|
|
|
Эта история началась более года назад в больничной палате хирургического корпуса железнодорожной больницы Иркутска. Чудесным образом судьба уложила нас на соседние койки: меня и Абдуллу. Мы задержались там на некоторое время после проведенных нам операций. По сравнению с Абдуллой мне повезло больше. Если применить военно-медицинскую терминологию, себя я посчитал раненным относительно легко, а «ранение» Абдуллы, на мой взгляд, вполне подходило под определение «тяжелое». Соответственно, будучи «легко раненным» и относительно мобильным, я, как мог, помогал ему переносить тяготы больничного быта; что-то подавал-убирал, что-то приносил-уносил, на правах местного делился нехитрым «дополнительным пайком», которым меня снабжали близкие люди и друзья, и которого он был лишен в силу обстоятельств. Обстоятельства же эти складывались в окончательную картинку весьма причудливо и непредсказуемо. Абдулла, уроженец и житель Киргизии, в нашей сибирской сторонке оказался по весьма банальной причине – приехал на заработки. Тысячи таких, как он, выходцев из этого и других теплых и солнечных среднеазиатских государств, оказывается, работают в самых суровых условиях: в Сибири, на крайнем Севере. Отнюдь не от хорошей жизни они бросают насиженные места и едут работать вахтовым методом, подряжаясь выполнять самую тяжелую работу: на золотых и алмазных приисках, нефтяных и газовых месторождениях, в общем, везде, где требуются добросовестные и привычные к нелегкой работе люди. В тот раз Абдулле не повезло: во время работы он крайне неудачно упал и тяжело – с какими-то невероятными смещениями образовавшихся осколков – сломал ногу. В Бодайбо, куда его доставили с находящегося в дремучей непроходимой тайге производственного участка, хирурга, обладающего необходимым уровнем квалификации, не нашлось. Тот, который попытался оказать ему медицинскую помощь, оказался неучем, не обладающим, к тому же, необходимым опытом. После его манипуляций переломанные кости отказывались срастаться, плюс, началось заражение. Срочно понадобилось квалифицированное хирургическое вмешательство. К чести работодателей Абдуллы, некой золотодобывающей фирмы, они не бросили его в трудную минуту: сумели договориться с железнодорожной больницей, обеспечили транспортировку из Бодайбо в Иркутск, доставили в приемный покой. Потом последовала необходимая предоперационная подготовка, а следом — операция, которую проводили в тот же день, что и мне, благо, операционных в хирургическом отделении несколько. В течение последовавшей после операции недели мы «залечивали раны»; проходили восстановительное лечение, и, поскольку времени свободного после принятия нехитрых процедур оставалось вагон и маленькая тележка, подолгу общались. Первым, самым сильным, впечатлением от общения были изумление, которое возникло, когда я узнал, где же находится малая родина Абдуллы: на Иссык-Куле. Иссык-Куль! Что-то, почти уже навсегда ушедшее и забытое, щемящее, зашевелилось в душе, из каких-то далеких, затертых временем уголков памяти начали возникать воспоминания о пережитом когда-то потрясении; появляться смутные, едва различимые образы. Волчица из «Плахи», мальчик из «Белого парохода», Асель из «Тополька моего в красной косынке», Алтынай из «Первого учителя» — эти, и другие герои произведений Чингиза Айтматова вставали перед глазами, говорили: «Вот видишь, мы вернулись! Вернулись, чтобы напомнить тебе о своем существовании, позвать тебя к себе на Родину». Своими мыслями, воспоминаниями о когда-то прочитанном и пережитом я поделился с Абдуллой. Ответ его был вполне предсказуемым: «Приезжай!» «Конечно, приеду!» — тут же пообещал я. Дальше начались суровые будни. После выписки из больницы мы, естественно, расстались. Абдулла улетел в Бодайбо, я слег с коронавирусом. Потом началось то, из чего состоит наша жизнь, – работа, семья, суета-маета. Повседневные хлопоты и заботы начали потихоньку отодвигать на задний план впечатления от встречи, обесцвечивать яркие краски нахлынувших воспоминаний. Данное перед расставанием обещание приехать постепенно начало забываться. Конечно же, связь мы не теряли, благо, современные средства коммуникации позволяют людям с легкостью общаться даже в том случае, если они находятся на противоположных сторонах планеты. Я был в курсе всех перипетий, случившихся с Абдуллой, а он, соответственно, узнавал от меня обо всем, происходившем со мной. Все-таки есть у невзгод, снежным комом подчас наваливающихся на людей, один положительный момент: рано или поздно они заканчиваются, уступая место светлым полосам человеческой жизни. Наступал новый год; вместе с годом уходящим уходили и треволнения, которые пришлось пережить, и неизбежно возник вопрос: а куда же податься в новом году. Понятно, что есть Тунка, Саяны, Шумак, — они никуда не делись за этот коронавирусный год. В общем, много чего есть рядом, под боком. Но в нечастых наших разговорах Абдулла настойчиво звал к себе, на Иссык-Куль. И, в конце концов, в голове возникла, чтобы там поселиться, простая, но отчетливая мысль: «А почему бы и нет?» В таких случаях говорят: дальше — дело техники. Наметить сроки, узнать про транспорт, спланировать поездку, найти попутчиков. Все получилось более-менее нормально, кроме последнего. Мало того, что составить мне компанию друзья-товарищи категорически отказывались, так ведь еще пришлось выслушать огромное количество отговорок. У большинства при одном слове «Киргизия» на лице возникала подозрительно-недоверчивая улыбка, а некоторым, вполне вероятно, и вовсе хотелось покрутить пальцем у виска, слушая мои живописания об Иссык-Куле, заснеженных вершинах и Чуйской долине; о том, как я представлял себе эту страну. Уж не знаю, что повлияло на формирование у людей таковых стереотипов – наверное, в первую очередь, крайне негативная и недостоверная информация об этой республике, время от времени появляющаяся в наших средствах массовой информации. Чего только не пришлось мне услышать в разговорах о предстоящей поездке. Самое распространенное было: «Да там же война!» А еще было: «Да там же средневековье!», «Там ведь рабовладение!» И еще и еще — много других экзотических версий и отговорок. Приходилось убеждать, отшучиваться. Чтобы как-то отвечать на предупреждение о возможном похищении с последующей продажей в рабство я придумал, на мой взгляд, отличную отговорку: «Ну, какой из меня раб? Рабы должны быть молодыми, здоровыми, сильными и выносливыми, чтобы много работать. А таких, как я – пожилых, больных, да еще и с хорошим аппетитом в рабство не берут, – с них толку никакого, одни убытки!» Тем не менее, спутники в путешествие так и не нашлись. Да и ладно! Поеду один. Раз в неделю, по субботам-воскресениям в Бишкек и обратно курсирует самолет. Это очень удобно; не пришлось выполнять утомительные пересадки. Взлетев среди ночи с Иркутска, спустя четыре часа воздушный лайнер коснулся колесами взлетно-посадочной полосы аэропорта Манас. Как оказалось, этот аэропорт, названный так в честь былинного киргизского богатыря, относительно недавно отстроенный с ноля, — одно из немногих обретений молодого независимого киргизского государства. Несмотря на ранний утренний час, Средняя Азия встретила тридцатиградусным зноем. Хорошо еще, хоть так, потому что к полудню температура поднималась, воздух в Бишкеке раскалялся до сорока. В аэропорту меня ждали родственники Абдуллы – Худояр со своим сыном Махмудом. Довольно быстро я прошел все эти необходимые и неизбежные процедуры: санитарный контроль, таможню, границу. Еще несколько минут, и автомобиль уносит нас прочь с аэропорта. По объездной автостраде, минуя Бишкек; вперед – на Иссык-Куль! Когда тебе уже немало лет, и очень много чего на своем веку пришлось увидеть и пережить, свежесть и новизна впечатлений, увы, притупляется; очень трудно отыскаться чему-то такому, что еще не встречалось на твоем жизненном пути, что может удивить, поразить своей неповторимостью. Вольно или невольно в голове все время начинают возникать аналогии, ассоциации, сравнения и сопоставления с чем-то ранее увиденным, оставившим в памяти свои следы. Все это я в полной мере ощутил во время поездки. Когда нечасто, а когда и постоянно в голове возникало ощущение дежавю: «А вот это я уже как будто где-то видел; а вот это очень похоже на вот это и на то… Иногда даже приходилось себя контролировать, чтобы случайно не обидеть встречающих и принимающих меня людей, когда они интересовались моим мнением об увиденном, а с языка готово было сорваться что-то вроде: «Да ничего особенного, похоже на это и вон то!»
