Природа Байкала

Дневники из того злополучного похода по Хамар-Дабану в августе 1993 года. Я никогда нигде не публиковала их, т. к. там надо было очень сильно «причёсывать».

Возможно, если бы опубликовала тогда, то и не сочиняли бы сейчас версии про горные газы, шаманских духов и военные учения на Хамар-Дабане летом 1993 года... Было очень сильное и внезапное похолодание. Реально холодно как зимой. Но одеты-то были по-летнему, в летний же поход шли.

Несколько дней шёл снег с дождём, а выше зоны леса людей сдувало ветром, приходилось идти «стенкой», иначе унесло бы. Горелок тогда не было, развести костёр в таких условиях — большая проблема. Теплопотеря — огромная, немели руки и ноги, были синие губы и ногти. Мы разувались для того, чтобы друг другу ноги оттирать, мёрзли как зимой. Да ещё и мокрые. Ничто не спасало от ливневого дождя, все вещи были мокрыми, вплоть до спальников, хоть и пытались их уберечь, но не получалось. 3-5 суток в таких условиях — это ещё надо было суметь выжить. Никогда в жизни, ни в одном походе, даже зимой, я больше так не мёрзла, как тогда на Хамар-Дабане.

Мы пытались отсидеться у костра в зоне леса дня 2, на Дабатом, но потом поняли, что нам становится только хуже, и продукты заканчиваются. Приходилось идти через силу. Вышли из гор на 3 дня позднее срока, нас уже тоже все родные потеряли, спасателям сообщили о нас. Но нас не искали, мы сами выползли. Искали других; кроме группы Людмилы Коровиной, там ещё кто-то погиб из одиночных то ли рыбаков, то ли ягодников.

Какая «прелесть» эта Хамар-Дабанская тайга. Пушистые кедры с круглыми шишками на макушках, высокая трава в рост, колючие смолистые стланики… Ледяные болота, внезапный дождь стеной, моросящий туман, надвигающийся сверху живым покрывалом... Скользкие камни бурных горных рек, прозрачная вода, шум водопадов, шуршание порогов и шивер… Если есть хоть какая-то дорога или хотя бы слабая тропка в Хамар-Дабанской тайге, — то это дорога жизни. Если дорогу потерял – пиши пропало! Кто ходил по Хамар-Дабану хоть раз, тому не страшны мелкие невзгоды и жизненные неудобства. Как ничтожны тут молитвы о погоде! Ну, что молить? Вымолил один день, а завтра дождь с лихвой припустит. Молись о том, чтобы хватило терпения, сил, ума выжить. Хамар-Дабан держит путника в напряжении всю дорогу. Это, конечно, не про походы выходного дня, в которых самые экстремальные приключения заканчиваются в первой же электричке или в тёплой машине через пару дней. Настоящие испытания ждут людей в длительных походах, хотя бы больше недели, когда может наступить и холодовая, и психологическая усталость. И никто не скажет, какая из них страшней. У тренированных туристов безопасная длительность похода (БДП) заканчивается примерно после 20-го дня автономии. У нетренированных может закончиться на 5–7-й день, а то и раньше. Мой самый первый недельный поход по Хамар-Дабану, хоть и был не из простых, но не оттолкнул от этого края. Второй — тоже недельный, и тоже была хорошая погода, и мне казалось, что так будет всегда, и всё это враки сочиняют про страшные случаи на Хамар-Дабане. Потом ещё пара-тройка мелких быстрых ПВД, и совсем уж было казалось, что Хамар-Дабан мне — дом родной. И вот уж за плечами были горные «тройки» по Тянь-Шаню и Саянам, когда решили мы с мужем «сгонять» в пешеходную «двоечку» на Хамар-Дабане. Было это в далёком 1993 году. Печально известный год для Хамар-Дабана, когда там погибли в начале августа студенты из Казахстана под руководством Людмилы Коровиной. В эти же самые сроки и наша группа выживала на Хамар-Дабане, в нескольких километрах от них.

В нашей группе были школьники от 14 до 17 лет — Серёга, Радик, Ира, Лёша, юная учительница музыкальной школы Света, 20-ти лет, и я с мужем Андреем, нам было около тридцати. Руководил походом Андрей, я была заместителем руководителя. Серёга, Радик и Ира были достаточно опытные в походном плане ребята, они уже ходили в «двойку» по Саянам. Лёша — самый младший; и по возрасту, и по опыту с большой натяжкой дотягивал до уровня этого похода, у него за плечами были только ПВД-шные походы и совсем простая «единичка». А Света — вообще была круглым походным нулём, так называемой «тридцатипроцентницей», участником, допущенным до маршрута без походного опыта, на усмотрение руководителя. Но МКК (маршрутно-квалификационная комиссия) выпустила нас в таком составе, это же всего лишь была «двойка»…

Наш маршрут: г. Слюдянка – р. Слюдянка – ГМС – пик Черского – пер. Чёртовы Ворота – р. Спусковая – р. Утулик – р. Шибутуй – Патовое плато (радиально) – река Дабатый – пер. Дабатый – р. Рассоха – голец Солзан – р. Солзан – г. Байкальск.

