни байкальского ветра. Тонкий контур цветущей на подоконнике розы подпитывал во мне сюрреалистичность происходящего, и вспоминался Маленький Принц.

Утром стало понятно, что день нам предстоит нелегкий. Ветер свистел, казалось, даже в доме, вырывал из рук дверь, сдирал капюшон и запрещал дышать. Мы вкрутили последние шурупы, их уже не хватало, и я оставила у себя по два в пятках и носках, решив, что как-нибудь справлюсь.

Вышли в холодный и ветреный рассвет. Было трудно даже дышать, как будто ветер стал материальным и зажимал нос и рот своей холодной ладонью. Приходилось отворачиваться, глотать воздух, но снова, слезясь и щурясь, смотреть на этот рассвет.

Я сразу надела рюкзак, с ним как-то спокойнее и уверенней. Едва ступив на лед, санки как сумасшедшие рвали вперед, слава богу, ветер был попутный. Я держала их за тонкую веревочку, еще не осознав всего сюрра происходящего.

Шурупы не держали и несмотря на попутный ветер, идти было трудно — мы все время падали, санки налетали на трещины и снежники и переворачивались.

Естественно, выход был — я села на санки, и, выставив позади ногу, руля ей как хвостом, понеслась по льду. Впервые в жизни я так каталась на санках. С рюкзаком и при полном параде, обгоняя своих спутниц, я неслась по льду и глупо ржала. Сюрреализм прогрессировал.

Уткнувшись в ближайший торос, впившись в него ногтями и шурупами, я поджидала товарищей, молясь, чтобы они не упали и ничего не сломали. Потому что двигаться по льду против ветра было уже невозможно.

Во мне 50-53 кг живого веса, плюс рюкзак, ботинки... Но остановиться я могла только на снежниках, или упав плашмя на лед, слившись с этим зазеркальем насколько возможно, и намотав на руку взбесившиеся санки...

Колени и локти очень скоро превратились в уступы и выступы.

Настины санки сломались первыми, пришлось их пристрелить отдать воле ветра. Мы как могли приспособили рюкзак на мои сани, посадили сверху девчонку и, вдвоем с Настей сдерживая их безумный бег, пошли вперед.

Спустя час, и мои санки улетели в синюю даль. В очередном падении Настя выпустила веревочку и мои взбесившиеся самоходцы, чудом не снеся мне пол-головы, превратились в точку на горизонте. Больше мы их не видели.

К сожалению, снять что-либо в этих условиях было немыслимо.

Часы, в течение которых мы поперек ветра выходили в Большие Коты, были одними из самых долгих и ярких часов в моей жизни. При этом мыслей особо не было никаких. Мы как-то смешивались, менялись санками и детьми, падали и скользили, и упрямо ползли к берегу, который казался таким близким и вместе с тем был таким далеким.

В итоге, когда я вытащила самую мелкую девочку на прибрежные камни прямо в центре Больших Котов, сил уже не было никаких. Мы полусидели-полулежали на пристани, вглядываясь в наклонные фигурки отставших мам и единственные уцелевшие санки, под странным, сюрреалистичным углом ползущие по льду.

А потом послали SOS на большую землю и два часа ждали пап, сидя в маленьком магазинчике, гоняя чаи и болтая с продавщицей. Она рассказывала страшные истории про байкальские ветра и топила маленькими поленьями печку-буржуйку.

Самое чудесное чувство после такого похода — лечь в ванну и закрыть глаза.

А потом — вспомнить все и знать, что все было правильно. Знать, что Байкал прекрасен. Что твои друзья снова пойдут с тобой, разделят лишения, и приключения, и ветер, и снег и восторг. Разделят баню и горячий чай в маленьком домике на кордоне нацпарка.

Однако, вспоминается же совсем не боль и не страх. И даже не ветер, и не потерянные санки. Вспоминается точка покоя среди ветра и холода, и тонкое равновесие между вчера и завтра. Вспоминается тепло и краткое, сиюминутное счастье, которому, возможно, ты был причиной.

Ну или хотя бы свидетелем.