 Чуйская долина
Аналогии начались буквально с первых минут. Чуйская долина, по которой пролегает дорога Бишкек-Кара-Кол, и по которой мы устремились к Иссык-Кулю, оказалась очень похожей на Тункинскую. Зажатая с двух сторон горными хребтами, состоящими из чередующихся с перевалами горных вершин. Вершины, конечно, немножко другого цвета – какие-то терракотово-ржавые, некоторые – со снежными шапками, а так – вылитые тункинские гольцы. Посреди долины, параллельно автостраде, несет свои воды рукотворная река: Большой Чуйский Канал – БЧК. Совсем, прямо, как Иркут по Тунке. Есть и отличия. Малые и большие речки в Иркут впадают, питая, пополняя его своими водами, делая его шире и полноводнее. Чуйский же канал, на всем его протяжении, попавшей в него в горах водой щедро делится с многочисленными каналами, которые ответвляются от его русла, покрывая долину оросительной сетью. По этим каналам и канальчикам, как по капиллярам, живительная влага подводится к многочисленным возделанным участкам, которые делают долину похожей на лоскутное одеяло. Распахано и возделано буквально все, до мельчайшего клочка земли. Обильно политая водой и потом обрабатываемых ее людей, земля весьма щедра и благодатна: свежесобранный урожай продается тут же, вдоль дороги. Тут и там вдоль трассы располагаются импровизированные базары – с огромными, располагающимися прямо на земле, кучами арбузов, дынь, перцев, томатов и прочих фруктов и овощей. Абсолютно все дороги, кроме совсем уж недавно введенных в действие, обсажены деревьями. В первом, назовем его ярусом, как правило, тополя. Тополя оказались именно такими, каковыми я их и представлял, какими описал их Чингиз Айтматов в повести «Первый учитель»: в основном, белые – пирамидальные, огромные, с толстыми, в несколько обхватов, стволами. Белыми их называют местные жители из-за характерного цвета коры – светло серого, почти белого. Во втором ярусе придорожных посадок, как правило, растут плодовые деревья: яблони, груши. Но больше всего – урюк. Это такие дикие абрикосы, с небольшими, размером с лесной орех, удивительно сладкими и душистыми плодами. Я попал как раз во время созревания; земля под кронами деревьев сплошь усыпана плодами, до которых и дела-то особо нет никому. Растет себе, да и растет, плодоносит, да и ладно. Насколько я понял из объяснений, коммерческой ценности эти плоды для местных земледельцев не представляют, соответственно, и отношение к ним такое: равнодушно-пренебрежительное. Ну, и следом, за плодовыми деревьями, к дорогам вплотную подступают заросли еще одной, скажем так, сельскохозяйственной культуры: конопли, — той самой, чуйской, знаменитой. По буйным зарослям которой, в пору ее цветения, так любила бегать айтматовская Волчица. Ну, да ладно, это уже совсем другая история.
 Дорога перед входом в каньон
Трасса, ведущая, из Бишкека к Иссык-Кулю выглядит как автобан в какой-нибудь европейской стране: прямая, четырехполосная, со свежеуложенным асфальтом. В таком виде она доходит до Чолпан-Аты – города на северном побережье озера – курортной Ривьеры Киргизии. Спустя километров сто пятьдесят от Бишкека равнинная часть автострады внезапно обрывается и дорога с разбегу втискивается в узкий каньон; с обеих сторон ее зажимают крутые, отвесные скалы.
 В ущелье
В таком виде, иногда петляя, повторяя изгибы стремительной горной реки, русло которой расположено параллельно, дорога идет с ощутимым набором высоты километров пятьдесят. Вдруг, так же, как и начинался, горный участок неожиданно заканчивается. Горы расступились, и среди уходящих в стороны вершин, как будто из золотой, с медным оттенком, оправы, зелено-голубым кристаллом внезапно заискрилось Озеро.
 Здравствуй, Иссык-Куль
И снова я испытал — нет, не разочарование, а легкое удивление: до чего же похоже на наш Байкал где-то в районе Слюдянки! Да, конечно, горы немножечко другие – безлесые, красноватые, как будто слегка полинявшие от яркого солнечного света. Да, Озеро, безусловно, не такое: цвет воды другой, не такой насыщенный – словно в байкальскую синеву добавили белой краски, и она чуть-чуть посветлела. Но общая картина неумолимо напоминала нашу, привычную, родную! В крайней западной точке Иссык-Куля расположен небольшой городок, еще недавно именовавшийся Рыбачьим, а теперь – Балыкчи. Не доходя до него совсем чуть-чуть, дорога двоится: одна ветка уходит налево, на северный берег, вторая – направо, на южный. Мы повернули направо. Дальше, на протяжении почти двухсот километров, наш путь пролегал по берегу озера, то будучи прижатым к нему вплотную отвесными скалами, то отходя от него на некоторое расстояние, огибая тут и там громоздящиеся горы. Яркие впечатления от пейзажей, меняющихся за окном с калейдоскопической скоростью, спустя совсем немного времени сменило уныние. Горы, подступающие к озеру, совершенно лишены растительности. Пробивающиеся сквозь каменистую почву чахлые кустики, пожухлая, очевидно, от жары, травка только усиливали общую гнетущую картину. Память услужливо, словно по заказу, из каких-то самых дальних закромов извлекла строчки из песни, которые потом будут вертеться в сознании на протяжении трех часов:
Песок да камень, Печальный свет чужой луны над головами…
Время пролетело быстро. Мы свернули с трассы, по пыльной дороге обогнули подкову небольшого, Покровского, залива, и через несколько минут оказались в некоем пансионате. Здесь у меня была предусмотрена двухдневная остановка для акклиматизации. Удивительное место! Обильно поливаемый клочок земли, совершенно немыслимым образом отвоеванный у каменистой полупустыни, выглядит как райский уголок! Свежая зелень тополей, яркая изумрудная травка, тысячи благоухающих роз, тщательно постриженные кусты и живые изгороди кажутся невероятными, и, как будто, нарисованными в центре холста, загрунтованного краской цвета линялого кирпича.