И хотя заход на Патовое плато уже «рисовал» перспективы «троечного» маршрута, мы убедили МКК в том, что радиальная часть захода на Патовое упрощает маршрут, и что стандартная «тройка» — это если с Патового уйти на Хара-Мурин, а мы всего-то возвращаемся назад по Шибутую, и сворачиваем на Дабатый…

Этот поход был самым сложным и самым экстремальным в моей жизни. Самый настоящий Кошмар-Дабан из всех кошмар-дабанных историй. И холод, и голод, и отсутствие сна, и травмы, и потеря ориентировки. Ни один из наших участников того похода больше никогда в походы не ходил… Так случилось, что этот поход повлиял на наши судьбы: Серёга и Радик не поступили в институты и стали работать (так потом и не поступили); Иринка, напротив, неожиданно ушла в педучилище, и почти сразу вышла замуж; Лёшка продолжал учиться в школе, но на походы забил… И даже на дистанционный туризм забил. И даже на ориентирование забил, хотя имел хорошую перспективу. Света бросила работу и поступила в консерваторию в Красноярске, уехала учиться к тогда ещё молодому Димочке Хворостовскому. Андрей перестал водить детей в походы и переквалифицировался на дистанционный туризм. Меня понесло в лыжные походы, которые полностью перевернули мне и профессию, и судьбу, и семью. И только я одна из этой компании осталась поклонником Хамар-Дабана.

Всё начиналось красиво и весело. Весело поднимались на пик Черского, весело перебрели «стенками» Утулик и Шубутуй, весело парились в бане на Шибутуйском зимовье, весело пекли пирожки с грибами на Патовом плато. До плато погода была хорошей, и было всё красиво. На Патовом озере встретили группу водников, идущих на сплав по Хара-Мурину, которые сильно были разочарованы тем, что исток Хара-Мурина, вытекающего из Патового озера, можно перешагнуть одним шагом, уж какой там сплав. И поэтому им надо снова таскать свои катамараны, вниз по Хара-Мурину до первой приличной воды, ведь Хара-Мурин в истоке — совсем ручеёк. Весь вечер мы потешались над ними, предлагали им вернуться с нами по Шибутую до Дабатого, а дальше через перевал Дабатый — к Нарин-Голу… Они почти согласились, и отшучивались, что «бешеным ослам 500 кг — не вес, а бешеным собакам 500 км – не крюк»..., но даже бешеный осёл не потащит свои 500 кг назад, да ещё и второй раз, на перевал.

Утром, после весёлых грибов на Патовом, мы вышли из палаток и не увидели соседей: их палатки, находящиеся всего в 50 м, были скрыты плотным туманом. Радька обрадовался и сказал, что теперь можно спокойно ходить в туалет и не прятаться. Дело в том, что накануне, во время пиршества с грибами, у него случилась история. Он отправился с туалетной бумагой к двум одиноко стоящим чахлым деревцам, единственным тогда на всё Патовое плато, и только устроился, как заметил, что у соседнего дерева, как раз напротив него, восседает в траве дама из группы водников. Какая неожиданная встреча! «Добрый вечер», — сказали они друг другу и, прикрывая лицо туалетной бумагой, застенчиво рвали цветы. Потом эта дама не пришла к нам на ужин с грибами (хотя все водники были приглашены, и все были тут как тут), чему Радька сильно обрадовался. Потому что, говорит, если бы она пришла, то ему бы пришлось уйти, он был стеснительный мальчик. И тогда пирожки, горячие и ароматные, пришлось бы пропустить. Ну, в общем, только Радька и был рад этому туману, и что водников больше мы не увидели...

Дождь с этого дня зарядил не на шутку. Стало очень холодно. Но мы и не подозревали, что погода нам так изменит не только маршрут, но и планы, и судьбы в целом. Мы продолжали идти по маршруту, шутить, балагурить, жарить грибочки, сушить промокшие вещи у вечернего костра… Надеялись, что плохой погоде скоро придёт конец. Прошли до верховьев Дабатого по хорошей тропе, но вдруг потеряли её в тот момент, когда всё вокруг завалило градом. Промокшие насквозь, мы пытались найти тропу, продирались сквозь высокотравье, перелезали через поваленные ветром деревья, но тщетно. Ветер, холод, сырость сделали своё дело: мы перестали соображать, и не могли даже найти место под палатку, что уж говорить о тропе. Мысли о возвращении обратным путём пресекались на корню, потому что мы понимали, что броды через Шубутуй и Утулик для нас теперь закрыты: ведь мы и при невысокой воде и солнечной погоде проходили их «стенкой», с немалыми трудностями. А что там теперь, когда уже 3 дня лил непрерывно дождь. Знать бы нам заранее, что дождь уже не кончится, так отсиделись бы на Шибутуйском зимовье-базе. Но когда вляпались окончательно, то возвращаться на зимовьё уже не могли: у Серёги был билет на самолёт, он собирался поступать в университет в Москве. Мы ещё надеялись выйти в срок. Да и за родителей волновались: боялись даже представить, какой они испытают ужас, если мы не вернёмся вовремя.

И вот всего-то лишь на 3-й день погодного кошмар-дабана у нас начались приключения. Только раз допусти один «косяк», как ошибки посыплются тут же следом, одна за другой, а решения будут приниматься всё нелепей. Сначала мы потеряли тропу в плотном тумане. На совершенно плоском перевале Дабатый мы умудрились «закорячиться» в какой-то очень крутой склон в буреломном лесу, а дело было под вечер. Надо было вставать на ночлег, а у нас ни ровной площадки, ни воды поблизости. Идём, идём вверх, и так до самых сумерек, в надежде, что сейчас вот-вот и перевалим, а там будет и вода, и ровные площадки. Руководитель то и дело убегал на разведку, а группа стояла и стучала зубами в ожидании, теряя тепло, а с ним и силы, и здоровье, и надежды.

Короче говоря, вставать на ночлег пришлось-таки на склоне градусов этак 20-25 – вот это и была самая ровная площадка. Воды, кроме дождевой, нигде рядом не было, собирали с дождевиков в кружки и сливали в котлы. С установкой палатки тоже вышло недоразумение. У нас было две четырёхместных палатки, а нас было семеро. Но единственный более-менее ровный пятачок мог вместить только одну палатку. Мы прикинули, что если мы ляжем не вдоль, а поперёк в одной палатке, то вместимся в ней все семеро, хоть и с трудом. Но не сообразили, что тогда и вход у палатки надо ставить не вниз по склону, а сбоку, и поставили входом вниз, как обычно. А чтобы не выкатываться из палатки, подпёрли вход бревном, а бревно подбили кольями. У входа положили самого большого — Серёгу (вместо подпорки), чтобы он сдерживал натиск тел, когда поедут по склону, рядом – поменьше, и так далее. Маленькую Иришку додумались заткнуть в серединку (там теплей!).

Утром картинка была такой: руководители – один, вцепившись в торцевой кол палатки, как во флагшток отрядного знамени, а другой — в его спину – упорно прижимались к внутренней стенке (чтобы не укатиться), которая вместе с колом, уже накренившись, полулежала на их телах. За ними было довольно широкое пространство примерно в два-три тела. Ближе к входу трое лежали под Серёгой, сбившись в одну кучу, а Серёга упирался руками и ногами в бревно, через которое уже собственно палатка грозила перевалить, потому что торцевые крылья палаточного входа буквально «трещали» под напором тел. А седьмая была Иринка — она свернулась клубочком «на улице», возле входа палатки. Но никто и не узнал бы о том, что произошло, и почему порвали палатку, и как Ирка оказалась за пределами палатки, если бы не Лёшка, который уже после похода поведал нам всем такую историю…

Иринка лежала между ним и Радькой. Было тесно, и парни во сне то и дело приминали её своими широкими спинами, скатываясь постепенно к выходу. Когда Иринка оказалась почти под Серёгой (а он довольно-таки слон), она начала выбираться из этой кучи-малы, и заметила, что между руководителями и остальными, сбившимися в кучу участниками, есть некоторое пространство, и туда можно лечь. Пока она вылезала из спальника, народ почувствовал образовавшийся простор, и все тут же поспешили повернуться на спины. Иринка сначала скромно посидела с краю, а потом вылезла «на улицу» и примостилась там у входа, в тамбуре.