 Рукотворный оазис в полупустыне
Здесь я впервые окунулся в Озеро. Первое впечатление: б-р-р-р! Водичка, конечно, для длительного в ней пребывания не предназначена – холодноватенько! Конечно, не байкальская, потеплее все же, но и не «парное молоко». Градусов пятнадцать-шестнадцать, как на мои ощущения. Не удержался и попробовал на вкус. Конечно же, я ожидал, что она должна быть слегка соленой, ведь перед путешествием я немало всего прочитал о местах, где мне предстояло побывать, и поэтому знал степень минерализации иссык-кульской воды, но в тот раз, и во все последующие, она мне показалась почему-то сладковатой. Ощущение удивительное, непонятное и необъяснимое, но, тем не менее, выглядело это именно так. Два дня пролетели как два мгновения, и вот я уже в Кара-Коле. Этот город также отнюдь не всегда так назывался; более семидесяти лет имя ему было – Пржевальск. Но, очевидно, обуреваемые комплексами исторической неполноценности, народы, еще совсем недавно входящие в одно огромное государство, с упорством, достойным лучшего применения, избавляются от наследия этого государства, тщательно и методично искореняя любые напоминания о совместно прожитых временах. Пржевальск – город, безусловно, интернациональный, несмотря на метаморфозы, происходящие с ним на протяжении тридцати последних лет. Основанный русскими купцами, долгое время он по сути своей русским и являлся. Русским, в первую очередь по духу и по стилю жизни. Если же попытаться дать определение его сегодняшнему состоянию, то, на мой взгляд, следует написать: русскоязычный, интернациональный. Очень много русскоязычных: русских и украинцев за последние тридцать лет уехали.
Столетиями в городе существовали национальные районы, вокруг города располагались моноэтнические села: украинское – Михайловка, русские – Николаевка и Теплоключенка, татарское — Чолпон, и другие – подобные. Сейчас же все поменялось. Место уехавших славян заняли киргизы. Но, кроме них, очень много людей живет, и уезжать пока не собирается, двух других национальностей – уйгуры и дунгане. Они тоже живут, как правило, компактными группами, довольно замкнуто, насколько это вообще возможно в современном открытом со всех сторон мире – замкнуто проживать. При всем при этом каких-то межнациональных трений, брошенных искоса взглядов, демонстративного непонимания русского языка я не заметил. Люди очень приветливы, дружелюбны, отзывчивы. Всегда готовы что-то подсказать, посоветовать, прийти на помощь. В городе мирно уживаются расположенные едва ли не на соседних улицах православный храм и мусульманская мечеть. Храм, который я не преминул посетить, ухожен, в хорошем состоянии. У нас, в России, я видел много чего гораздо менее привлекательного.
По своему внешнему виду, физическому и эстетическому состоянию улиц и домов Каракол похож на какое-нибудь Черемхово, или Усолье — годов этак конца девяностых -начала нулевых. Кроме здания, как я его назвал, «обкома», еще одно имеет относительно приличный вид: пединститут. Ну, или как он там теперь называется на новый лад. Все же остальное, увиденное мною за время своего пребывания, как будто задержалось где-то там, в девяностых. Асфальт на улицах, не менявшийся с тех пор, как его уложили, а уложили его явно еще во времена проклятого советского прошлого. Фасады домов, не видевшие ремонта не менее все тех же тридцати лет. Пыльные улицы, ставшие неимоверно тесными из-за огромного количества автотранспорта. Собственно, автопарк – при виде многочисленных «Жигулей», «Москвичей», каких-то невероятно старых, я бы даже сказал, старинных «Мерседесов», «Фольксвагенов» и «Фордов» почему-то на память мне пришли увиденные когда-то по телевизору картинки с видами улиц Гаваны, заставленные подобными ретро-автомобилями. Свежепостроенные, украшенные с использованием современных ярких отделочных материалов здания коммерческих учреждений выглядят как яркие пятна на сером, унылом фоне, своим контрастом еще более усиливая общее неприглядное впечатление. Есть и положительные моменты.
 Обилие роз — украшение кара-кольских улиц
В городе очень много зелени. Прямо в центре расположен огромный парк. Построенный сорок лет назад, к московской олимпиаде, он грамотно, хорошо спланирован. Тщательно подобраны деревья, кустарники и растения. Видно, что его стремятся поддерживать в подобающем состоянии: регулярно поливают, стригут газоны и кустарники, ухаживают за цветами. Цветы, особенно, розы, которых в городе огромное количество, – это совсем отдельная история. Они выпадают из общей картины, кажутся отдельными яркими мазками на общем фоне. Благодаря им, возникающее изначально общее впечатление со временем начинает меняться едва ли не на противоположное. Становится понятно, что жители любят свой город, стараются всячески его приукрасить, и в том, что общая картина, тем не менее, не весела – не их вина. После почти трехчасовой экскурсии мы оставляем город и устремляемся к месту, без посещения которого невозможно себе представить пребывание в нем: мы едем в музей Николая Михайловича Пржевальского. Музей находится в десяти километрах от города, на возвышенности, расположенной на берегу одного из двух, самого южного, заливов, которыми заканчивается восточная оконечность Озера.
 Музей Николая Михайловича Пржевальского
Территория музея огромна, несколько гектаров. Весьма ухожена. Повсюду растут деревья – величественные, с пышными кронами, ели, тополя всех трех видов: белые, серые и черные, вербы, которые местные жители называют «китайским бамбуком» — из-за их чрезвычайной живучести и огромной скорости роста. Очень много плодовых деревьев: яблони, груши, абрикосы. И, конечно же, вездесущий урюк, щедро усыпающий землю под собой плодами.
Сопровождающий меня Худояр рассказывает о том, в истории музея разные бывали времена – и хорошие, и плохие. Созданный в 1957, в годы советской власти тщательно оберегаемый и развиваемый, в «лихие девяностые» он удержался на плаву исключительно благодаря энтузиазму и подвижничеству его хранителей. Которых, без малейшего преувеличения, по праву следует называть «ангелами-хранителями». Годами не получавшие зарплату, десятилетиями не видевшие ни копейки на развитие, или, хотя бы, содержание фондов и территории, да и просто — даже слова доброго не слышавшие от властей, эти люди не дали музею зачахнуть и пропасть, не позволили захватить принадлежавшую ему землю, вырубить растущие деревья, растащить фонды и экспонаты. Экспозиция музея составлена очень вдумчиво, находится в отличном состоянии, экспонаты подобраны очень тщательно: во всем чувствуется стиль и система. Самые сильные впечатления, которое выносишь из музея, самые яркие мысли, которые возникают после осмотра: да, вот это были времена, вот это были люди, вот это они совершали путешествия, не нам чета! Маленькими отрядами – по двадцать-двадцать пять человек — месяцами бродили они по неизведанным землям, по горам, ущельям, лесам и болотам, топям и пустыням; страдали от голода, холода, зимней стужи и летнего зноя, отбивались от шаек воинственных аборигенов, старались сами не стать желанной добычей для многочисленного хищного зверья, змей и насекомых. При этом экспедиции их были не просто праздными шатаниями, а носили четкую научную направленность и глубокий познавательный смысл!
 Памятник знаменитому путешественнику
Метрах в двухстах от музея, на крутом обрывистом берегу Каракольского залива находится небольшой, но величественный, мемориал: рядом с могилой, где обрел свой последний приют великий путешественник и естествоиспытатель, Николаю Михайловичу Пржевальскому установлен памятник. Посещение мемориала – заключительный аккорд нашей экскурсии, скажем так, ее автомобильной части.