Нам, руководителям, наутро было стыдно, что мы спали как убитые, и не слышали детской возни за спиной. А наша маленькая мышка Ирка пожертвовала своим сном ради всех остальных. Хотя в начале похода боялась даже выглядывать из палатки в ночной лес…

Палатка порвана. Наутро снова дождь. Град не растаял, а превратился в снежно-ледовую кашу. Завтрак варить не стали. Горелок тогда у нас ещё не было, а костёр разводить в воде — бесперспективное занятие. Чего-то пожевали всухомятку, и решили немного пройти, согреться, а потом, через часок, сварить завтрак. Перевалили через перевал, но не на Нарин-Гол, куда планировали, а к Рассохе. Как так получилось — кто знает… В тумане детей старались не потерять, шли след в след. Казалось — по тропе, залитой водой. А это, наверное, были мелкие селевые потоки, пропилившие себе дорогу по линии падения. Почти сразу, примерно через полчаса, поняли, что спускаемся не в том направлении: нам надо на восток, а наша долина поворачивает на север. Что делать? Возвращаться, считаем, бессмысленно. Напрасная трата времени и сил. Решаем идти по Рассохе до правого притока, ведущего к гольцу Солзан. Там есть узел хребта с развязками долин, и, как нам кажется, мы сможем там выйти на Бабху. Немного продраться в верховьях через стланик, а дальше по тропе — к Байкалу. Мы там когда-то были, места знакомые, думали мы. И это даже короче, чем по Нарин-Голу, куда мы не попали. И даже радуемся такому неожиданному решению!

Бессонная ночь и отсутствие завтрака быстро нас подкосили. Темп упал, остановки не восстанавливали силы, потому что было очень холодно. Несколько раз останавливались, садились под полиэтиленовый тент и ждали то просвета, то утихания дождя. Снимали обувь и растирали ладонями синие ступни и пальцы ног. Жевали всухомятку. Ничего не пили. Холодную воду — не хотелось, а костёр разводить — не было времени и сил. Опять плутали до темноты, разбираясь в правых притоках Рассохи. К вечеру поднялись по какому-то притоку, ведущему на север, в нашу сторону, и попали в каньон. Опять негде ставить палатку! Шли до упора, пока совсем не стемнело. Тут у меня не выдержали нервы. Я психанула, что «на хрен залезли в каньон на ночь глядя!», Андрей психанул «надо было раньше думать!», и убежал опять на разведку… Хорошо, что остальные участники группы были психически устойчивые и юмористически настроенные. Не дождались руководителя, замёрзли ждать, стали ставить палатку опять на корявом крутом склоне без воды и пытаться развести костёр под полиэтиленовым тентом. Внизу, в каньоне, устрашающе гудела стремительно поднимающаяся вода.

Я сейчас читаю это, и меня трясёт мелкой дрожью от холода, как тогда, хотя светит московское летнее солнце за окном. Было страшно холодно, гораздо холодней, чем в любом зимнем походе. Вся одежда и обувь была мокрой, ногти и губы — синие, нос — белый. Костёр развели с огромным трудом, наглотались дыма; но он не хотел гореть, и приходилось его ежесекундно поддувать пенкой-сидушкой. Иришка со Светой пытались что-то сварить, мы с Лёшкой подтаскивали дрова и кололи щепки из внутренней части поленьев, Радька с Серёгой поставили палатку, а Андрей за всё это время так и не появился. Начало темнеть, а он ушёл без фонаря. Мы все молча делали каждый свою работу и пытались не думать о плохом.

И вдруг Серёга отчаянно громко сказал:

- Послезавтра улетает мой самолёт!

Я сказала:

- Надо идти искать Андрея!

Радик сказал:

- Мы его не найдём в темноте, сами заблудимся...

Иринка сказала:

- Давайте поедим уже!

Света пела плач Ярославны из оперы «Князь Игорь» и причёсывала красивые длинные волосы... Как будто это было сейчас ей нужнее всего. Красиво так пела, у неё редкое колоратурное сопрано. Только голос дрожал. Но она улыбалась, а потом говорила:

- Всё будет хорошо, всё будет хорошо, всё будет хорошо. Я же должна встретиться с Димочкой, он мне назначил консультацию через неделю. Через неделю меня здесь не будет. (Она уже была знакома с ним, даже пели вместе на каком-то фестивале.)

Лёша сказал:

- Я сейчас умру, я никому раньше не говорил, но у меня гемофилия.

И тут мы посмотрели на его кисть — она была разрублена топором. Белое мясо вывернуто наружу, но крови нет. Мы с удивлением смотрели на Лёху.

- Лёха, ты чего? Сейчас забинтуем, и все дела.

- Я же говорю, у меня гемофилия. Кровь не свернётся. Я знаю, у меня такое было, кое-как остановили в больнице.

- Лёха, так ты, выходит, уже умер, кровь-то у тебя и не бежит…

Белые руки были совершенно замороженными.