На следующий день должна начаться пешая часть моего путешествия, — поход. Своеобразная тарифная политика наших авиаперевозчиков привела к тому, что я принял решение собственное туристическое снаряжение в Киргизию не тащить, а лететь налегке, с одной сумкой. А все необходимое для похода было решено взять напрокат в одной из специализированных туристических фирм Кара-Кола. При всех очевидных плюсах такого подхода очень скоро обнаружились и недостатки. Самый первый, чисто психологический, — полученное мною снаряжение казалось каким-то неродным, чужим, как будто одежда с чужого плеча. Рюкзак я относительно свободно подогнал под свою фигуру, благо, современные производители делают все, чтобы этот процесс не вызывал у пользователей больших затруднений. А вот палатка досталась огромная, трехместная, тяжелая. Попытка возразить успехом не увенчалась: других нет, хочешь — не хочешь, придется тащить эту. Аналогичная история вышла и со спальником: при всей его монументальности и огромному объему, впоследствии оказалось, что размерчик-то не мой, маловат! В нагрузку к снаряжению в турфирме предложили и попутчика: либо гида, либо носильщика (носильщиков здесь именуют другим, более продвинутым, словом «портер»). Выглядело это очень заманчиво! Очень сильно хотелось почувствовать себя большим белым господином – в соломенной шляпе, с маленьким городским рюкзачком, понукающим стеком несчастного шерпа. Но, увы: «не жили богато, нечего и начинать!» — примерно так можно сформулировать итог взвешивания «за» и «против». И не то, чтобы денег было жалко. Просто непонятно было, что же это за поход такой будет, как потом об этом людям рассказывать, в глаза им смотреть: вот, мол, шел я себе такой, модный, прогуливался, а рядом со мной пыхтел человек, тащил поклажу. Не готов я к этому оказался ментально, проклятое социалистическое воспитание, полученное в детстве и отрицающее эксплуатацию человека человеком, помешало. Там же, в турфирме, окончательно был определен и маршрут. Здесь тоже не обошлось без ошибок. Первоначально, еще в Иркутске, когда я начал готовиться к поездке и искать информацию о местах предстоящего похода, первоначальный маршрут, как я начал себе его представлять, выглядел следующим образом: из Аксуйского ущелья через перевал Ала-Куль, к одноименному озеру, и по Каракольскому ущелью – на выход. Такая, в общем-то, незамысловатая прогулочка – без подвигов и сверхусилий. Консультирующий же меня товарищ предложил другой вариант – подлиннее и, естественно, посложнее: начать из Джитогусского ущелья, через перевал Телеты – в Каракольское ущелье, и потом уже с него, мимо Ала-Коля – в Аксуйку, как они его называют. Честно говоря, такое изменение маршрута особого энтузиазма во мне не вызвало. Высота Телетского перевала, на минуточку, три шестьсот – чем не Мунку-Сардык! Для немолодых, нездоровых, с избыточным весом туристов, каковым я и являюсь, — испытание отнюдь не легкое. Но работники фирмы почему-то с жаром начали меня убеждать, что абсолютно никаких непреодолимых сложностей в таком маршруте нет, что это очень красиво и романтично; а самый убойный аргумент, приведенный ими, и который окончательно склонил чашу весов – по этому маршруту совсем недавно прошли даже восьмидесятилетний дедушка и шестилетний ребенок! Ох уж эта восточная хитрость, ох уж это восточное коварство! Лукавили, конечно! Но упоминание о совсем уж маленьких, как и о совсем уж стареньких, путешественниках возымело свое действие. Я был посрамлен в своих сомнениях и колебаниях и, в конце концов, согласился. Ну что же: «выбор сделан!» — говаривали древние. Недолгие сборы, и тем же днем, ближе к вечеру, я оказался в ущелье Джитогус, на турбазе.
 скала на входе в ущелье Джитогус
По ущелью протекает одноименная речка, на выходе с ущелья расположено одноименное село, или «аил» – по местному. К турбазе, расположенной на высоте две тысячи триста метров, ведет проложенная по дну ущелья каменистая дорога, очевидно, бывшая когда-то скотопрогонной тропой, то и дело перепрыгивающая по мостикам с одного берега речки на другой. Сама по себе поездка по этой стремительно поднимающейся вверх дороге, преодоление шатающихся, сложенных из гниющих бревен, мостов – тот еще квест. Но для местных жителей ничего сверхъестественного в таких поездках нет, знай себе, крутят баранку, объезжают совсем уж неприличного размера валуны и колдобины! Дежавю, не единожды посещавшее меня до этого дня, на турбазе возникло опять. «Так ведь это наше Сухое Русло!» — едва ли не воскликнул я, выйдя из машины. Местоположение, назначение, юрты, хозпосторойки, стоянка – ну, чем не турбаза на Сухом Ручье? Люди, с которыми там довелось пообщаться, оказались весьма приветливы и дружелюбны, встреча была очень гостеприимна, разговоры за чашкой чая – содержательны и длинны. Ночное небо, усыпанное мириадами звезд, Млечный Путь, о существовании которого жители больших городов, на мой взгляд, попросту забывают, создавали романтический настрой, волновали, вызывали предвкушение неизведанности и неопределенности, — сложной гамы чувств, возникающей всякий раз перед началом похода.
 Очень похоже на нашу Шаманку, не правда ли?
Ночь пролетела быстро. Ни свет, ни заря я уже был на ногах. Сразу же, с первых шагов после того, как я переступил порог юрты, меня постигло первое за этот день разочарование: надо же так за несколько часов измениться погоде! От вчерашнего ясного неба не осталось и следа.
Густая, плотная вата облаков укутала горные вершины, туман, как будто огромными океанскими волнами то накатывал вплотную, поглощая верхушки ближайших деревьев, то отступал на минутку, чуть-чуть расширяя перспективу. Как будто из мелкого сита сеялся дождик; впечатление было такое, что дождевые капельки не падают на землю, а висят в воздухе, колеблясь, пританцовывая в такт с туманом. Да уж! Такая погода – худшее, что может случиться в походе, такой дождик не заканчивается через несколько минут после начала, такой туман не рассеивается с первыми солнечными лучами. Это – надолго. И что делать? Оставаться в юрте, в ожидании у моря погоды? — благо, соответствующее предложение тут же поступило. Пока завтракали, дождик прекратился. Скоренько-скоренько, как будто опасаясь за то, чтобы свалившееся «счастье» вдруг не прекратилось, я поднялся из-за стола, поблагодарил за теплый прием и хлеб-соль приютивших меня гостеприимных хозяев, взгромоздил на себя рюкзак и двинулся в путь. Пошел я, пошел и дождик. На протяжении километров двух-трех я терпел его, достав из рюкзака непромокаемую ветровку, и натянув на голову ее капюшон. Потом дождь усилился и я понял, что ветровка – слабая защита, и надолго ее не хватит. Что делать — нужно останавливаться. Я окинул взглядом ближайшие деревья, выбрал ель с огромной развесистой