Мы бросились бинтовать Лёхе руку, но кровь так и не побежала. Синяя кожа, белое мясо. Чудеса. Склеили рану лейкопластырем и туго забинтовали. Он был бледный как полотно. Я чуть в обморок не упала, представив, как умирает Лёха, но некогда было в обморок, надо было оживлять Лёху.

- Лёха, — говорю, — тебе чаю горячего я не дам. Ты всё равно помираешь, а нам не хватит.

- Чего-о-о???

- О, ты ещё живой, что ли? Чаю, говорю, не дам тебе. Тебе что больше нравится — мёрзнуть или умирать?

Лёха смотрит на меня круглыми глазами, как истукан, и говорит:

- Тогда я пошёл за дровами.

- Ну, иди-иди, касатик, только недалеко. И только топор больше не бери.

Говорю, а саму трясёт от страха и холода.

Серёга, вроде бы, в шутку:

- Я тоже пошёл умирать.

И ушёл в палатку. Потом он рассказывал, что он тогда говорил это на полном серьёзе.

Пропущу подробности о том, как я бессмысленно ходила по ночной тайге с фонарём и орала Андрея. Как девчонки растирали Серёге в палатке белые ноги с синими ногтями. Как от усиливающегося ливня падал тент, и костёр снова и снова заливало водой, и его опять по целому часу разжигали. Как я тоже поранила себе руку топором, но даже не заметила, потому что было совсем не больно, и кровь не текла, и только утром я обнаружила рану… Как ночью вернулся Андрей, сам не свой, и сказал, что поскользнулся и упал в каньон, долго не мог выбраться, бродил вдоль реки вверх и вниз, а потом заблудился. Когда я его кричала, ему казалось, что звук с другой стороны, и уходил ещё дальше, пока не вспомнил, что мы наверху, а он идёт — вниз по течению… Замкнуло мозги от переохлаждения. Как потом Андрей тоже рубанул себе руку топором, и тоже не было крови и боли. Что за напасть такая была в ту ночь с топором… Видимо, руки тряслись сильно. Как мы все не спали в эту ночь, пытаясь согреть друг друга. Как сырые носки грели на животе, чтобы хоть чуть-чуть сделать их тёплыми и надеть на Серёгу. Его отогревали все по очереди. Он больше всех замёрз, потому что не сохранил сухую ночную одежду. Какое всё-таки счастье иметь сухие трусы, носки и свитер! И ещё — горелку! Но у нас в те годы ещё не было горелок. Были примусы «Шмель», и брали мы их только в большие горы.

Утром съели последний завтрак. В этот день мы должны были выйти с маршрута. Мы думали, что выйдем на Бабху, и к вечеру спустимся к Байкалу. К неприятным ощущениям добавился ещё и голод. Но мы пока не знали главного: что надо будет продержаться ещё бесконечных 4 ходовых дня.

Долго собирались, надевали на себя мокрое, сухое прятали подальше для следующей ночи. Но на перевал вышли быстро, только в тумане не поняли — на какой именно. Перевал находился на небольшом плато, в центре которого, как мы предполагали, должен был находиться голец Солзан, и с него можно свалить не только в сторону Бабхи, но и в сторону реки Солзан, и в стороны многочисленных притоков реки Утулик, и обратно, на правые притоки Рассохи… Главным ориентиром здесь служит голец Солзан, но его бы ещё увидеть в тумане…

Траверсируя склон в поисках удобного спуска на северную сторону, наткнулись в тумане на тур. Сняли записку. О как! Это не перевал, это голец Солзан! Вот так занесло! Записка была, помню, от иркутянина Андрея Годзевича. Уже не первый раз мы снимали его записки с вершин Хамар-Дабана. Годзевич был краток как никогда, записку написал типа «Я тут был». И дата.

Мы так были рады тому, что удостоверились в своём местонахождении! Даже горды! В такую сложную погоду мы вышли ровно туда, куда и направлялись! И вот тут, на пике эйфории, мы допустили самую непростительную ошибку. Мы настолько были уверены в том, что теперь нам только на север, что даже не удосужились ещё раз свериться с картой и компасом… Серёга погнал быстрей вниз: «Нам туда!!!», и мы за ним… Я пыталась было окрикнуть, что нам, вроде бы, надо соседнюю долину — влево от гольца, к Бабхе… Надо пройти чуть-чуть по хребту влево… Андрей сзади шёл, разбирался с картой, чувствуя тоже, что не туда рванули. Но кто ж будет слушать, когда вот она, долина, расстилается перед тобой, манит… Ой, да и какая разница — куда, лишь бы вниз, скорей вниз, к спасительному лесу!