кроной и устроился в этом естественном укрытии. Вокруг не было ни души, кроме маленького ослика, которого хозяева привязали к какой-то палке, торчащей посреди полянки. В отличие от меня, ему, несчастному, спрятаться от дождя было невозможно. Спустя несколько минут, вероятно, изрядно промокнув, ослик завел свою громкую заунывную песню: «И-а, и-а!». «Вот это зарисовочка, — подумал я, — одинокий ослик под дождем на поляне, одинокий путник, укрывшийся от дождя под деревом. Прямо, «вот и встретились два одиночества!» Дождь шел, наверное, с полчаса, пока не прекратился. Как только он начал стихать, я вышел со своего укрытия и двинулся дальше. Идти было, в принципе, довольно легко. Каменистая дорога от дождя не раскисла, образовавшиеся лужи особым препятствием не являлись. Если бы не дождь. Спустя час-полтора он возобновился: сначала мелкий, противный, который я проигнорировал и пошел дальше, а потом все сильнее и сильнее. Ну что же – опять в укрытие, под ель. Ели, в огромном количестве растущие в предгорьях, заслуживают того, чтобы об них написать отдельно. Во-первых, потому они являются одним из основных, зримых отличий наших Саян от киргизских гор и предгорий. В Саянах ели весьма редки, все больше лиственницы да сосны, а там – это наиболее распространенное дерево. Чувствуют они себя вольготно, вырастают огромной высоты и красоты: стройные, с густыми пышными кронами. Во-вторых, весьма разнится и высота, на которой произрастают деревья. Граница леса в Саянах, эти скромные две-двести – две-триста метров смотрятся абсолютно несерьезно в Киргизии, где аналогичная граница располагается на высоте три-двести – три-триста. В Саянах же на этих высотах уже и «птицы не поют, деревья не растут». Сколько пришлось сидеть, я специально не фиксировал – может, час, а может – и полтора. Хорошенькое начало путешествия! Очень не хотелось осознавать, что я и есть, всего скорее, истинная причина дождя. Я ведь не новичок в горах, ну, да, — в этих – новичок, но вообще-то – нет, если смотреть на дело глобально! Такие и подобные бессвязные мысли роились в моей голове, прилетали, улетали, уступая место другим, таким же сумбурным и бессвязным. Но вот закончился и этот дождик. Что же, вперед! Я снова тронулся в путь. Скорее, скорее, времени и так потерянно очень много! Но бывает так, что – не судьба! Я шел, мысленно беседуя с небесами, умоляя их не начинать опять этот надоевший мне уже тот дождик, но тиха и невнятна была, видать, моя просьба; скоро дождик пошел опять. Уж в который раз за этот день! Что же делать: надо прятаться. Хорошо еще, подумал я, что палатку ставить не нужно, естественных укрытий в избытке. Пока я выискивал подходящую елку, дождь на глазах разошелся, превращаясь в ливень. Вот ведь судьба-злодейка! Я пристроился под дерево, собираясь коротать здесь время. На этот раз мое убежище расположилось неподалеку от юрты, в которой жили, как я подумал, пастухи. Я ни в коей мере не претендовал на чье-то гостеприимство, и, уж тем более, снисхождение и участие. Тем не менее, мысли о том, что кому-то сейчас сухо и тепло, когда самого уже начали поливать капли начавшего просачиваться сквозь крону дождя, оптимизма не добавляли. И когда дверь юрты открылась, и появившийся из нее мальчик лет двенадцати позвал меня внутрь, первая мысль, посетившая голову, была примерно такой: «А почему так долго не звали-то?» Естественно, слишком усердно упрашивать меня не пришлось: преодолев небольшое расстояние от ели до юрты, я оказался под ее крышей. Когда глаза привыкли к полумраку, царящему в юрте, я внимательно рассмотрелся. Диаметр этого строения – метров пять-шесть. Каркас – деревянный, из гладко оструганных, а, скорее даже, отполированных от длительного применения реек, хитрым образом связанных между собой, и между нижним и верхним уровнями. Вверху – деревянный же круг, внутри которого, крест-накрест, располагаются по три деревянных, схваченных перемычками, планки. Этот круг, верхушка юрты, украшают флаг Киргизии, да и Казахстана тоже, являются официальными символами, гербами этих государств. Обтянут каркас войлоком – потоньше, если сравнивать с юртами монгольскими, или бурятскими. Видно, юрта не рассчитана на морозы, свойственные Сибири. Кроме войлока, нижняя, цилиндрическая часть обтянута еще одним слоем ткани, выполняющей, на мой взгляд, скорее декоративную, эстетическую функцию. Снаружи все это строение обтянуто слоем брезента, предохраняющего от промокания. В полутора метрах от входа во всю ширину (если вообще подходит такое определение для круглого помещения) юрты установлен невысокий, сантиметров двадцать, помост, застеленный слоем войлока и какими-то одеялами. Понятно, что эта возвышенность используется для сна, отдыха и любого другого времяпрепровождения. Справа у входа расположена печка-буржуйка с выведенной на улицу трубой, а возле стенок — пара невысоких, приземистых шкафчиков для нехитрого имущества: один для вещей, а другой – для посуды. Обувь все вошедшие в юрту снимают у порога и оставляют на специальном коврике, а верхнюю одежду – на вешалке, расположенной невдалеке от печки. Первая мысль, пришедшая на ум после того, как я вошел внутрь и осмотрелся: «без окон, без дверей, полна горница детей!» Мальчик, позвавший меня, три девочки, старшей из которых, на мой взгляд, лет пятнадцать-шестнадцать, а младшей – лет десять, и маленькая кроха – полутора-двух лет. Да уж, детский сад! «А где же мама?» — спросил я. «Вот мама» — дети помоложе показали на самою старшую из девочек. Несколько секунд я лихорадочно соображал, пока не понял, что самая старшая и есть мама — мама самого маленького. Боже мой, такая молодая! Мальчик растопил буржуйку. Через несколько минут в установленном на ней пузатом чайнике закипела вода. Еще несколько минут и старшая – мама – начала разливать в пиалы горячий, дымящийся, приправленный молоком чай. О, какое чудо, что я в кои веки нарушил традицию и запасся в поход шоколадом! Две шоколадки, по количеству перевалов, которые мне предстояло пройти – как вы сегодня мне пригодились! Я покопался в рюкзаке и угостил шоколадом детей. Одна из них оказалась в ладони крохи, которая, судя по замашкам, все-таки, подумал я – мальчик, а другую дети поделили по кусочку между собой. Так хорошо, так тепло и уютно стало в юрте, среди приютивших меня детей. Но — когда-нибудь все, а особенно – все хорошее, заканчивается. Дождь, ливший часа, наверное, два, тоже закончился. Выглянуло солнце, лучи которого заструились через щели в обшивке юрты. Стало понятно, что надо топать, и я засобирался. Перед уходом не удержался, вытащил камеру и сделал несколько фото на память. Спасибо, милые обитатели этого жилища кочевников, что не побоялись пустить на порог не пойми кого, спасибо за гостеприимство, за хлеб и за чай!