Серёга кричит:

- Я пошёл туда! Идите, нафиг, куда хотите! Я — вниз!

Андрей тоже:

- Ладно, вниз, все вниз, скорей! Снег пошёл! Вниз!

- Ура, вниз! – кричит группа…

А снег с ветром подбивает сзади в спину, и уж точно никто не захотел бы разворачиваться и идти в другую сторону, ветру навстречу…

И мы весело и дружно, подбадривая друг друга, с песнями и воплями мчимся навстречу новым экстремальным приключениям. Ну, кто был на гольце Солзане, тот, наверное, уже догадался, что мы ушли на реку Солзан вместо долгожданной и знакомой реки Бабхи…

А лето в тот год оказалось неожиданно коротким: уже в начале августа оно кончилось. Молочно-туманные утренники с застывшим стеклом льда в лужах, усыпанных свежим пахучим покрывалом пёстрых листьев, с моросящими дождями, переходящими в снег, с просвистами осенних ветров на затянутых мглой перевалах.

В общем-то, маршрут уже был почти пройден. Пешеходная «двойка» осталась там, за спиной, в трапециевидных «спилах» вершин Патового плато. Оставалось пройти только этот последний перевал от верховьев реки Рассохи к реке Бабхе, а там ходовой день по тропе – и мы у Байкала… Но не тут-то было. Как мы свалили в другую долину, понимая, что идём не туда? В общем, имея хорошую карту, верный компас, отличную погоду с видимостью, по крайней мере, в 2-3 километра, и свежую голову, — не заблудишься. А что имели мы? Недельный беспросветный туман, ворох не просыхающей от дождей и снега одежды, раскисшую от влаги карту, не очень опытных руководов, дикое желание поскорей отсюда свалить хоть куда-нибудь, и запас продуктов всего лишь на одну варку, да и то с натяжкой.

Мы потом дома, после похода, с Андреем долго рассуждали — правильно ли мы поступили, отправившись в тумане, под ветром, снегом и дождём вверх на голец по хребту, в самую гущу циклона. С одной стороны, в такую погоду надо отсидеться в лесу. Вот и группа Коровиной шла под дождём по хребту, и чем всё закончилось… Это мы после похода узнали о том, что группа Л. Коровиной погибла на Ретрансляторе, в нескольких километрах от нас. А с другой стороны – ну что сидеть, если всё мокрое, нет еды, нет огня, нет сна, и началась холодовая усталость, непрерывная дрожь, лихорадка, не прекращающаяся ни днём, ни ночью. Сначала синеют губы и ногти, потом начинает трясти мелкой дрожью, потом дрожь усиливается и онемение от конечностей переходит к туловищу... Я всегда была за то, чтобы двигаться! Андрей — за то, чтобы сидеть на месте, у костра. Но у Серёги был самолёт, а у Светы — встреча с Димочкой Хворостовским, и они тоже имели право решать: сидеть нам и ждать «у моря погоды», или убегать побыстрей через хребет вниз.

Буквально пару недель назад, встретившись с бывшим мужем Андреем в Красноярске, мы вспоминали снова этот поход, сидя у костра с дождём и ветром, на берегу Красноярского озера Карьер... Прошло с тех пор 26 лет. И впервые в жизни он сказал мне: «Да, ты тогда была права, что гнала всех нас вверх. Нельзя было сидеть и ждать в лесу, когда кончатся продукты и нас занесёт снегом». Хотя, казалось бы, на перевал в такую погоду — вообще категорически нельзя… Но вот два раза в жизни — на Солзане в 1993 году, и потом, на Ретрансляторе, в 2003 году, — именно движение к вершине, через хребет, нас и спасало…

А погода всё хуже. Нет ничего удивительного в том, что мы в этих жутких условиях свалили не на Бабху, а на Солзан (хорошо, что хоть не обратно, на Рассоху, и не на Утулик, а ведь могло быть и так!). А он, этот Солзан, длиннее раза в два, чем Бабха, да и тропы в верховьях нет, только стланик и каньоны. И шли мы не один день, как собирались, по Бабхе, а целых три с половиной, то есть — четыре ходовых… Продукты закончились, контрольный срок выхода с маршрута — истёк. НЗ растягивали, как могли, пока не наступил тот день, когда и последние крошки сухарей были добыты из уголков пустых мешочков и съедены. Больше всего было жаль, что закончился сахар. Но нас немного поддерживал запас глюкозы в таблетках, который был у каждого участника в личной аптеке. Но август — это благодатный месяц. Какие грибы мы ели! Подосиновики по колено! Какие ягоды!!! Смородина красная и чёрная, брусника, черника, голубика, княженика, морошка! Кедровые шишки лузгали! Можно выжить в сибирской тайге в это время, можно!

И вот, в последний наш вечер пребывания в горах, когда уже три дня мы шли почти на одном только подножном корме, слышим мы с начальником Сергеичем такой разговор у костра:

- Слышь, Серж, там начальники последнюю НЗ-шную манку достали, щас хавать нормальную еду будем!

Под «нормальной едой» подразумевалась горсть манной крупы, горсть какой-то сушёной картошки вперемешку с горелым мясом, которое и брать-то в поход не хотели, а потом всё-таки взяли, на такой вот, всякий случай, и собранные из уголков всех опустошённых мешочков остатки отсыревших сухарных крошек.

- Ты, Рэн, думай, чё говоришь. На Ирку посмотри — она совсем отощала. Пусть она манку ест, да вон Светка ещё, а мы с тобой уж как-нить перебьёмся.

- Да, Красные (это мы) всё равно жрать всех заставят, не знаешь, что ли.

- А давай скажем, что у нас животы болят от грибов, и есть не будем. Пусть девчонкам больше достанется.

- А давай.

Наступило время ужина. Рэн и Серж добросовестно «корчились животами» и наотрез отказывались от «нормальной еды». Мы, Красные, тоже не лыком шиты, и тоже решили схитрить: сказали, что от голода у всех уменьшились желудки, и есть много нельзя, а не то обратно всё пойдет (что еду-то зря переводить!) — надо есть понемногу. Положили всем по ложке, а то, что полагалось Рэну и Сержу, оставили в котле. Ирка их, конечно, «раскусила» и жертвы такой принимать не хотела:

- Мальчики, это такая бурда, что в меня больше ложки и не залезет, так что не думайте, я добавки не хочу! И вообще, я больше грибы люблю и ягоды! Так что если вы сейчас это всё не съедите, то придётся угостить «нормальной едой» бурундуков. Или пусть стоит до утра. Но, поверьте, утром оно покроется льдом и будет такая гадость…

В общем, пришлось нашим артистам поглощать этот ужин. Он прошёл у них мгновенно и на «Ура!».

Но самое любопытное произошло утром. Когда у нас на завтрак уже не было НИЧЕГО, кроме заварки и соли, Ирка несколько раз переспросила:

- Это у нас точно последний день похода?

- Да.

- И мы обязательно сегодня выйдем в Байкальск?

- Да.

- А в Байкальске мы сразу сможем купить еду?

- Конечно.

- И нам не придётся больше ночевать в тайге?

- Ни за что.

Она раскрыла свой рюкзак и достала оттуда мешочек тщательно упакованных сухарей! И раздала обалдевшей группе. Она, оказывается, ещё несколько дней назад, почувствовав, что продукты на исходе, а идти непонятно сколько, стала экономить свои сухарики, чтобы достать их в самый чёрный день для всей группы. И вот этот день наступил. Мальчишки, естественно, все разом накинулись на неё:

- Ну ты даёшь!

- Ты где раньше-то была, а?!

- О-о-о, куркулиха!

- Ну у тебя и терпение, Ирка, я бы давно всё съел!

- Столько дней таскать, а?!

Ирка виновато улыбалась:

- Я просто подумала: достану их, когда уже совсем сил не останется, вот будет праздник! А нам ведь нужны сегодня силы, правда?

К вечеру мы были в Байкальске. Завалили весёлой толпой в первую же попавшуюся столовую. Строгие руководители-зануды не позволяли детям покупать свиные котлеты и сметану, рекомендуя только овощи, хлеб, соки. Двое не послушались, наелись от пуза жирного и много. Потом бегали всю ночь с туалетной бумагой, вы догадались куда... Вы догадались? Это были Рэн и Серж. Их сгубила столовская сметана…

После встречи с Андреем спустя 26 лет после этого похода, в июле этого года, я решила дополнить свой рассказ и его впечатлениями. Он вспомнил, что в устье Чернушки (левый приток Солзана; а мы всё время шли по Солзану левым берегом) мы встретили охотников, идущих вверх, к зимовью. Они заносили к зимовью продовольствие. Зимовьё мы уже перетрясли, но ничего, кроме коробка спичек и погрызенных мышами сухарных крошек, там не нашли. Охотники дали нам шматок сала, булку хлеба и спички. Это было самым впечатляющим моментом похода для Андрея! Вот какие разные впечатления у женщин и мужчин! А я в тот день запомнила не сало, а выглянувшее наконец-то солнце! И ещё помню огромные кусты красно-бурой смородины: ягоды, искрящиеся как рубины на свету, с каплями воды, в которых отражается радуга! И как эти кусты мгновенно обчищались нашей группой! Ещё помню огромные подосиновики. Где-то была старая фотография, где Иринка стоит рядом с грибом, который ростом — ей почти по колено. И моё фото, где я гриб держу как зонтик над головой, и шляпка его как раз с голову… Правда, от этих грибов к концу похода была тошнота и диарея, а от ягод — набило оскомину. Все эти чёрно-белые бумажные фото плохого качества, сняты на плёнку, в ужасных погодных условиях… Лежат в старой иркутской квартире. Но скоро я до них доберусь. Отсканирую и попробую что-то выбрать.