Я пошел дальше, внимательно разглядывая прилегающее к тропке участки. Время близилось к вечеру, и нужно было искать место для стоянки. Спустя некоторое время подходящая полянка нашлась, и я остановился. Наверное, с полчаса провозился, пока установил палатку. Огромная, трехместная, какой-то непонятной, непохожей на мою, оставленную в Иркутске, конструкции, она ни в какую не поддавалась моим усилиям; несколько раз ветер ронял почти уже установленный шатер. Вспоминая недобрыми словами авиакомпанию, услугами которой пришлось воспользоваться, создателей этого произведения конструкторского гения, менеджеров туристической компании, которые меня этим шедевром снарядили, я все же разгадал замысел конструкторов и с установкой справился. К слову сказать, впоследствии, когда мне стала понятна логика создателей палатки, процесс установки-разборки значительно ускорился, я начал тратить на это считанные минуты. Ну, а пока солнечные лучи не покинули ущелье, нужно было пользоваться возможностью подсушиться и согреться. Я развесил на ветках кустов влажную одежду, следом приготовил нехитрый туристический ужин. В это вечер, как и в последующие, на ужин у меня была каша с копченым курдюком. Копченый курдюк – весьма своеобразное восточное кушанье, напоминающее по вкусу венгерский шпик. Непривычное для непосвященного человека, но довольно питательное и не вызывающее отторжения. Я использовал его и в качестве самостоятельного блюда для перекусов, как обычное сало, и как мясную добавку к каше и бичпакетам, вместо тушенки. Итог первого дня похода был весьма не утешительным. По смыслу я должен был попытаться преодолеть перевал, или, хотя бы, выйти в цирк. Не удалось сделать ни то, ни другое; небесная канцелярия составила на этот и на следующие дни свое расписание. Утро второго дня для меня началось, едва рассвело. Спалось плохо. Один в казавшейся мне огромной палатке я проворочался всю ночь. Воображение услужливо рисовало весьма реалистичные картины: волков и медведей, присевших на задние лапы рядом с моей палаткой и внимательно прислушивающихся к исходящим изнутри звукам, каких-то паучков, скорпионов, гадюк и прочую нечисть, заползающую, чтобы укусить меня или ужалить, огромных, размером со слонов, коров и лошадей, пробующих палатку на вкус. Причем, непонятно было, то ли мне всё это снится, то ли я не сплю, а лежу с открытыми глазами, и тоже внимательно прислушиваюсь к доносящимся снаружи звукам, стараясь вычленить из шума воды и ветра дыхание находящихся там живых существ. Тот еще отдых! Поэтому, едва забрезжил рассвет, я с чувством огромного облегчения поднялся на ноги. Сборы были недолгими. Утренний кофе, легкий завтрак, и в путь. Надо топать, пока затянувшие за ночь небо плотные облака не разразились новым дождем. Счастье оказалось недолгим. Не прошло, наверное, и часа, как заморосил дождик. В точности повторялся день вчерашний: сначала дождик моросил мелко и противно, потом разошелся и полил. Куда деваться – снова пришлось искать подходящую елку. Благо, случилось это аккурат на границе леса – метрах в двухстах лесная растительность заканчивалась, уступая луговой. Хорошего настроения, понятно, дождик не прибавлял. Уныло разглядывая затянутую плотным туманом местность, я, спустя несколько часов, подумал: «А не плюнуть ли на все, и повернуть свои стопы назад?» Ведь где-то там, внизу на турбазе — теплые юрты, горячий чай, вкусный обед. И никто ведь не осудит: ну, подумаешь, не задалось! Но вскоре я был посрамлен за это минутное проявление слабости. Мимо меня прошла группа путешественников с рюкзаками. В дождевиках, которые, понятно, ни от какого дождя не спасали, а играли роль чисто психологической защиты, так как заметно было, что одежда туристов уже изрядно промокла. В чавкающей болотной жижей обуви: большинство из них в качестве таковой использовала обычные кроссовки. Стало понятно, что мне, укрывшемуся под елкой в ожидании завершения дождя, еще относительно сухому и не замерзшему, нечего пенять – кому-то прямо в этот момент было гораздо хуже. Я приветствовал их со своего укрытия; парни что-то произносили в ответ и скоро исчезали в пелене дождя. Но вот один из них остановился и после небольшого раздумья направился в мою сторону, присел рядом со мной передохнуть. Мы поговорили. Оказалось, что прошедшие мимо меня – «портеры». Они несут поклажу, а где-то следом, налегке, идет группа «туристов», сплошь все иностранцы: европейцы и израильтяне. Вышли сегодня утром, маршрут начали из точки, расположенной гораздо выше места моего старта – примерно, от юрты, в которой меня приютили вчера. В отличие от меня, от дождя не прячутся, потому что имеют жесткий график похода, от которого не вправе отступать. «Вот она, эксплуатация человека человеком, — во всей красе и неприглядности, — подумал я, — вот он – звериный капиталистический оскал!» Я попытался уточнить имеющиеся у меня сведенья о маршруте. Рассказанное собеседником меня весьма озадачило. Получалось, что весь этот намеченный мною маршрут проходим при весьма специфических условиях: если кто-то тащит за тебя поклажу, как здесь и принято в подавляющем большинстве случаев, либо если ты молодой и здоровый парень или мужчина, каковыми все эти портеры и являлись. Ни в одну из этих категорий я не входил, поэтому возникшая с утра мысль о возвращении начала пульсировать с новой силой. Мой собеседник после недолгой передышки собрался уходить. Уже взваливая на спину рюкзак, посоветовал: если я все-таки пойду дальше, не пытаться пройти перевал за день, а растянуть переход на два дня: в первый день забраться на так называемую полку, расположенную где-то на три-двести – три-триста, и потом, на второй день, начинать переход уже оттуда, сокращая таким образом дневной переход. Потому что полностью, из цирка в цирк, переход занимает, как правило, часов двенадцать, а то и более. Это было неожиданно, совсем не то, что я слышал до этого. Оставив меня с моими мыслями наедине, мужчина ушел, а я, в конце концов, решил: если дождь не прекратится до двух часов, — возвращаться. Дождь закончился в половине второго. И непонятно стало: радоваться мне, или огорчаться? Потому что по всему выходило: надо топать. Вверх. Я и потопал. Час, второй, третий. Занимаясь в юности спортом – много, активно и почти профессионально, я категорически, страстно не любил бегать. Эта нелюбовь с годами немножко потускнела, но никуда не исчезла. Когда-то услышанная от одного из спортсменов фраза «Бег – это лошадиный вид спорта» на всю жизнь определила мое отношение к этому, на самом деле, весьма уважаемому и достойному занятию. В равной степени, как и к бегу, я с таким же негодованием отношусь и к необходимости часами идти в подъем, в гору. Умом понимая, что без преодоления всяческих возвышенностей туризм, собственно, невозможен, тем не менее, всякий раз сталкиваясь с необходимостью подниматься на какие-то высоты, все мое естество восстает против этого, возмущается и протестует. Особенно, когда видишь, с какой кажущейся легкостью и грациозностью вышагивают по горным склонам лошади – эти настоящие покорители высоты. К чему это лирическое отступление? К тому, что оставшиеся полдня, и день следующий, стали в этом походе одними из тяжелейших. Кто знает, о чем думает лошадь, когда тащит тяжелогруженую повозку? Или карабкается по горному склону, навьюченная тяжеленной поклажей? И думает ли она вообще о чем-нибудь? Ведь мыслительные процессы, вроде как, свойственны только одному существу – «царю природы» — человеку? Или, все-таки, бедную лошадку осеняет, а потом не покидает одна-единственная мысль: «И когда же это закончится?» Если это так, тогда я с полным правом пишу: в этом случае мы – я, и тяжело работающая лошадь — очень сильно похожи. Потому что в часы восхождений все мысли, кроме этой, звучащей рефреном, оставляют мою голову. Да и о чем еще можно думать, когда легким не хватает воздуха и нечем дышать, когда ноги становятся ватными и отказываются идти, а залитые потом глаза перестают видеть и различать препятствия. Даже моя любимая считалочка, которая раньше всегда помогала мне в такие минуты: «Да что бы я… еще хоть раз… выше пятого этажа… без лифта…» перестала меня веселить и подбадривать, а укрылась куда-то на задворки сознания, понимая, что сейчас не время.
 К вечеру погода улучшилась
Я догнал носильщиков. Они остановились в цирке и к этому времени уже установили лагерь: несколько больших, больше похожих на шатры, палаток, очевидно, для «туристов», и несколько поменьше – для себя. Немножко передохнул и поскребся на «полку». Долго ли коротко, взобрался на нее. Установил свой «трехкомнатный домик», приготовил ужин. Сделал несколько фоток. Все, спать! В эту ночь мне ничего не чудилось и не снилось. Но и не спалось особенно. Камни, на которых была установлена палатка, не прибавляли моему ложу мягкости, а влажная одежда, которую я не уберег от дождя, не смотря на все старания, — комфорта. Следующий, третий день был до обидного похож на предыдущий. Утро началось с мелкого дождика. Прятаться было уже негде, деревья закончились. Поэтому я немножко посидел в палатке, в надежде – авось, закончится. Прямо в палатке – ее размеры позволяли это сделать — приготовил на горелке завтрак, посматривая на пришитый изнутри лоскуток ткани с предупреждением о категорической невозможности пользования внутри открытым огнем. Потом, понимая, что высиживай – не высиживай, пересидеть непогоду вряд ли удастся, собрался и пошел. Скоро меня снова обогнали «портеры». Этот момент, когда тебя, уставшего и обессиленного, обгоняют другие, которые полны сил и энергии, не предлагая при этом помощи – рюкзак, например, понести, или под ручку взять и проводить, всегда казался мне в горах каким-то странным и несправедливым. Есть в этом что-то от первобытного человека, а может – и вообще от животных: выживай, как знаешь, а не хочешь – так и не выживай! Да и ладно, я сам сейчас в таком состоянии – лошади, думающей только об одном: ну, когда же это закончится!
 Перед перевалом
Долго ли коротко, спустя часа два, наверное, идти стало легче, а потом и вовсе полегчало, если вообще такое счастье в тот день было возможно. Я понял, что начался спуск. Выраженная седловина перевала отсутствовала, тропинка, пропетляв между валунов, начала медленно и полого спускаться. «На Хубуты похоже» — как-то отстраненно, почти в подсознании, промелькнула мысль. Густой туман, по смыслу бывший, очевидно, облаками, укутывающими перевал, добавлял состояния неуверенности и неопределенности. Шоколадки «За взятие перевала» у меня не было, поэтому я пожевал орехов и изюма, подумав: «А чем это не шоколадка – все ингредиенты, кроме одного, в наличии!» Запил водой и побрел вниз. Радости особой не испытал, просто – облегчение.
Часам к шести я дошел до лагеря, который к этому времени уже установили носильщики, в ожидании основной группы. Недолго думая, даже с каким-то отчетливым облегчением, я остановился рядом с ними. Чуть поодаль, метрах в пятидесяти, но все же достаточно близко, чтобы иметь возможность наблюдать за происходящим. Картина довольно любопытная. «Туристы» начали подтягиваться спустя примерно час. Возрастов самых разных: на мой взгляд, лет от двадцати пяти и до шестидесяти. Женщин и мужчин – примерно поровну. Хорошая экипировка, одежда-обувка, плащ-дождевик – в обязательном порядке. У каждого — небольшой рюкзачок, я с таким на работу хожу. В общем, в каждой детали чувствуется основательность и продуманность. Ко времени их прихода «портеры» уже приготовили ужин: сварили некое горячее блюдо (не знаю какое, я им в казан не заглядывал), вскипятили воду в огромном, наверное, десятилитровом пузатом чайнике. Дальнейшее наблюдение я счел бесполезной тратой времени; полез в свой домик. В прихожей снял и разложил мокрые вещи, в надежде, — а вдруг за ночь подсохнут. В спальне расстелил кровать. А в расположенной между ними кухне, совмещенной со столовой, приготовил и поглотил свой нехитрый ужин. Все, спать! В кои веки спалось мне, на удивление, хорошо. Все-таки, человек — существо общественное. Даже, если и не является напрямую частью этого общества, а просто чувствует его присутствие. Утро четвертого дня, как уже повелось, началось для меня ни свет, ни заря. Я рано поднялся, выпил кофе, собрал и упаковал в рюкзак свой походный скарб. Сегодня мне предстоял тяжелый день, как, впрочем, и все предыдущие; длительный переход, поэтому я хотел выйти как можно раньше. Еще вчера, коротая за чашкой чая вечер в палатке, я принял решение: идти на выход. Вниз по Кара-Кольскому ущелью. Может, это было не героическое решение, но зато твердое и отчетливое. «С меня хватит» — решил я, прислушиваясь к своим ощущениям и сигналам, которые посылали в мозг мои измученные члены. Тем более что с места ночевки до Кара-Кола пилить еще, по всему выходило, километров двадцать пять: вполне себе дневной переход, даже если шагать вниз. Я покидал место стоянки, когда в соседнем лагере только-только началось шевеление просыпающихся путешественников. Вниз идти – это, конечно, вам не вверх! Шаг за шагом, как когда-то очень давно говорил близкий мне человек: «Нога за ногой», я начал спуск. Вскоре я оставил цирк, потом достиг границы леса, потом навстречу начали попадаться жилища пастухов – юрты и какие-то шалаши – изготовленные из деревянных каркасов и обтянутые брезентом. Я даже придумал им названия: «летовья», решив, что раз у нас в Сибири есть «зимовьюхи», почему в Киргизии не может быть «летовьюх»? Когда я проходил по тропинке мимо одного из них, неожиданно меня окликнула женщина, очевидно, хозяйка этого жилища. Я подошел поближе, поприветствовал ее. Каково же было мое удивление: женщина пригласила меня в гости! Отказываться не было ни малейшего желания; я свернул с тропинки, подошел к шалашу, снял и поставил на землю рюкзак, а сам уселся на скамейку, которая вместе со стоящим рядом с ней столиком и еще одной скамейкой – напротив — составляла небольшую «обеденную группу» на свежем воздухе. Рядом со столиком пыхтел, пуская дым из трубы, настоящий самовар, из-под его крышки вырывался пар; самовар только что, практически на моих глазах, вскипел. Складывалось впечатление, что вскипятили самовар, заварили чаек специально к моему приходу. Я сидел и ждал, что кто-то сейчас выйдет из жилища и присоединится к нашей трапезе, но никто не появлялся; мы пили чай вдвоем. Сколько длилось чаепитие – пятнадцать, двадцать минут? – но потом, когда я вспоминал подробности разговора, складывалось впечатление, что мы беседовали никак не меньше, чем полдня. Потому что гостеприимная хозяйка за эти минуты успела рассказать мне практически все о своей жизни: сколько у нее дочек, когда они вышли замуж и когда развелись, сколько успели родить внуков. Сколько коров в ее хозяйстве, сколько они дают молока сейчас, летом, и сколько нужно сена, чтобы хватило на всю зиму. Как мало было дождей в этом году, и как плохо выросла трава – об этом, и еще о многом я успел поговорить с Розой, прихлебывая горячий свежезаваренный чай. А еще она угостила меня неким кисломолочным напитком – довольно кислым на вкус, по консистенции студенистым, похожим на загустевший молочный кисель. Я не стал отказываться, отведал, хотя и был предупрежден об опасности употребления неизвестных молочных напитков. «Я ведь совсем чуть-чуть, маленькую пиалушечку», — успокоил я себя. Ну что же – спасибо тебе, храни тебя провиденье, добрая душа! А я пошел дальше. Очень скоро, не прошло и получаса, я понял, что что-то пошло не так. Даже очень сильно не так! Говорили же мне знающие люди: не пей кислое молоко, козленочком станешь! И я понял, что трудности, испытанные мною в походе до этого момента – ничто по сравнению с тем, что мне предстояло испытать в ближайшие несколько часов. Темп моего передвижения очень сильно замедлился; приходилось постоянно делать остановки. Во время одной из них, когда я отдыхал, сидя на каком-то бревне и боясь пошевелиться, мимо меня прошли два человека: молодой, здоровенный «портер» и его спутница – девушка какого-то неопределенного возраста. Мы перебросились несколькими словами, и я понял, что они – из оставленной мною в цирке группы, идут, как и я, вниз, потому что не только лишь мне одному оказалось недоступным продолжение маршрута. Это меняло дело. Прикинув один выступ человеческого тела к другому, я сообразил, что вряд ли эта представительница дальнего зарубежья будет топать пешком до самого Кара-Кола; наверняка где-то, возможно, уже неподалеку, ее ожидает предназначенный для эвакуации транспорт. Это меняло дело. Я проглотил еще парочку заветных таблеток, запил их водой и устремился вслед за обогнавшей меня парой. Усердие, с которым я устремился вниз, оказалось столь велико, что я вскоре догнал и обогнал идущих, даже создал себе небольшой задел на случай непредвиденных обстоятельств. Вернее, не то что не предвиденных, а вполне предсказуемых и ожидаемых.