Ещё в тот день, утром, до встречи с охотниками, у Андрея был какой-то психический транс. Он, выйдя из палатки, долго сидел на бревне, и не мог натянуть мокрые носки, потом не мог завязать шнурки. На обувание у него уходило около получаса, а группа всё это время стояла с рюкзаками и смотрела на него. Мне, если честно, казалось тогда, что он сошёл с ума. Потому что, как только он обувался, через 5 минут был брод через боковой приток. Никто уже не разувался на бродах, всем уже было всё равно, и так всё мокрое. Но Андрей на каждом броде разувался, переходил воду в носках, потом выжимал носки, вытирал ноги, обувался по часу, зашнуровывался, а мы все стояли и мёрзли, ожидая его, и с нас стекала вода. Серёга орал, что у него улетел самолёт, и теперь он никуда не поступит, Радька истерически ржал над этим обстоятельством; Лёшка твердил, что у него гемофилия; Светлана всё время улыбалась и пела разные арии из опер; Иринка всех жалела и успокаивала, пыталась всех накормить грибами; Андрей почти демонстративно молчал и неторопливо шнуровал обувь, а я орала: «Да успокойтесь все! Пойдёмте же быстрей!» Чего орала? Слава Богу, все остались живы. Значит, всё сделали правильно. Андрей объясняет своё поведение тем, что совершенно не знал, что делать. Он понимал, что мы находимся не на Бабхе. Ответственность руководителя в такой момент может свести с ума, и я это знаю по себе, но мне такое состояние пришлось испытать гораздо позже в своей жизни... Думать на ходу, в холоде и на голодный желудок было трудно. Он садился, шнуровал ботинки и думал — где мы находимся, и сколько ещё времени потребуется, чтобы выбраться отсюда без тропы. Тропа появилась только в устье Чернушки, в последний день похода, где мы встретили охотников... Вот, в шмате сала, которое они нам подарили, и заключалось самое огромное счастье и впечатление. Как и в том, что мы вышли на долгожданную тропу.

Света сильно простыла в походе, не могла петь программу на вступительных экзаменах, но за счёт знакомства с Дмитрием, и после её жалостливой истории про выживание на Кошмар-Дабане, ей удалось-таки пробиться в вуз, Дмитрий посодействовал её поступлению на вокальный факультет. Она была счастлива! Приехала потом к нам в последний раз, благодарила за поход. Шутила, что если бы не её рассказ и простуда, она бы не поступила. Дескать, спела бы здоровая неудачно, и не прошла бы конкурс. А так — пожалели простуженную, и взяли, по рекомендации Дмитрия. Но это, конечно, она себя недооценивала. Она действительно обладает уникальным голосом — колоратурное сопрано. Поёт теперь в Красноярском театре оперы и балета имени Д. Хворостовского. В походы не ходит.

Все каналы тогда говорили про поиски людей на Хамар-Дабане, и все знали эту страшную трагедию с группой Л. Коровиной. Нас все жалели, и говорили, что нам сильно повезло. Потому что много пострадавших было в тот год на Хамар-Дабане — и водников, и пешеходников. Мы думали, что родители детей прибьют нас на месте, руководителей хреновых, за то, что вернулись из похода с таким опозданием, но нас все благодарили, что дети живы и здоровы. Мама Лёши оправдывалась в том, что не сказала про гемофилию, потому что тогда бы ребёнка не взяли в кружок по туризму, а он любил походы. Больше Лёша в походы никогда не ходил. И спорт бросил. Рука зажила, кровь не текла. Это для нас всех осталось загадкой. Ведь в городе у него обычный порез приводил к госпитализации.

Иринка поступила в педколледж и потом пришла работать в школу, мы с ней были коллегами некоторое время. В моих походных записках есть ещё несколько рассказов разных лет про Иринку, Серёгу и Радьку.

МКК засчитала нам этот поход, выдала справки, несмотря на то, что мы существенно отклонились от заявленного маршрута.