Предчувствия меня не обманули: довольно скоро я вышел к мостику через речку, вдоль которой все время пролегал мой маршрут. На другом берегу, не решаясь, очевидно, проехать по этому хлипкому «инженерному сооружению», стояла машина и кого-то дожидалась. Пока подошли мои невольные сегодняшние спутники, я уже пообщался с водителем и все узнал. Точно, он, а вернее, она — это была она – девушка-водитель, дожидается двоих, которые вот-вот должны подойти; да, поедут они в Кара-Кол, да, местечко лишнее в машине имеется, и она не против меня подвести; да, я их встречал по дороге и они вот-вот должны подойти. Бывает же такое счастье! Скоро мы тронулись в путь. И не прошло и часа, как мы оказались в Кара-Коле. Слава тебе, Господи, что живой! – примерно так в нескольких словах, прежде чем начать рассказывать подробно, подытожил я результаты похода, оказавшись, наконец, в гостеприимном доме Худояра. На этом часть моего путешествия в Киргизию, связанная с тяготами и лишениями, закончилась. Дальше начинались праздность, сибаритство и чревоугодие. Я побывал в гостях в доме Абдуллы. Он сам, увы, не смог меня встретить, поскольку, как и в прошлом году, находится в России – где-то в нескольких сотнях километров от Бодайбо. В составе геологической партии рыщет по тайге в поисках золота. А по их следам идут золотодобытчики, извлекают из недр драгоценные крупинки, которые потом становятся чьим-то золотым запасом. Его многочисленная родня – мать, жена, дети, братья, братишки живут в селе Дыйшин, неподалеку от Кара-Кола. Отведал многочисленные блюда азиатской кухни. Сейчас, когда в любом городе без труда можно найти многочисленные кафе и рестораны, предлагающие национальные меню на любой вкус – от восточноазиатских до среднеазиатских, от кавказских до латиноамериканских, трудно удивить кого бы то ни было чем-то экзотическим. Плов, лагман, манты, шурпа и им подобные прочно вошли в обиход среднестатистических российских семей, на мой взгляд, давно уже став почти что национальной русской едой. И, тем не менее, нашлись блюда, которые мне довелось попробовать впервые в жизни. Это, в первую очередь, ашлямфу – этакий холодный супчик, состоящий из двух видом лапши, обычной и крахмальной, залитой не бульоном, а каким-то специфическим уксусом, и приправленный жгучей приправой. Очень хорош к употреблению по утрам для людей, превысивших накануне лимит потребления горячительных напитков. Хошаны – своего рода большие пончики, с мясным фаршем внутри. Еще одно блюдо – забыл его название. Что-то вроде колбасы или сальтисона из бараньих потрохов, приготовленного в бараньих же кишках. Все эти и другие блюда подаются на стол, на котором в обязательном порядке находятся две неизменные приправы: лазо – такой своеобразной уйгурской аджики, состоящей из чеснока и жгучего перца с добавлением небольшого количества подсолнечного масла, и специально приготовленного дунганского бальзамического уксуса. Каждый раз, когда мне попадались такие вот экзотические изюминки, и, по обычаю, следовало загадывать желание, я, особо не скрываясь, загадывал его вслух: я желал здоровья и счастья этим добрым, гостеприимным людям, которые пригласили меня, приняли в своем доме как дорогого гостя, проявили радушие, сердечность и хлебосольство.
 Ранним утром на озере
Времени после похода оставался еще целый вагон. Часть его, почти неделю, я потратил на лечение. Поскольку и так довольно негибкая моя спина после похода разгибаться отказывалась вовсе. Пришлось заселиться в санаторий и в течение недели мазать все проблемные места жирной иссык-кульской грязюкой. Выглядит этот метод лечения, конечно, в эру высоких технологий, компьютерной, магнитно-резонансной и прочей томографии, широчайшего распространения нейро- и микрохирургии, полнейшим средневековьем. Тем не менее, совершенно непонятно каким образом, но это работает. Спустя неделю я почувствовал себя гораздо лучше; процесс сгибания-разгибания значительно облегчился. Оставалась еще почти неделя, и нужно было провести ее так, чтобы потом не было обидно вспоминать прошедшее время. Что ж, Иссык-Куль – вот он, рядом! Я уже писал где-то выше, что вообще-то в Озере не накупаешься, поскольку температура воды в нем не располагает к длительным приемам водных процедур. Но это в самом озере. Совсем другое дело – в заливах. Их на восточной оконечности озера два: Тюпский — севернее, и Джергаланский, или же, залив Пржевальского, южнее. Моя обитель расположилась на южном, Джергаланском заливе. Семь дней жары и солнца, теплой, сладковатой на вкус иссык-кульской води и кристально-чистого воздуха, звенящей, изредка нарушаемой голосами немногочисленных отдыхающих и пением птиц, тишины пролетели как одно мгновение. Увы и ах! Почему же, почему все хорошее так быстро кончается?
 Перед грозой
За день до отъезда испортилась погода. Пошел дождь – сначала почти сутки грохотал гром, сверкали молнии, озаряя окружающие город и Озеро горы, расцвечивая радугами небо вокруг Кара-Кола. Речки, несущие с них в озеро ледниковую воду, переполнились, помутнели. А потом медленно, как будто нехотя, облака начали спускаться с гор, наползая на город, поглощая небесную лазурь. Пошел, наконец-то, дождик: сначала мелкий, моросящий, он потом усилился, потом разошелся и полил, не переставая. Что же – дождь в дорогу, говорят, — хорошая примета. Уезжать, оставлять этих людей, эту землю, эти горы, это озеро безумно не хотелось. Очень жаль, но свобода, которой, по их мнению, обладают люди – всего лишь «осознанная необходимость». Мы вольны в своих действиях и поступках, но всегда найдутся рамки, за которые нельзя выходить, всегда найдутся границы, через которые нельзя переступать. В Бишкек, в аэропорт Манас, мы поехали другой дорогой – по северному берегу Озера. В отличие от южного, практически безлюдного, на северном кипела жизнь. Многочисленные курорты, санатории и пансионаты, магазины, аттракционы, кафе и рестораны, несмотря на поздний час, были полны людей. Даже из окна проезжающего автомобиля было заметно, что истосковавшиеся за период пандемии отдыхающие пытаются наверстать упущенное, как можно больше успеть отпить из чаши развлечений и удовольствий. По дороге нас трижды останавливали гаишники, которые, как показалось, стоят на каждом перекрестке. После остановки другие представители правоохранительных органов, как правило, в штатском, долго и тщательно, с собаками, обыскивали. Ничего не поделаешь: август – время сбора урожая. Не только и не столько того, который представляют себе обычные люди, а совсем другого. Ну, да это тоже – совсем другая история. Самолет, уносящий меня из Бишкека навстречу восходящему солнцу, вылетал ранним утром, едва рассвело. За стеклом иллюминатора промелькнули аккуратные, как будто расчерченные под линеечку, свежескошенные поля, обрамленные зеленью каналы и обсаженные тополями дороги. Очень быстро картинки жизнедеятельности людей ушли назад, уступив место горам – терракотово-рыжим, как будто полинялым от яркого солнца. А потом земля и вовсе скрылась в сизоватой дымке, детали расплылись и начали теряться, как будто проваливаясь и утопая в глубине воздушного океана. До свидания, гостеприимная киргизская земля! До свидания, и спасибо за всё, люди, с которыми мне довелось встретиться, познакомиться на этой земле! До скорых встреч!
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Описания походов
Мультимедия
Фотоотчеты
Маршруты
Файлы
GPS-файлы
Звуковые файлы
Ссылки
События
Живопись
